Замужем за облаком. Полное собрание рассказов - Кэрролл Джонатан (книги бесплатно без регистрации полные .txt) 📗
Как на грех, именно в этот момент Аояги угораздило зайти в комнату; при этом он жевал ватрушку и насвистывал «My Sharona». Конечно, он ни за что бы так не поступил, зная, что здесь происходит. Однако люди редко посещали их офис, и вероятность застать кого-то постороннего в неподходящий момент составляла не более одного процента.
Но сейчас эффект был упущен. Развеялся как дым.
– Виноват! Я не знал, что у нас посетитель.
Всегда и во всем профессионал, Кропик скрыл гнев за маской невозмутимости:
– Я рассказал ему об архивах и готовился вручить папку.
Аояги поочередно разглядывал обоих, старика и юнца. Он знал, что должно за этим последовать, и теперь оценивал градус напряжения между ними, прикидывая, как все пройдет в этот раз. В отличие от своего педантичного и невозмутимого коллеги, Аояги терпеть не мог эту работу. Он любил исландских женщин и японскую литературу, но ни тем ни другим находиться здесь не полагалось. А вот Аояги как раз полагалось здесь находиться с девяти утра до четырех пополудни на протяжении пяти отупляюще-унылых дней в неделю. Только и развлечений что редкие визиты клиентов вроде этого жалкого сопляка. Каждый приходит сюда с большими надеждами – и крайне малыми шансами на успех. Все они наивно рассчитывают обнаружить в утраченных воспоминаниях то, чего им не хватает в жизни, но эти воспоминания вдруг оборачиваются клубком ядовитых змей, готовых ужалить. В финале никто из клиентов не покидал контору живым в полном смысле этого слова. И чем старше становился Аояги, тем ближе он был к пониманию, что и Кропик, и он сам не являются исключениями из общего правила.
– Как тебя зовут, сынок? – спросил он.
Озадаченный вопросом, юнец поднял глаза:
– Мильтон Кропик.
Это было очень странно; но даже больше, чем имя, Аояги поразили его рыжие волосы. С шевелюры парнишки он перевел взгляд на старика. У того волос на голове не было. По его утверждению, он ежедневно брил череп начиная с двадцатипятилетнего возраста. Тут рыжая шевелюра, там вообще никакой. Аояги сосредоточился на этом различии. Не на том факте, что пришлый юнец и старый зануда оказались полными тезками, и не на мысли о том, какова вероятность существования в мире еще одного обладателя столь несуразной комбинации имени и фамилии. Нет, Аояги мог думать только о волосах, которые были у одного и отсутствовали у другого.
Однако старый Кропик как будто и не заметил удивительного совпадения. Он вытянул из подставки безупречно заточенный карандаш и начал легонько постукивать по столу его обратным концом с прикрепленным розовым ластиком – у него это было одним из признаков раздражения. На Аояги он смотрел своим фирменным взглядом, означавшим: «Так мы можем продолжить?» Кропик и его взгляды. Кропик и его жизнь.
И вновь Аояги ощутил острейшую неприязнь к своему коллеге. К нему самому, к его сдержанности, к его упорядоченному существованию, к его чересчур аккуратно упакованным сэндвичам. К его мнениям по всем вопросам (даже если сам разделял эти мнения), к его спокойным вялотекущим дням, в которых не было места риску и даже намеку на риск. К его широким, всегда отутюженным брюкам, к его сбережениям на черный день, к его профессионально-фальшивой улыбке, притом что в душе он если и мог чему искренне улыбнуться, так это порядку. Ибо Кропик являлся живым олицетворением порядка – с непременной алфабетизацией и цветной маркировкой всего и вся. Аояги был уверен, что при вскрытии его сердца (как, впрочем, и сердца самого Аояги) там вместо мышц и кровеносных сосудов обнаружатся типовые картотечные шкафчики.
В этой комнатенке, куда люди приходили с надеждой распутать тугой узел своей незадавшейся жизни при помощи утерянных воспоминаний, Кропик исправно выполнял служебный долг, доставая из ящиков папки и вручая их посетителям. И ни единого звука, ни движения брови, когда на его глазах несчастные клиенты, как желе, расползались на стуле, сталкиваясь с уродливой правдой своей жизни, которая вдруг являлась им словно в панорамном фильме с восьми– или двенадцатиканальным объемным звуком, чтобы накрыть бедолаг по полной программе…
Будь Кропик садистом, это бы еще куда ни шло. Если бы он получал извращенное удовольствие при виде этих людей, снова, снова и снова рассыпающихся прахом, это еще можно было бы как-то понять. Но даже садистом Кропик не был. Он просто подавал клиенту папку, наблюдал за происходящими с ним переменами, а когда тот приближался к коллапсу, молча протягивал ему бледно-желтую (всегда бледно-желтую, никаких других цветов) бумажную салфетку, вынув ее из коробки, которую держал под рукой, в правом верхнем ящике своего стола. Аояги в отсутствие Кропика неоднократно проверял содержимое этих ящиков – вдруг что-нибудь отсутствует или лежит не там, где лежало ранее? Но нет. Каждый предмет занимал отведенное ему место. Ножницы, канцелярские скрепки, резиновые кольца для стягивания бумаг и тому подобное ни на йоту не меняли своих координат в пространстве рабочего стола Кропика. Все было там, где ему следовало быть и где оно было всегда.
Как такое возможно, если учесть, что этот человек по долгу службы ежедневно сбрасывал бомбы на жизнь других людей и лицезрел губительные последствия взрывов? Неужели за многие годы столь жуткой работы он никогда не испытывал сострадания, волнения или, наконец, усталости от всего этого? Да была ли у него душа?
Сам Аояги частенько проливал слезы. По вечерам он брел домой из бара, кинотеатра или с парковой скамейки и по приходе плакал, сидя в одиночестве. Когда-то у него были жена, собака и кот. Но это осталось в прошлом. Да и в ту пору никому из домочадцев не было дела до того, каким образом он зарабатывает на жизнь, лишь бы регулярно приносил домой получку. В конце концов жена его бросила, собака умерла, а кот не вернулся из очередного мартовского загула. Впрочем, он по ним не тосковал. Годы работы подавили в нем почти все чувства. Что сохранилось, так это тяга к чтению, интерес (чисто визуальный) к рослым блондинкам и надежда на то, что остаток жизни после выхода на пенсию через одиннадцать лет – не важно, сколь долгим будет этот остаток, – окажется лучше, чем его нынешняя жизнь. При всем том душа его продолжала нести тяжкий груз сострадания тем, кто приходил в контору с надеждой на спасение, на маленькое чудо или хотя бы на возвращение к родным пенатам. Странное дело, иногда он, оплакивая обреченных клиентов, чувствовал, что сам в них нуждается. Каждый приходивший в офис как-никак был оптимистом, каждый верил и надеялся, что спасение еще возможно. Аояги нуждался в периодическом общении с ними потому, что сам уже давно и навсегда утратил это чудесное качество. Он расстался с надеждой много лет назад – когда понял, что не сможет покинуть эту работу. Для такого шага ему не хватало сил и решимости, тогда как его мужество постоянно пребывало на грани обморока, а кругозор простирался не далее чем на дюйм от кончика его носа.
– Дайте же мне посмотреть, что там в папке.
Голос юнца прервал безрадостные раздумья Аояги. Юнец протянул руку ладонью вверх, ожидая, когда ему наконец вручат голубую папку. Кропик обращался к Кропику. Мильтон, передай папку Мильтону!
Единственными признаками того, что старик готовится осуществить передачу, были напрягшаяся спина и церемонная манера, с какой он соединил ладони. Затем он прочистил горло. Напыщенный старый осел! Да снабди ты парнишку гибельным знанием, а сам поспеши в укрытие. Именно так всегда хотелось поступить Аояги, однако это было запрещено правилами.
– Вот, получите.
Юнец взял папку и раскрыл ее. По опыту Аояги знал, что должно пройти около десяти секунд, прежде чем на клиента рухнет чудовищный вес первого воспоминания и появятся признаки эмоционального надлома.
– Как сегодня твой ланч?
Чертов Кропик! Нашел время задавать такие вопросы! И он совершенно спокоен. Холодный, бессердечный ублюдок!
– Недурно, – отрывисто буркнул Аояги, не глядя на коллегу и резкостью тона давая понять, что не намерен сейчас развивать эту тему.
