Слава, любовь и скандалы - Крэнц Джудит (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Когда Фов приехала в «Турелло» тем летом, она немедленно влюбилась в свою комнату, как только переступила ее порог. Но потом она провела там не один печальный час, размышляя о том, почему ее так ненавидят Надин и Кейт. Неужели только из-за того, что она незаконнорожденная, Кейт смотрела на нее с враждебностью? Кейт была слишком умна и осторожна, чтобы не понимать, что любая гадость, сказанная маленькой девочке, обойдется ей очень и очень дорого. Она была достаточно предусмотрительна, чтобы вести себя как ласковая и щедрая хозяйка, хотя ее ненависть сквозила в каждом слове, когда она заставляла Фов съесть «ну еще ложечку домашнего абрикосового джема», в каждом жесте, когда она наливала ей стакан молока, и даже в ее улыбке, когда она говорила, что Фов следует купить велосипед, чтобы она могла съездить в деревню «поразвлечься».
В конце концов Фов смирилась. Если Кейт и Надин так ее ненавидят, она не станет обращать на них внимания и будет заниматься своими делами. Она найдет детей своего возраста в Фелисе и подружится с ними.
Фов и представить себе не могла, с каким подозрением и недоброжелательностью отнесутся к ней дети Фелиса. Для них она была высокой, странно одетой американкой из замка, как они называли «Турелло», въезжающей в деревню на сверкающем новеньком велосипеде, для которой специально приготовили невероятную, волшебную комнату. У нее не было даже нормального имени, чтобы можно было отмечать именины. Фов пыталась говорить с ними на городском «северном» французском, но она делала много ошибок в грамматике и не всегда понимала ребят. Она не знала, что надо всем пожать руку, и не догадывалась, что девочки не должны вместе с мальчиками играть на игровых автоматах.
Дети завидовали ей, потому что отец приводил ее в кафе и всем показывал. Они завидовали новенькому велосипеду и новой одежде. Кто она такая, что пытается стать частью их маленькой сплоченной группы?
Но никто не мог сопротивляться Фов слишком долго, никто не мог уклониться от ее желания любить их всех. Она помогала им резать траву для кроликов, с готовностью присматривала за младшими братишками и сестренками. Фов научила их играть в бейсбол, приглашала в «Турелло» на полдники, где им подавали горячий хлеб, бриоши, шоколад и три вида домашнего джема. А потом все шли в ее комнату, валялись на роскошной кровати, нежились на белом ковре, а Фов рассказывала о своей школе в Нью-Йорке, где, судя по всему, никто вообще по-настоящему не учился, если сравнивать с тем, что от них требовали в деревенской школе. Зимой Фов писала каждому длинные письма, поэтому, когда позже она приезжала летом на каникулы, все воспринимали ее как вернувшегося старого друга.
С двумя девочками Фов подружилась особенно: с темноволосой хорошенькой Софи Борель, чьи румяные щеки напоминали яблоки, и похожей на ангела Луизой Горден, отличавшейся весьма взрывным характером. Софи, смешливая и непоседливая, была неистощимым источником информации, потому что ее отец работал почтальоном. А Луиза с первого дня защищала Фов от тех девочек, которые не желали принимать иностранку в свой маленький шовинистический мирок.
И теперь шестнадцатилетней Фов не терпелось вновь увидеть Софи и Луизу. Второй завтрак шел своим чередом, ловкие официанты изящно балансировали подносами, разнося рагу из кролика, не обращая внимания на то, что поезд, шедший на большой скорости, заметно качало из стороны в сторону.
Софи и Луиза не любили писать письма, и Фов все время боялась, что в ее отсутствие любимая ею деревня изменится. А что, если там кто-то построил супермаркет, оптовый рынок или кинопавильон?
Для нее Фелис был красив сам по себе. Фелис оставался скромной, очаровательной в своем совершенстве деревней. Там жили люди, и в нем не было ничего привлекательного для праздного туриста. В этом уголке Прованса повседневная жизнь не менялась на протяжении веков.
Фов часто задумывалась о том, насколько по-разному относятся в Нью-Йорке и в Фелисе к ее незаконному рождению. На Манхэттене недоброжелательное и завистливое внимание преследовало ее, когда она появлялась на публике с Маги, Дарси или Мелвином Алленбергом, ставшим ее проводником в мире искусства. Она часто ловила на себе любопытные взгляды, слышала, как говорившие понижали голос, оглядываясь на нее, и всюду эти глаза, как будто пустые, но тщательно отмечающие все детали ее облика. Она видела, что ее узнавали, и понимала, что один только что прошептал другому: «Смотрите, вот она, незаконная дочь Мистраля».
В такие минуты Фов, сама того не замечая, выпрямлялась в полный рост, расправляла плечи, широко открывала глаза и не мигая разглядывала тех, кто обратил на нее внимание. На ее лице появлялось гордое, высокомерное выражение, составившее бы честь и ее отцу, заставлявшее людей замолчать.
А в Фелисе к этому относились иначе. Считалось, что во всем виноваты только родители. Почему они не были достаточно осторожными? Никому не приходило в голову тыкать пальцем в незаконнорожденного ребенка. В Фелисе Фов чувствовала себя дочерью Мистраля, и ее принимали как невинный плод преступной страсти, но все-таки принимали.
Она нетерпеливо выглянула в окно поезда. Второй завтрак почти закончился, а они еще не доехали до Лиона.
— Какие новости в деревне? — спросила она у отца.
— Новости? Никаких, если не считать кучки полоумных декораторов из Парижа, которые скупают старые дома по всей долине и красят их вопреки всем традициям в зеленый, лимонно-желтый и — прости меня, господи — в лиловый цвета. Они переделывают их внутри и продают иностранцам или просто состоятельным парижанам в десять раз дороже их настоящей цены. Это просто какое-то бедствие! — прорычал Мистраль.
— И в Фелисе тоже? — В голосе Фов слышалась искренняя тревога.
— Там не больше, чем прежде. Появились еще новички, но их немного. А в Горде и Русильоне становится все хуже и хуже. Деревни потеряли свой дух, раскрашенные, словно дешевые потаскухи на свадьбе. И толпы туристов! Настоящие варвары. Литрами поглощают кока-колу, пачками скупают открытки. Мечутся туда-сюда, снова садятся в автобус и дальше, дальше… Предполагается, что за один день они должны осмотреть весь Люберон!
Мистраль кипел от гнева, а Фов подумала, что ее отец стал еще больше похож на благородного конкистадора. Она становилась старше. И научилась по-настоящему видеть его. Его осанка, гордая, немного высокомерная посадка головы не изменились. Жюльен Мистраль как всегда выглядел сильным, стройным, прямым. «Он просто изумительный, — подумала Фов, используя новое модное словечко. — У меня изумительный отец».
23
— Извращенка! — взвизгнула Софи. — Развратная… Похотливая… Испорченная… Ты просто больная, Фов Люнель!
— Отсталая… Дремучая… — еле выдавила из себя Фов, захлебываясь слезами от смеха, пока Софи трясла ее как грушу. — Ты живешь в Средних веках, бедная моя девочка. — Когда она ставила на проигрыватель пластинку с песней «Легко быть твердым», она догадывалась, что ее подруги вряд ли готовы услышать подобное. Прошлым летом ей удалось увлечь их Джонни Кэшем и Энгельбертом Хампердинком, хотя они все-таки оставались искренними поклонницами «Би Джиз». И на этот раз она не удержалась от искушения подразнить их. Впрочем, песенка им понравилась, как и ей.
Подростки в Провансе тоже были без ума от танцев, хотя их предпочтения намного отставали от моды в Нью-Йорке. В каждой деревне дважды в год устраивали бал, так что в Любероне танцевали почти каждую субботу. На танцы приезжали обычно на машинах или на автобусе.
В четырнадцать и пятнадцать лет Фов отпускали на танцы вместе с другими девочками под присмотром одного из отцов, но в шестнадцать они должны были ходить на танцы с мальчиками.
Когда Софи и Луиза с большой неохотой отправились по домам ужинать, Фов задумчиво отложила пластинки в сторону. Подруги очень изменились за прошедший год. Они говорили только о танцах в Юзесе, куда их пригласили мальчики. Они заверили Фов, что она тоже приглашена и может поехать вместе с ними, но Фов спрашивала себя, что она станет делать на танцах.
