Паломино (Саманта) - Стил Даниэла (серия книг txt) 📗
Джош попал в точку, но Саманта ничего ему не ответила; она молчала, не отрывая глаз от детей.
– Это правда, Сэм… Правда, черт побери! Я заметил, как на днях с тобой разговаривал адвокат из Лос-Анджелеса. Ты ему нравишься! Нравишься как женщина! Но разве ты обращаешь на него внимание? Нет, черт побери! Ты ведешь себя как счастливая старушка, которая угощает молодого человека чаем со льдом.
– В чае со льдом нет ничего плохого, – усмехнулась Саманта.
– Да, но очень плохо притворяться, будто ты в тридцать три года перестала быть женщиной.
– Берегись, Джош, – Сэм попыталась сделать вид, что она рассержена, – как только мы с тобой в следующий раз останемся наедине, я на тебя наброшусь.
С этими словами она послала Джошу воздушный поцелуй и въехала в толпу детей. Таким образом Сэм дала Джошу понять, что больше не желает разговаривать на эту тему. Он слишком близко подошел к двери, в которую посторонним вход был воспрещен.
Потом все целых два дня приходили в себя после рождественского веселья. Даже уроки верховой езды отменили; кое-кто, правда, иногда ездил покататься на лошади, но Тимми и Сэм среди них не было. Они много времени проводили вдвоем, словно боялись расстаться даже ненадолго. Слушание дела в суде было назначено на 28 декабря.
– Ты боишься?
Вечером, накануне суда, Сэм оставила Тимми на ночь у себя и положила его спать в самой маленькой комнатке для гостей. Он задал ей этот вопрос, когда она перекладывала его на постель.
– Ты про завтрашний день? – Их лица были близко-близко, и Сэм гладила мальчика по щеке своими длинными, изящными пальцами. – Немного боюсь. А ты?
– Да. – Теперь она заметила, что большие голубые глаза полны ужаса. – Очень. Вдруг она меня побьет?
– Я не позволю.
– А если она отберет меня?
– Не отберет.
И все-таки… что, если матери отдадут мальчика? Эта мысль преследовала Саманту, и она не могла дать Тимми гарантию, что такого не случится. Ей не хотелось его обманывать. Она уже сказала, что, проиграв судебный процесс, она подаст апелляцию – если, конечно, Тимми, захочет. И добавила, что если ему хочется остаться с мамой, то – пожалуйста, пусть будет, как он захочет. Когда Сэм предоставляла ему этот выбор, сердце у нее разрывалось на части, но она понимала, что так поступить необходимо. Нельзя же красть ребенка у родной матери! Нет, Тимми должен прийти к ней, к Сэм, с открытой душой!
– Все будет хорошо, милый. Вот увидишь.
Но наутро, когда Джош повез оба инвалидных кресла по пандусу, который вел к входу в здание лос-анджелесского окружного суда, Сэм выглядела далеко не так уверенно. Они с Тимми судорожно цеплялись за руки и, пока Джош вытаскивал их из кресел, остро переживали свою неловкость; им казалось, что все на них смотрят. Норман Уоррен поджидал их у входа в зал. В темно-синем костюме он выглядел сверхреспектабельно. Как и Сэм, которая надела очаровательное бледно-голубое шерстяное платье, остаток былой нью-йоркской роскоши, бледно-голубое, в тон платью, мохеровое пальто и простые черные туфли из натуральной кожи, купленные в фирме «Гуччи». Тимми она специально для поездки в суд купила новую одежду: матросский костюмчик и бледно-голубой пуловер, который неожиданно оказался в тон платью Саманты. Сидевшие перед входом в зал Тимми и Сэм были очень похожи на сына и мать, и Норман в который раз обратил внимание на их удивительное сходство: очень похожие волосы, совершенно одинаковые огромные голубые глаза…
Заседание должно было проходить в малом зале; вошел судья, он был в очках, на губах играла спокойная улыбка. Судья поглядел на Тимми, стараясь не напугать его, и сел за стол, находившийся на небольшом возвышении. В других залах место судьи выглядело гораздо внушительнее. Судье было пятьдесят с небольшим, и он уже много лет подряд рассматривал дела об опеке над несовершеннолетними. В Лос-Анджелесе его любили за беспристрастность и доброе отношение к детям; бывали случаи, когда ребенка пытались усыновить недостойные люди, и судья спасал детей от множества неприятностей. Судья испытывал глубочайшее уважение к правам детей и их родных матерей и часто призывал женщин хорошенько подумать, прежде чем отказаться от своих детей. Множество женщин возвращалось к нему со словами благодарности, и судья понимал, что даже когда он уйдет на пенсию, этих воспоминаний у него никто не сможет отнять. Теперь он с интересом посмотрел на Тимми с Самантой и на их адвоката, а затем перевел взгляд на маленькую, хрупкую молодую женщину, которая тихонько прошмыгнула в зал вместе со своим адвокатом. Она была одета в серую юбку и белую блузку и походила с виду на школьницу, а вовсе не на наркоманку или проститутку. Только тут Сэм узнала, что матери Тимми всего двадцать два года. У нее была внешность хрупкой красавицы, которая совершенно неспособна сама о себе позаботиться. Ее сразу же хотелось любить, холить, защищать. Отчасти поэтому Тимми, терпевший от нее побои, тем не менее жалел мать. Она казалась такой ранимой, не от мира сего. Он всегда прощал маму и хотел ее поддержать, хотя вообще-то она должна была бы поддерживать его.
Суд призвал присутствующих к порядку, судье передали документы, однако на самом деле нужды в этом уже не было, так как накануне он ознакомился со всеми бумагами. В начале заседания судья сказал, что дело очень интересное, поскольку парализованная женщина хочет усыновить парализованного ребенка, однако присутствующие обязаны помнить о своей главной цели, которой нельзя изменять: в конечном итоге все направлено на благо ребенка. Судья предложил вывести мальчика из зала, но Сэм и Тимми уже обсудили этот вариант. Тимми сказал, что хочет остаться, он не желает, чтобы его «увели легавые». Сэм пыталась его переубедить, говорила, что Тимми посидит в коридоре с Джошем, но Тимми упорно отказывался. Он ни разу не взглянул на мать, словно боялся признаться себе, что она тоже здесь, в зале, а все время смотрел на судью, крепко держа Сэм за руку.
Адвокат ответчицы вызвал в качестве первой свидетельницы мать Тимми, и, хорошенько рассмотрев ее, Сэм наконец осознала, насколько у нее серьезный противник. Милое личико, тихий голос, жалостливая, душещипательная история, заверения в том, что на сей раз она усвоила горький урок и день и ночь читает психологическую литературу, пытаясь разобраться в себе и помочь своему драгоценному сыночку. Тимми сидел, опустив глаза, и не поднимал их до тех пор, пока мать не покинула свидетельское место. Адвокат Сэм предупредил суд, что немного позже хочет допросить ее. Следующим пригласили психиатра, который осматривал мать Тимми: психиатр заявил, что это заботливая, чувствительная молодая женщина, у которой было тяжелое детство. Врачи считают, что она не имела намерений причинить зло своему ребенку, а просто была не в состоянии вынести бремя материальных забот. Но теперь, когда она будет работать в большом отеле в центре города, все уладится. Норман Уоррен поставил своими вопросами психиатра в глупое положение, заявив, что в отеле у матери Тимми появятся широчайшие возможности находить клиентов. Однако его заявление не внесли в протокол, судья сделал Норману замечание и попросил свидетеля удалиться. Вызвали еще двух медиков, а затем врача, который должен был рассказать о состоянии здоровья матери и подтвердить, что она больше не употребляет наркотиков. Последним перед судьей предстал священник, который знал мать Тимми с одиннадцати лет и крестил малыша. Он сказал, что совершенно уверен: мальчик должен остаться с матерью, которая его любит. У Сэм внутри все перевернулось, едва она это услышала. Во время заседания она не выпускала руку Тимми, и, когда священник ушел, был сделан перерыв на обед. Норман допросил всех, кроме матери и священника. Мать он собирался вызвать после перерыва, но с католической церковью, как он объяснил Саманте, ему связываться было неохота.
– Почему?
– Но ведь судья – католик, моя дорогая. Да и потом, разве я могу вменить ему в вину эти слова? Нет, священника лучше не трогать.
