Сокровища - Кингсли (Кингслей) Джоанна (читать книги txt) 📗
Пит оставила машину на широкой кольцевой дороге, которая проходила мимо особняка, и пошла записаться к скромному столу в холле главного входа. Крепкая молодая женщина с приятным лицом сидела за столом. Хотя на ней была обычная одежда, Пит знала, что это медсестра, способная справиться с любым экстренным случаем.
— Мисс Д’Анджели, — сказала медсестра, когда Пит записала свое имя, — доктор Хаффнер просил вас зайти к нему в кабинет, прежде чем вы пойдете к вашей матери.
У Пит все оборвалось.
— Ничего серьезного?
Медсестра быстро ободряюще улыбнулась.
— Нет. С вашей мамой все в порядке. Доктор просто хочет сообщить вам, как идут дела.
Кабинет Хаффнера представлял собой большую комнату в конце одного крыла здания, которая когда-то служила библиотекой.
Стены с деревянными панелями, книжные шкафы от пола до потолка, камин с отполированной дубовой доской наверху и вид через французское окно на широкую лужайку, простирающуюся до холма, возвышающегося у океана. За исключением того времени, когда у него частный разговор или он занят с пациентом, доктор Хаффнер всегда доступен, дверь его кабинета открыта.
Пит застала его сидящим в одиночестве в кресле перед неярко горящим камином и изучающим папку с бумагами. Образ, напомнивший ей дедушку, успокаивал, хотя доктор и Джозеф были абсолютно непохожи. Хаффнер выглядел так, будто в молодости был боксером-профессионалом в наилегчайшем весе. Это был очень опрятный, невысокого роста человек с седыми, коротко подстриженными, вьющимися волосами и узким лицом, которое говорило о чувствительности натуры. Большие голубые глаза, отражавшие доброту и заботу, часто были закрыты очками в черной оправе, которая напоминала Пит Гарольда Ллойда в его очках в немых комедиях.
Он встал, когда она появилась в дверях, и отложил бумаги в сторону.
— Мисс Д’Анджели. Пожалуйста, входите. — Когда они оба уселись в кресла по обе стороны камина, он дружелюбно сказал: — Не надо так волноваться, все совсем не плохо. Прежде всего, я хочу, чтобы вы знали, как важно, что вы регулярно навещаете мать на протяжении стольких лет. Уверен, это нелегко для такой молодой женщины, как вы. Это значит идти на жертвы… — Он помедлил, следя за ее лицом, желая увидеть какое-то подтверждение. И он, казалось, заметил его. — Редко, когда родственники этих пациентов уделяют им так много времени. Многие часто пропадают, с радостью возлагая всю заботу о душевнобольных на других, словно сдают их на склад. Оценила ли это ваша мать или нет, знаю, что для нее ваши посещения имеют большое значение.
Пит улыбнулась, хотя глаза подернулись дымкой. Ей так нужно было услышать эти слова.
— Она делает успехи — вот что главное. Она впервые начала говорить открыто о том, что произошло во время войны, о своих переживаниях, связанных с этим…
— Все то время в тайнике, — вставила Пит. — Это, должно быть, так ужасно.
Доктор кивнул.
— Да, — просто сказал он.
Пит поняла, что интересоваться подробностями — значило злоупотреблять доверием пациента.
Хаффнер продолжил разговор.
— Думаю, вы скоро сможете время от времени брать ее из клиники. Не знаю, хороша ли эта идея, но хочу подготовить вас. Приезжайте сюда на День Благодарения и сводите ее куда-нибудь на праздничный обед с индейкой.
— Неужели, доктор? Это было бы замечательно!
Он улыбнулся.
— На самом деле. — Доктор, а за ним и Пит поднялись. — Между прочим, поскольку мы имеем дело с реальностью, надо заказать столик заранее, если хотите пообедать в лучшем местном ресторане — «Гостиница семерых сестер». Они устраивают замечательное торжество в честь Дня Благодарения. Если хотите, я организую вам столик.
Она поблагодарила доктора и направилась к двери. Прежде чем выйти, она поддалась импульсу и быстро поцеловала его в щеку.
— Спасибо, доктор Хаффнер. Вы так много изменили.
Он улыбнулся и похлопал то место, куда она его поцеловала.
— Это я должен вас благодарить.
Пит напевала, поднимаясь по широкой лестнице из главного холла на третий этаж большого особняка, где находилась комната матери. Она постучала в дверь.
— Войдите.
Это уже сама по себе перемена. Много раз за прошедшие годы она вообще не получала ответа, когда стучалась к ней даже во время визита.
Комната была милая — со светло-зелеными крашеными стенами и кремового цвета оконными рамами и дверью. В ней стояло удобное кресло, обтянутое цветастым сатином в пастельных тонах, и такое же покрывало лежало на кровати. Окно выходило на море. Сквозь прозрачные занавески, висящие на нем, в комнату лился солнечный свет.
Беттина сидела за туалетным столиком перед зеркалом, расчесывая волосы. Пит поразилась, как хорошо она выглядит. Несмотря на ее непроходящую любовь к конфетам, она никогда не набирала вес, кожа была на удивление гладкая, а волосы по-прежнему блестели. Потери от жизни в воображаемом мире не всегда видны на поверхности.
— Ты хорошо выглядишь, мама.
— Я хорошо себя чувствую. — Она отвернулась от зеркала и с нетерпением спросила: — Мы можем сейчас погулять по пляжу?
При надлежащем наблюдении более половины из ста пятидесяти пациентов клиники могли совершать прогулки по длинному огороженному участку пляжа с белым песком прямо под невысокой скалой, на которой стояло главное здание. Конечно, именно это Беттине нравилось больше всего в этом месте, жить недалеко от океана, ощущать его запах, и она была в восторге от прогулок по пляжу, которые ей разрешили два месяца назад.
У забора крепкий охранник, одетый в рабочую одежду, отомкнул для них прочные ворота. Некоторое время они молча брели по краю травы, растущей на дюне. Когда-то молчание казалось Пит угнетающим, в те времена мама вообще не говорила. Сейчас, когда Пит знала, что мама выберет подходящий момент, чтобы сказать что-то, она легче воспринимала ее молчание. Пока Беттина нашла место, чтобы посидеть и посмотреть на испещренный солнечными бликами океан, Пит собирала раковины и окатанные пляжные камешки и рассматривала жемчужно-серые куски дерева, прибитые к берегу, понимая, что природа — самый величайший учитель хорошего дизайна. Она подошла к матери и села рядом с ней. Пахнувший солью ноябрьский ветер хлестал их волосы и разрумянил щеки. Тишину нарушал только шепот прибоя.
Наконец, Беттина проговорила:
— Мне очень нравится доктор Хаффнер. Он слушает меня. — Она откинула голову и посмотрела на чистое голубое небо. — Иногда я даже думаю, что он верит мне.
— Почему бы ему тебе не верить?
Беттина медленно повернулась и взглянула на дочь. Многие годы она редко смотрела прямо в глаза. Обычно она избегала взгляда, предпочитая смотреть на пол или потолок, на море или небо, или на свое отражение в зеркале. Сейчас в ее взгляде была своего рода глубокая внутренняя человеческая связь с дочерью, которую Пит едва могла вспомнить в прошлом, разве только в раннем детстве.
— В некоторые вещи нельзя поверить. Я даже сама не верю.
— А какие вещи, мама? — хотела спросить Пит, но мама опять отвернулась, и Пит почувствовала, что настаивать было бы ошибкой. Доктор сказал, что у нее улучшение, но ее состояние еще явно хрупкое.
С четверть часа они опять сидели молча. Потом Беттина встала, отряхнула юбку и побрела по ровному песку за линией прибоя. Пит последовала за матерью, уводя ее от плещущих волн, чтобы они не промочили туфли.
Пит шла, опустив глаза и рассматривая раковины и камешки, как вдруг, подняв взгляд, она с удивлением увидела в нескольких футах от себя двух мужчин, которые шли им навстречу. Оба были высокие, один — блондин, стройный, с узкими бедрами, а другой более крепкого сложения и выглядел буйным, его густые каштановые волосы бешено трепал морской ветер. Обоим за двадцать, и оба весьма привлекательны, но в выражении лица более крупного мужчины, казалось, было нечто яростное и угрожающее. Пит подумала, что он, вероятно, пациент, которого вывел на прогулку друг или родственник, и усомнилась, уступят ли они дорогу женщине, как того требуют правила приличия. Она протянула руку к матери, чтобы та посторонилась, но Беттина упрямо пошла вперед, словно бросая им вызов. К счастью, мужчины расступились, пропуская их.
