Флотская богиня - Сушинский Богдан Иванович (книги без сокращений .TXT) 📗
– Он и так уже наверняка ранен, иначе давно ушел бы на ту сторону.
– Вдруг на воде плохо держится? Словом, окопный аристократ…
Корзюков удивленно взглянул на командира группы, но, так и не поняв глубины иронии, вложенной в это определение, тоже на одном выдохе проговорил:
– Только не вздумай сам на него переть, словно леший на медведя, – а, отойдя на пару шагов, он неожиданно заключил: – Юный ты, не по войне и чину, так что поберегись. Юнгой небось служил?
«Спасибо за подсказку, – мысленно поблагодарила его Евдокимка. – Так и буду говорить всякому, по поводу возраста моего любопытствующему. Что, мол, зачислен был в экипаж юнгой…» Под крики все наседавшего Крюкова и нервные выстрелы офицера она перебежала от одного кустарничка к другому; почти не сбавляя темпа, преодолела небольшой проливчик и вновь затаилась, уже буквально в нескольких метрах от будущего «языка».
Тот сидел, привалившись левым плечом к высокому пню, рядом с которым с одной стороны валялся ствол упавшего дерева, с другой – лежало чье-то мертвое тело. Очевидно, офицер услышал какие-то подозрительные шорохи, потому что, приподнявшись на левом колене, внимательно осмотривался.
Евдокимка находилась теперь буквально в семи-восьми шагах от него, но, прижавшись к пригорку между раздвоенным стволом вербы и густым кустарником, оставалась невидимой для него. Конечно, если бы он поднялся в полный рост… Однако, судя по тому, как немец вел себя, у него была задета правая нога, и он старался ее не тревожить.
В свою очередь, девушка прислушалась к тому, что происходило позади нее. Где-то там с тыла их обходил Корзюков, но то ли слишком увлекся, то ли застрял где-то в болоте… Конечно же «снять» этого офицера Евдокимка могла бы и одна в два счета, но он нужен был живым.
Девушка вдруг отчетливо вспомнила предсмертный бред своего первого пленного – летчика, сбитого над Степногорском. Однако здешний фриц умирать не собирался, пистолет в руке держал твердо и, лишенный сантиментов, готов был стрелять, даже если воспримет ее в качестве болотного духа. И коль она все же решилась броситься на него, то лишь потому, что в данном случае самолюбие оказалось значительно сильнее страха.
Перекатившись влево от вербы, так, чтобы подобраться к немцу со стороны пня, она еще несколько секунд выжидала, а затем, когда тот, приподнявшись-таки со стоном, попытался рассмотреть, как ведет себя Крюков, в каком-то отчаянном порыве, ухватив карабин за ствол, метнулась к цели. Офицер мог развернуться к ней только через правое плечо, и именно это подарило Евдокимке несколько мгновений. Удар прикладом по запястью немца пришелся как раз в ту секунду, когда ствол его пистолета уже был направлен на нее.
– Не двигаться, – по-немецки приказала она. – Следующий удар – по голове. Руки вверх!
– Нет-нет, не надо меня бить, я сдаюсь, – как-то слишком уж обыденно, с нотками обреченности и даже безразличия в голосе произнес лейтенант. – Только подняться сам не смогу.
– Это я уже понял. Что с ногой? – поинтересовалась Гайдук, подбирая оружие пленного и негромко позвала бойцов своей группы.
– Вывихнул, выбираясь на берег, – ответил немец. – А может, перелом.
– Выясним, – сухо заметила Евдокимка.
– Все-таки сам «языка» взял?! – удивился Корзюков, появившийся первым, и тут же принялся выливать воду из сапог. – Чего ж не дождался?
– Понял, что банный день ваш сегодня явно затягивается, ефрейтор.
– Это уж точно! С прошлого вечера – сплошная мокрень.
– Сними с него правый сапог, – приказала она подоспевшему Крюкову.
– Прямо здесь перевязывать будем, что ли?
– Понадобится – перевяжем!
Как только Крюков стащил с офицера обувку, Евдокимка выхватила из-за голенища кинжал и почти молниеносно вспорола штанину пленного, словно на службе в госпитале. Этот же госпитальный опыт помог ей быстро, резким движением вправить ему вывихнутую стопу.
Пока она все это проделывала, офицер пытался рассмотреть кинжал, которым она орудовала. Тот беспечно лежал теперь рядом с его сапогом.
– Откуда у вас это оружие, сержант? – спросил он, покорно позволяя Аборигену обуть себя.
– Оттуда же, откуда всякое другое, трофейное.
Затихшая было на той стороне реки перестрелка неожиданно вновь возобновилась, но теперь уже в ход пошли легкие пушки и минометы. Мало того, какой-то шальной немецкий пулеметчик открыл огонь по плавням левого берега, словно бы решил уложить всех тех своих соплеменников, что уцелели во время переправы. И морякам вместе с плененным лейтенантом пришлось залечь за пнем да за поверженным стволом старой ивы, спасаясь от его яростных очередей.
– Но вы обратили внимание, что на лезвии выгравировано «фон Штубер»? А на рукояти – родовой герб? – спросил офицер, переждав третью очередь сумасшедшего пулеметчика.
– Дался вам этот кинжал, – проворчала Евдокимка. – Давно нужно было выбросить его, оружие все-таки эсэсовское.
– Почему же эсэсовское? Это – родовой, ритуальный кинжал оберштурмфюрера барона Вилли фон Штубера. Он принадлежит моему земляку, я лично с ним знаком.
– Принадлежал, – уточнила Гайдук. – Красноармеец, подаривший его мне, утверждал, что взял кинжал в виде трофея у убитого офицера.
Услышав это, лейтенант приподнялся на кистях рук и каким-то странным, явно оценивающим взглядом осмотрел Евдокимку с ног до головы. Даже после того, как Корзюков, ухватив немца за щуплый затылок, резко ткнул его лицом в почерневшую осеннюю листву – «Лежать, мразь; ты нам живым нужен!» – он все же сумел извернуться и вновь, теперь уже глаза в глаза, взглянул на Евдокимку.
– Ну что, что? – проворчала девушка, с напускной суровостью. Пряча свое женское естество, она тщательно следила за тем, чтобы в любой ситуации оставаться как можно грубее и нахрапистее.
– Как давно это произошло? Когда именно вы получили этот кинжал убитого барона фон Штубера?
– Вас это интересовать не должно.
– Не обижайтесь, сержант. Просто это оружие имеет свою историю, которая может показаться вам любопытной.
– Хорошо, допустим, это произошло в конце июля.
Лейтенант покачал головой и загадочно ухмыльнулся:
– В таком случае обязан вам сообщить, что барон жив. Я виделся с ним дней десять назад, в управлении разведки штаба нашей полевой армии.
– И что же из этого следует? – жестко спросила Евдокимка, чеканя каждое слово.
– Многое, – неопределенно как-то, с явной растерянностью, произнес лейтенант.
Пора было двигаться к своим, однако Гайдук тянула с отходом. Теперь уже ей не терпелось до конца прояснить всю эту историю с кинжалом некоего барона фон Штубера, причем сделать это здесь и сейчас, а не в штабе батальона или бригады…
– За бутылкой коньяка оберштурмфюрер поведал, что во время своего десантирования в тыл русских он был в красноармейской форме, поэтому русские приняли его за своего.
– Оберштурмфюрер? Он что, эсэсовец?
Они хорошо понимали друг друга, как выяснилось. Однажды к ним в госпиталь доставили плененного разведчиками офицера-эсэсовца, который к тому же оказался инженером-гидротехником. По своей наивности, он уже продвигался в ближайший тыл своих войск, чтобы принять под опеку Запорожскую гидроэлектростанцию. Раненый да к тому же контуженый, немец плохо соображал, что с ним происходит, и все уверял Евдокимку, выступавшую в роли переводчицы, что русские должны ценить его, поскольку он намеревается спасать их знаменитую электростанцию. За те четыре дня, пока инженер под охраной находился в госпитале, Евдокимка успела основательно поупражняться в немецком и даже конфисковать у раненого немецко-русский разговорник.
– Вы правы, – сказал тем временем пленный. – Барон является старшим лейтенантом войск СС.
«Только этого мне сейчас не хватало!» – процедила про себя Евдокимка, осознав, что никакое оправдание, что, мол, «откуда ж мне было знать, кем тот раненый, которого я перевязывала, был на самом деле?», в данном случае не пройдет. Что такое «особый отдел», она уже знала.
