Приключения инспектора Бел Амора. Вперед, конюшня! - Штерн Борис Гедальевич (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений .TXT) 📗
Лобан вышел из «торнадо-кванта» — пиджак на палке, сущий шкилет с опухшим дистрофическим лицом. Он приехал со своей такой же тощей коровой той самой, с которой бежал из Приоби,- это был какой-то примороженный доходяга с распахнутыми голубыми глазами и с первобытной картонной папиросой-гильзой в цинготных деснах. Рад, конечно.
Свобода, блин,- удрал из тоталитарной Приоби! Лобан скупо рассказал, как две недели они кружили по тайге, путали следы, а потом пошли именно на Верхнюю Варту к Майдану за Красным Полярным Смещением — весь Нижний Вартовск был, конечно, оцеплен. Держались на калорийных таблетках, морозы за сто пятьдесят, растапливали снег, однажды забили медведя — и это было спасением. Вышли на Колымагу и, к счастью, сразу наткнулись на Верхне-Вартовский СОС-форпост. Повезло, вернулись из ледникового периода. Лобан весь промерз, совсем исхудал, но не истощился.
— С приехалом!
Когда мы обнялись, я почувствовал его злой нутряной ледниковый холод.
— Мы будем здесь жить,- сказал Лобан, оглядываясь по сторонам. Этой фразы никто не ожидал, все спорщики пролетели. На мой вопросительный взгляд коротко ответил: — Так надо.
— Нет вопросов, живите.
Надо сказать дяде Сэму, чтобы выбрал для них комнаты поудобней. А у шеф-борща, то бишь, шеф-кока, обед готов.
— Постой, не тащи в стены, дай отдышаться. Здесь у тебя хорошо, тихо.
— Да, визуально смотрится.
— Не подначивай, у меня что-то с юмором плохо стало,очень серьезно сказал Лобан и представил свою корову: — Знакомься. Наш быстрый разумом Ньютон. И скорый на ногу Платон — драпал из Приоби так, что я еле за ним поспевал.
Он нам очень пригодится в конюшне.
Корова звалась Анатолием Филимоновичем Гусочкиным.
Это был коренной приоб, жертва хантского режима и гениальный ученый-самоучка, который не имел ни одного патента, потому что все его открытия оформлялись как рационализаторские предложения. Жил на подачках и на премии за рацуху, даже па папиросы не хватало. Горбатился в научно-текстильной шараге, пока Лобан его оттуда не выдрал.
Я протянул Корове руку. (В дальнейшем кличка «Корова» так приросла к нему, что даже сейчас мне как-то непривычно читать или писать о нем «Анатолий Филимонович Гусочкин». Пытались называть его Гусем, но Гусь не прижился — во-первых, это прозвище давно и прочно принадлежало бригадному дженералю Гу-Сину, во-вторых, гусь — птица гордая, важная, себе на уме и может постоять за себя — даже в законе записано, что, если водитель задавит курицу, с пего не возьмут штраф, потому что курица — птица глупая; если же водитель задавит гуся, то будет крепко оштрафован, потому что гусь приравнен к разумному существу. Толик же абсолютно не обладал никакими гусиными способностями. Все его называли Толиком или Коровой, он не обижался, он и был похож если не па корову, то на теленка.) Корова выплюнул картонный окурок, обхватил мою ладонь своими обмороженными ладонями и с пылом заговорил:
— Я о фас знаю! Фремного о фас наслышан! Фы с Феломор-Фалтийского канала! Зофите меня фросто Толик! И не офращайте фнимания на мою фукфу «ф»!
— Что он сказал? — удивился я.
— Феломоро-Фалтийский канал — это Беломоро-Балтийский канал,- перевел Лобан.- Вместо букв «б», «в» и «п» Толик произносит «ф» — ему какой-то вертухай в Шараглаге выбил передние зубы.
— Должен вас разочаровать — на Беломоро-Балтийском канале я никогда не был,- сказал я Корове.
— Не может фыть! Откуда же имя такое?
Я пожал плечами:
— От папы.
— А ф Экифастусе фы фыли? А в Каргофольлаге?…- допытывался Корова.
(«Экифастуз», «Каргофольлаг» и «фыли» — это «Экибастуз», «Каргопольлаг» и «были». Корова отчаянно боялся зубных врачей — как футболисты уколов — и еще долго отказывался вставлять новые зубы. Это его «фырканье» всех веселило, но иногда приводило к серьезным научным и производственным недоразумениям — например, «пю-бюзоны» он называл «фю-фюзоиами», его ученые коллеги не понимали этого термина и переспрашивали, начиналась никому не нужная путаница. В конце концов по моему приказу Гуго и Хуго сначала обманом завели Корову к хорошему дантисту, а йотом силой усадили в стоматологическое кресло. В дальнейшем я не буду передавать в отчетах эту особенность его произношения — кроме тех случаев, когда возникали недоразумения, приводившие к серьезным издержкам.) — Скажи ему, что квантовался на Соловьях,- шепнул Лобан.
Я сказал. (Я в самом деле однажды все лето прожил па Соловьиных Островах с экскурсией, вернее, с научной экспедицией — охранял практикантов-филологов, собиравших местный фольклор; и с тех пор ботаю по фене.) Услышав о Соловьях, Корова совсем потерял дар речи и заплакал. Лобан положил руку мне на плечо и многозначительно произнес:
— Я привез новый фуфель. Завтра опробуем.
— Не понял. Что это — фуфель?
— Фанцирь.
— Да что это такое — фанцирь?!
— Панцирь. Толик так произносит. Фуфайки, ну! Новые фуфайки, прямо из НИИ-Текстиль-Шараглага. Через всю Приобь но диагонали на себе несли.
— Ах вот оно что! — наконец-то понял я.- Промышленный шпионаж!
— Ты потише. Фуфло, шпионаж… Дело не только в новых фуфайках и в промышленном шпионаже. Я самого изобретателя завербовал и на собственном горбу притарабанил!
Вот это подарок! (Я еще не подозревал, с каким промышленным переворотом и с какой научно-технической революцией пожаловал к нам Толик Гусочкин.) Мы заторопились к председательскому «торнадо-кванту». Корова едва поспевал за нами и подозрительно шмыргал носом.
— Горе ты мое! Ну чего ты опять плачешь? — спросил Лобан.
— Футбол, свобода… Какая му… му-у…- замычал Корова, утирая слезы рукавом.
— Что «му-у…»?
— Какая му… музыка! — наконец выговорил Корова и так разрыдался, что пришлось увести его в мою комнату и вызвать доктора Вольфа. Доктор взглянул и приписал:
— Умойте его, а я принесу «красное смещение», пусть выпьет, не запивая, отдышится и выспится.
Корову пришлось умывать, успокаивать, заставлять принять из рук доктора мензурку (сто грамм) чистого медицинского спирта с размешанной красно-перцовой пудрой; потом пришлось бить по спине, укладывать на диван и укрывать одеялом.
ПЕРЕГОВОРЫ С ЛОБАНОМ.
— Что будем делать? — спрашивал я Лобана, пока дядя Сэм суетился и готовил комнаты для гостей.- Мне собирать вещички? Возьмешь конюшню на себя?
— Выйдем на свежий воздух, здесь чем-то пахнет.
— Чем пахнет? Всех клопов выгнали.
— Выйдем!
Опять вышли на свежий воздух.
— Ничем у тебя не пахнет,- сказал Лобан.- Просто дженераль запретил вести в помещениях серьезные разговоры. Так что засунь свой язык себе…
Я весьма подивился такой крутой конспирации и порадовался за Лобана чувство юмора, хоть и через задницу, возвращалось к нему.
— Так вот, что мы визуально видим? — продолжал Лобан. — Я беру конюшню. Но собирать вещички тебе не надо. Пока оставляем все, как есть. Пока официально ты остаешься главным тренером. Не возникай, это приказ дженераля. Тебе уже подыскивают хорошую работу. А для меня пока придумаем какую-нибудь незаметную должность.
— Как же мы тебя назовем? Начальник команды?
— Нет, это ответственность, это на виду. Что-нибудь потише, будто я не у дел. Чтобы не привлекать внимания.
— Ну, не знаю… Может быть, главный консультант? Звучит вполне безответственно.
— Консультант — это неплохо,- раздумчиво сказал Лобан.- Плохо, что главный.
— Почему? Главный — хорошо. (Этот разговор напомнил мне мой первый разговор с шеф-коком.) — Главный — настораживает. Если есть главный консультант, значит есть и подчиненные консультанты… Какой-то консультативный отдел при конюшие. Значит, мы что-то задумали.
— А если просто: Консультант? С большой буквы.
— С маленькой, с маленькой буквы. А еще лучше: внештатный консультант.
— Решили. Но если внештатный, то как же тебе платить?
— О моей зарплате не беспокойся.
