Отцы - Бредель Вилли (е книги .txt, .fb2) 📗
Обе женщины внимательно прислушивались к разговору.
— Неужели действительно мы были на волосок от войны? — спросила Фрида.
— Да, еще немного — и заварилась бы каша, — ответил отец.
— Опасность пока еще вовсе не миновала, — вставил Брентен.
— Нет, на какое-то время миновала, — возразил Хардекопф. — Какая ужасная и бессмысленная штука война! — Хардекопф задумался, он говорил вполголоса, как бы забыв о присутствующих. — Словно мясник, вспарываешь штыком живот неизвестному тебе человеку, целишься, стреляешь… От твоей пули человек без ноги остается, а ты и в глаза его не видел и никогда не увидишь… Безумие… Чистейшее безумие… Да, на войне действительно теряешь разум…
По мнению фрау Хардекопф, всех зачинщиков войны следовало бы предавать суду. Как уголовных преступников, как самых закоренелых убийц.
Брентен ответил ей:
— Нынешние судьи — это такие же зачинщики войны и врагами своими считают как раз противников войны.
— В таком случае их всех нужно вешать или убивать без всякого суда! — воскликнула фрау Хардекопф.
— Только не говори этого вслух, — улыбаясь, посоветовал жене старик Хардекопф.
— Мы не какие-нибудь нигилисты, — пылко пояснил Брентен своей теще. — Мы опираемся на организованные массы. Если мы, рабочие, не захотим, наши правители не смогут вести войну.
— Да никакой войны не будет, — продолжал Хардекопф, — а если она и вспыхнет, это будет началом их конца.
— Или нашего конца. — Фрау Хардекопф отнюдь не была убеждена в правоте своего мужа.
Заговорили о другом. Хардекопф спросил, как дела в магазине. Похвалил сигару, которой Брентен его угостил. Карл откровенно признался: он никогда не думал, что торговля приносит так мало барыша. Столько времени прошло, а он выплатил Густаву Штюрку, и то с величайшим трудом, сущие пустяки.
Фрида густо покраснела и под каким-то предлогом выбежала на кухню. Мать заметила ее смущение. Конечно, она помогает Людвигу, а Карл ничего об этом не знает. Фрау Хардекопф решила, что нужно успокоить зятя, и сказала:
— Ну, может быть, теперь дела пойдут лучше.
— Почему именно теперь? — спросил он.
— Да, стало быть… я полагаю, потому, что… вообще положение улучшится.
— Пока я этого не замечаю.
Это был первый приятный вечер, который Карл Брентен после долгого перерыва провел дома. Раздеваясь, он с чувством облегчения и радости сказал Фриде:
— Как хорошо, что мы избавились от них.
Для полного блаженства он откупорил еще бутылку пива и, ложась, закурил сигару. С удовольствием вытянувшись на мягкой перине и пуская дым в потолок, он сказал мечтательно:
— Когда эта толстуха жила здесь, я не раз желал, чтобы она сломала себе шею, теперь же я от души желаю ей всяческих благ.
5
Вот уже одиннадцать лет, как Фрида Брентен замужем; сыну ее, Вальтеру, минуло десять лет, маленькой дочурке — три года. Эмиль Хардекопф снова пропал без вести. Эдмонду идет шестой год. Людвиг вот уже почти год как женат, и его дочке Лизелотте исполнилось шесть недель. А Отто ждет наследника в июне следующего года. Фриц через три месяца кончает учение. Он уже добился согласия отца на то, чтобы сразу же после экзаменов уйти в плавание. Пусто и одиноко стало в доме стариков Хардекопфов. Иоганн — ему стукнуло шестьдесят три — по-прежнему изо дня в день отправлялся на верфи; он казался несокрушимым. Паулине Хардекопф тоже перевалило уже далеко за пятьдесят; она несколько утихомирилась, меньше суетилась по хозяйству. Да и для кого надрываться? Гнездо почти опустело. Она пристрастилась к картам и два раза в неделю играла в «шестьдесят шесть» с Софи Штюрк, с фрау Штрасбургер, женой владельца колбасной на Рабуазах, и со своей соседкой, фрау Погенмейль. Эти встречи за картами, хороший кофе с белым хлебом и ботинки из мягкой кожи, изготовленные на заказ, — в последнее время ее мучила подагра, — утешали Паулину в ее горестях. Бывала она только у Фриды. Зятя своего Карла предпочитала всем трем старшим сыновьям вместе взятым. Она так прямо и говорила. И если муж Фриды стал дельным человеком, заявляла она старику Хардекопфу, то это заслуга ее, Паулины.
Даже на свадьбу Отто она не пошла. Старику Хардекопфу пришлось одному отправиться на торжество и вручить новобрачным свадебный подарок: столовый сервиз. Цецилия Хардекопф — ибо так она звалась теперь — была в восторге от своего свекра, да и фрау Фогельман тоже. Торжество происходило в самом тесном семейном кругу. Граммофон с большой зеленой трубой — подарок молодоженам от фрау Фогельман — заводили без конца, хотя пластинок имелось пока только три.
Новобрачная предложила Иоганну Хардекопфу посмотреть их квартирку.
— Наша спальня, — сказала Цецилия, лукаво улыбаясь.
Хардекопф увидел подержанную, но застланную свежим бельем кровать с двумя подушками, над кроватью картину, изображающую отшельника на фоне пустынных гор. У окна — маленький комод с фаянсовыми кошечками и собачками.
— А это наша столовая.
Хардекопф вошел в небольшую квадратную комнату с видом на канал. Почти новый, красиво отполированный шкаф с богатой резьбой был главным ее украшением. Заметив удивленный взгляд Хардекопфа, Цецилия с гордостью сказала:
— Это от мамы, — и открыла обе створки. Внутри аккуратными стопками лежало белоснежное белье, сшитое ее матерью.
— Очень мило, — сказал старик и обвел глазами комнату.
Узкий стол, два стула. На дверях деревянная вешалка, а на стене большая фотография — портрет мужчины с живыми глазами и тоненькими усиками — и множество маленьких снимков, веером расположенных вокруг.
— Твой отец? — осведомился старик.
Цецилия кивнула.
— Очень мило, — снова похвалил Хардекопф.
— Все это пока, временно, — поторопился заверить отца Отто. — Постепенно мы приобретем новые вещи.
— Но ведь все это очень мило, — повторил старик, и молодые люди обменялись счастливым взглядом.
6
Выйдя от новобрачных, Хардекопф решил не торопиться домой: он побрел вдоль канала, по узким и тихим переулкам, окутанным туманом. Еще у Фогельманов он слышал пушечные выстрелы со стороны Штинтфанга: знакомый каждому гамбуржцу сигнал, возвещающий наводнение. Этого следовало ожидать. Было полнолуние — пора сильных морских приливов. Резкий норд-ост гнал низко нависшие над вечерним городом дымчато-серые тучи. Мол и причалы уже затопило, и многие портовые извилистые улочки превратились в каналы. Ломовые бросали свои фуры, выпрягали лошадей и, держа их под уздцы, выводили из воды. Мужчины в высоких резиновых сапогах шлепали по бурлящей воде, готовые помочь там, где их помощь потребуется. Уличные мальчишки с криком и гиканьем гонялись за уносимыми течением ящиками, досками, мусорными ведрами и старыми кастрюлями — рухлядью, выплеснутой потоком из подвальных помещений.
От реки подымался густой, холодный, влажный и липкий туман, сковавший всякую жизнь в порту. Люди забились в свои жилища. Склады и пароходы стояли как заколдованные в серой паутине испарений, в которой тусклыми пятнами света выделялись судовые и уличные фонари. Где-то в тумане непрерывно, все на одной и той же тоскливой ноте, глухо выла сирена. Казалось, что это туман, словно чудовище, охватившее весь город своими щупальцами, бросает в пустоту жалобные и грозные вопли. Из гавани доносился тревожный перезвон судовых колоколов, а ниже по Эльбе через короткие промежутки резко и пронзительно ревел пароходный гудок.
Погруженный в свои невеселые думы, Хардекопф наугад брел сквозь туман. Сначала он пошел по Герренграбену, но скоро ему пришлось свернуть, так как водный поток добрался и туда. Хардекопф свернул на Гопфенмаркт и шел, шел, сам не зная куда. Там, на Дюстернштрассе, в доме у самого канала, он только что расстался с сыном и его женой. Вот они начинают свою серенькую жизнь. Его, Иоганна Хардекопфа, жизнь осталась позади, как будто он где-то по дороге обронил ее… Стар ты становишься, Иоганн Хардекопф, чертовски стар. Пора на свалку. Что, тяжеленько тебе, Иоганн? Хардекопф безмолвно усмехнулся. Нет, не так уж тяжело. Паулине, той много труднее. Но было время, когда ты большего ждал от жизни. Не для себя, для детей своих, для сыновей. Пока сыновья были около него, он чувствовал себя молодым и вместе с ними переживал былые юношеские сумасбродства, надежды, разочарования. А под конец — остались только разочарования, одни разочарования…
