»Две жизни» (ч.III, т.1-2) - Антарова Конкордия (Кора) Евгеньевна (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
Мы подошли к нашему дому и встретили Бронского и Скальради. Артист нес огромный зонт-палатку и ящик с красками, а в руках художницы, прятавшейся под зонтом вместе с Бронским, было целое ведерко со всевозможными кистями.
— Мы поспели как раз вовремя, чтобы полюбоваться Вашими новыми картинами, синьора Беата, — сказал И. художнице.
— О, что Вы, доктор И., - беспокойно воскликнула та. — Одну картину я пишу по памяти, без модели, как Вы хорошо знаете, и показать ее совсем не могу. Это только еще жалкий набросок. Другая, хотя модель служит мне усердно и тратит для меня очень много времени, все же еще не закончена. Я не могу ее показать, так как разочарование Ваше и Ваших друзей может убить во мне всякое желание работать дальше. А Вы знаете, сколько раз уже разочарования в моей работе доводили меня почти до психического расстройства нервов.
— Однако вещи, о которых Вы много раз уже говорили, что они не готовы, покупались лучшими картинными галереями и были признаваемы великими художниками как законченные и первоклассные ценности. Ведите нас, синьора, в свое "святая святых". Пора уже Вам утвердиться в верности своему гению, а не ломать линию творчества, все время делая зигзагообразные дорожки и заставляя целый круг Ваших помощников и спутников распутывать петли, создаваемые Вашей неуверенностью и сомнениями. Если бы Вы могли себе представить Ваш путь искусства в виде каната, Вы увидели бы на нем целые тысячи узлов и узелков, которые связаны любящими руками Ваших милосердных друзей. Идемте сейчас же. Хоть в эту минуту соберите энергию радости и не отрицайте, а утверждайте и ведите нас смотреть Ваши новые победные достижения.
Скальради стояла в нерешительности, и только сейчас я заметил, как много в ее фигуре, взгляде и, главное, в движущихся все время руках и пальцах неуверенности. Никаким счастьем и не веяло от этой фигуры женщины, которую И. назвал сейчас гением.
— Если бы на моем художественном пути не было связано так много узлов Вашими руками, Учитель, я бы не послушалась Вас. Но Ваше слово для меня закон, и я повинуюсь Вам, не отвечая за последствия, какие будет иметь этот преждевременный, по-моему, просмотр, — тихо и печально ответила художница.
Она повернула обратно, миновала несколько аллей и вышла к гроту, войдя внутрь. Я никак не мог сообразить, куда мы шли. Я знал несколько гротов, однако в этом не был ни разу. Здесь было темно и прохладно, но рисовать здесь было совершенно невозможно. Между тем Бронский не закрывал зонта и шел в темноте уверенно вперед, где было еще темнее.
Через несколько времени ходьбы по широкому, прохладному и полутемному коридору грота мы вышли на большую площадку, где росли три высокие пальмы в сыпучем песке и у выступа одной из скал лежал прелестный мехари.
— Ну, уж мехари-то Вам совершенно не нужен больше, — смеясь, сказал И., - Нельзя сказать, чтобы Вы были очень милосердны, синьора Беата, и спешили возвратить мехари Зейхеду.
— Вы сами увидите сейчас, Учитель, что картина еще не окончена. Тогда и решите, нужен ли мне еще чудесный мехари, — все с тем же волнением ответила снова художница.
Она поставила на землю свое ведерко и прошла к самой дальней скале. Только теперь я увидел там нечто огромное, вроде движущегося шкафа, который Скальради с помощью Бронского поворачивала к нам лицом. Большущее плотное покрывало было отдернуто, и моему взору представилась картина — нет не картина, а живой Бронский в одежде бедуина, на живом мехари. Поза его, лицо, руки — я так и ждал, что сию же минуту Бронский спрыгнет с мехари и скажет мне: "Левушка, где Вы все пропадаете? Я соскучился". Я вскрикнул от восторга, не мог сдержать порыва радости, бросился к художнице и, обхватив обеими руками ее шею, горячо поцеловал. Только когда раздался общий смех, я понял, какую мальчишескую выходку я снова устроил, и переконфузился совершенно.
— Простите меня, синьора Беата, — сказал я, целуя обе руки художницы. — Я не мог сдержать восторга и благоговения перед таким совершенством. Ведь это не портрет Бронского, о котором я мечтал для него, — это сама жизнь. И увидеть такую картину — значит понять совершенство гения, для которого «знать» значит «уметь».
— Я также прошу Вас простить Левушку за его восторженное и непрошеное объятие.
Он выразил и за нас восторг в своем поцелуе. И я, целуя эти руки, воздаю только должное силе чистого сердца, которое сумело обогатить мир такой красотой, — сказал И. — Уверьтесь же наконец в силе своего таланта. Отдайте себе отчет, что не сомнение заставляет Вас прятать свои картины от глаз людей, а страх, претворившийся в Вас в ложное самолюбие. Начинайте с этого момента освобождаться от страха. Представьте себе, что Вы живете сегодня свой последний день. Неужели у Вас не хватит сил сбросить плесень страха и сомнений? Неужели не сможете воспеть Жизнь без язвы отрицания и страха? Начинайте новый этап творчества, крепко возьмите мою руку и в полном самообладании покажите нам вторую картину, — говорил И., держа обе руки художницы в своих руках.
Ручьи слез катились по прекрасному лицу Беаты. Теперь это лицо было очень бледно, но совершенно спокойно.
— Я знаю, Учитель, что мне надо или вступить в новую фазу жизни моего духа и в искусстве, и в делах дня, — или смерть должна наступить. Я знаю и чувствую, что я остановилась всем своим сознанием; я начинаю понимать, что в этой стадии развития больше ни жить, ни творить не могу; что ни духу моему, ни творчеству нет дальше развития, пока я не двинусь дальше по пути освобождения. Но…
открыть перед Вами сейчас мою новую картину — это и значит умереть Беате — той, что жила до сих пор. Да будет Ваша воля выполнена. Хватит ли у меня сил родиться вновь у полотна, которое я открою Вашим глазам, я не знаю. Быть может, я там умру, но я иду.
Художница направилась к противоположному выступу скалы, где я только теперь заметил большую раму, закрытую полотном. Как медленно она шла! Казалось, ей вдруг стало сто лет и на каждой ее ноге висят пудовые гири. Я подумал, что она не дойдет, — такие усилия она делала, чтобы пересечь небольшую сравнительно площадку.
Наконец руки ее коснулись шнура, который она с трудом потянула. Первые ее усилия не привели ни к чему. Я уже хотел броситься ей на помощь, как взгляд И. остановил меня и одновременно напомнил мне о творческом действии сердца и мольбе к Флорентийцу. Я почувствовал, как сам И. помогал Беате, вливая ей уверенность и мощь. Я сосредоточил все мои мысли на призыве в помощь ей Флорентийца и не отрывал моих глаз от художницы.
Она все продолжала тянуть шнур, и когда уже, так мне показалось, силы ее иссякли, а она все же не выпускала шнура и почти падала, полотно вдруг дрогнуло сразу раздвинулось. От чрезмерных усилий и внезапно подавшегося полотна художница упала на одно колено не могла подняться, оставшись в коленопреклоненной позе, с тяжелым шнуром в руках.
В маленькой группе вокруг И. мне послышалось сдержанное рыдание. Я повернулся туда, оторвавшись глазами от лица Беаты, и увидел Аннинова. который, закрыв лицо руками, весь вздрагивал от тяжелых рыданий. У меня еще не было времени взглянуть на полотно, так как лицо Скальради притягивало меня, как магнит. Теперь, взглянув на И., который смотрел на картину и, казалось, забыл все окружающее, я узнал в его лице то необычайное выражение мира и благословения, с которым он стоял на корме парохода после бури, в тот момент, как за нами пали два столба смерча на Черном море.
Я почувствовал, что сейчас совершилось нечто великое, повернулся к полотну и отскочил в полном смущении. На меня шел, неся на плече Эта, я сам. То ли игра света, то ли на картине действительно была ухвачена экспрессия, почти невероятная для кисти, но мне показалось, что Эта собирается спрыгнуть с моего плеча и я ему улыбаюсь. Я попробовал, нет ли на моем плече моей дорогой птички.
Но на этом картина не кончалась. Из-за прозрачной завесы между двух колонн видна была фигура И., к которой мы с Эта спешили. Но что творилось с этой фигурой, — я понять не мог. Фигура И. на моих глазах становилась все четче, хитон его делался все яснее оранжевого цвета, а в руках его были те оранжевые цветы, что росли и цвели на дереве в его домике в скале. Одна рука была вытянута по направлению к Эта, как бы предлагая птице цветы.
