Великие химики. Том 2 - Манолов К. (книга жизни TXT) 📗
Шум ветряной турбины напоминал веселую песню. Многого уже добилось человечество! И как много еще предстоит сделать!
Оствальд медленно пошел к березовой роще, за которой укрылась вилла «Энергия».
— Идет! Идет! — закричали дети.
Грета и Нелли уже были на террасе возле лаборатории. Сюда собралась и вся семья. Оствальд медленно поднялся по каменной лестнице, подошел к жене и торжественно преподнес ей нежный цветок арники. Начались поздравления, поцелуи… Большая семья Оствальдов уселась за празднично накрытый стол — всего пятнадцать человек.
Завтрак еще не закончился, когда стали приходить первые поздравления. Почтальон привез две огромные пачки писем и телеграмм, которые отнесли в рабочий кабинет Оствальда. Нелегкая работа ждала госпожу Оствальд — разобрать всю эту почту. Потом юбиляр сам прочитает письма — одни бегло, другие внимательно.
Почти все жители Гроссботена пришли поздравить ученого, чье имя было известно всему миру. Они несли корзинки с яйцами, маслом, мукой. Большой салон и столовая превратились в склад подарков. Больше всего было цветов — букеты, горшки, корзинки. Любовь Оствальда к цветам была известна всем, поэтому каждый старался найти самые красивые, самые душистые.
К обеду гости заполнили луг перед виллой. Прямо на траву постелили белые скатерти, и началось пиршество. Тосты, речи, поздравления…
Подарки присылали и по почте. Профессор Икеда из Токио прислал Оствальду старинный поднос, сделанный двести лет назад. В своем письме он сообщал, что шестидесятилетний юбилей Оствальда торжественно отмечается и в Японии. «По всей видимости, празднуется потому, что число 60 — общее кратное числам 10 и 12, которые являются основой десятичной системы, используемой в Европе, и двенадцатичной системы, родина которой — Азия, но которая используется и в Европе, например, при отсчете времени в сутках».
…Гости разошлись лишь к вечеру. Оствальд устало поднялся к себе в спальню. Празднество утомило его.
А утром со своей обычной педантичностью Оствальд уже опять приступил к делу, которое так увлекало его в последнее время, — классификации цветов.
Удовлетворение от успехов в работе, семейные радости, любимая музыка — на все это вскоре надвинулась тень войны, которая принесла столько горя и Германии, и всему миру. Она перенесла вражду между государствами и в научную среду. Но Оствальд не поддался ура-патриотическим настроениям. В частности, он не поставил свою подпись под декларацией немецких ученых, которые отказались от научных степеней, присужденных им в Англии.
«В Англии живут мои друзья и ученики. Они, как и мы, работают для науки, а наука принадлежит всему человечеству». Эта решительная позиция увеличила число врагов Оствальда. В газетах его открыто называли «русским профессором» и сейчас эти слова приобретали особый смысл, потому что там, на его родине, власть в свои руки взяли рабочие и крестьяне. Но Оствальд был выше всяких обид. Он сделал величайшие открытия, он целесообразно и разумно построил свою жизнь в науке, и это помогало ему отрешиться от всего мелочного и суетного. Видимо, именно в эти годы он решил написать автобиографию, которую назвал «Дороги жизни». Он работал над ней три года.
Жизненный путь Оствальда был необычен. На нем не было подъема, апогея и заката. Его путь был непрерывным восходом. Порой он разветвлялся, но каждая ветвь неизменно вела вверх. Все, что писал Оствальд, было написано в порыве вдохновения. И самой большой наградой для него была вера в то, что его книги приносят пользу.
С этой верой он встретил и последние мгновения своей жизни.
…Стоял солнечный день. После спокойного и продолжительного сна Оствальд открыл глаза и уловил озабоченный взгляд хирурга лейпцигской клиники Эрвина Пайра. Рядом были медицинская сестра и Элизабет, которая неотлучно дежурила у его постели.
Надеюсь, вы скоро вернетесь в Гроссботен и сможете продолжить свою работу, — голос доктора Пайра звучал, как всегда, бодро.
— Сколько статей осталось незаконченными, — посетовал Оствальд. — Хорошо, что хоть о корректурах позаботится Гретхен.
— Ваши книги замечательны. Я из них многое почерпнул для себя, — воскликнул доктор Пайр. И для Оствальда не было слов более дорогих, чем те, которые он только что услышал. Он благодарно улыбнулся и закрыл глаза.
СВАНТЕ АРРЕНИУС
(1859–1927)
Увлеченные веселой историей, которую рассказывал Сванте, ученики не заметили, что перерыв давно кончился. Слушая друга, они хохотали от души. Стур совсем позабыл об обязанностях дежурного. Приподнявшись на цыпочки, он заглядывал через головы товарищей, возбужденно размахивая руками, и тоже смеялся.
— Дежурный! — прервал веселое оживление строгий окрик учителя.
Ученики на мгновение замерли и сразу же бросились по своим местам. Возле учительского стола остался один Стур. Он стоял, смущенно опустив голову.
— Что ж, приготовься к наказанию. — Учитель взял тонкий прут, согнул его, чтобы проверить, достаточно ли он упруг, и
ударил наотмашь.
— Господин Линдберг, это я виноват, — крикнул Сванте.
— Ах вот как? Иди сюда, теперь твоя очередь!
Сванте не пошевельнулся. Мертвенная бледность залила его лицо.
— Быстрее! — нетерпеливо приказал Линдберг.
Сванте робко приблизился к учительскому столу, но вдруг бросился к двери и исчез.
Он бежал, задыхаясь от усталости и обиды. Сначала Сванте направился к дому, где он жил со своим братом Иоганном и репетитором, студентом Валльстрёмом, но потом решил, что лучше всего вернуться к родителям. Очутившись за городом, Сванте немного успокоился и пошел медленным шагом. За ним никто не гнался. Очертания Упсалы постепенно исчезали вдали. А вот и родной Вик! Небольшая усадьба, где его отец был управляющим, казалась мальчику неприступной крепостью, здесь он надежно защищен от жестоких порядков кафедрального училища.
Дома он застал только мать и сестру Зигрид. Отец вернулся к вечеру. Вскоре появился встревоженный Валльстрём.
— Еле нашли тебя. Мы с Иоганном обыскали весь город.
— Сядь отдохни, Валльстрём, — пригласил его господин Свен Аррениус. — Давайте обсудим спокойно, что нам делать со Сванте. Положение действительно серьезное.
— Не хочу я больше ходить в эту школу! Там только мучают учеников, а знаний никаких не дают!
Отец молчал. Он понимал, что эта школа была для Сванте неподходящей. Мальчик обладал незаурядными способностями, и запереть его в кафедральном училище было настоящим преступлением. Уже в три года Сванте научился читать, хотя родители и запрещали ему это. Он внимательно следил за занятиями старшего брата Иоганна и однажды, взобравшись на колени отца, вдруг начал читать по складам книгу, лежавшую на письменном столе. Незаметно для всех маленький Сванте научился и считать.
— Потерпишь еще несколько месяцев, а потом запишу тебя и гимназию, — сказал отец.
— Я буду учиться, если вы запишете меня в реальную гимназию, — твердо сказал Сванте.
— В реальную? — воскликнул отец. — Ты что, решил стать офицером?
Окончившие кафедральное училище обычно поступали в гуманитарную гимназию, а затем продолжали свое образование в университете. Реальная гимназия мало кого привлекала, она считалась второразрядным учебным заведением.
— Сегодня учитель Линдберг до полусмерти избил Стура, — сказал Валльстрём. — Подумайте, стоит ли оставлять там Сванте! Отдайте его лучше в реальную гимназию. По окончании ее он сможет продолжить образование. Некоторые мои коллеги пришли из реальной гимназии.
Валльстрём пользовался расположением господина Аррениуса, тот считался с его мнением. Это и решило судьбу Сванте.
На следующий год он стал гимназистом. Жили опять втроем — Сванте, Иоганн и Валльстрём. Но и в реальной гимназии дела у Сванте шли неважно. Значительно опередивший всех своих сверстников в развитии, мальчик скучал на уроках, часто вступал в споры с учителями. Его интересовала только физика и химия, однако он не нашел контакта с учителями, преподававшими эти предметы. Мучительно и невыносимо долго тянулись годы, пока наконец не наступил час расставания с гимназией.
