Знаменитые авантюристы XVIII века - Коллектив авторов (книги полностью бесплатно .TXT) 📗

В Спа Казанова повстречался со своим соотечественником Кроче, с которым много лет назад составил игорную компанию. Кроче был завзятый, профессиональный игрок, и притом едва ли не шулер, хотя Казанова об этом прямо и не говорит. Шатаясь по Европе, он где-то, кажется, в Брюсселе, сманил барышню из очень хорошей семьи и выдавал ее за свою жену. Приехал он в Спа богачом, у него было много денег. Он познакомился со знатью, съехавшуюся на воды, и начал крупную игру. Но ему страшно не повезло; он проиграл все деньги, все драгоценности, все дорогие вещи своей возлюбленной и даже весь ее гардероб; в конце концов оба остались в чем были. Тогда Кроче откровенно разъяснил Казанове, в какое он попал положение. Он решил уйти из Спа пешком, а свою барышню поручил Казанове, умоляя доставить ее в Париж. Несчастная женщина была в интересном положении. Казанова, проводив своего легкомысленного приятеля, отправился к его покинутой возлюбленной и просил у нее позволения принять отныне на себя все заботы о ней. Бедной девушке ничего другого не оставалось, как положиться на своего нового покровителя. Они вместе прибыли в Париж в октябре 1767 года. Вскоре по прибытии Шарлотта (так звали возлюбленную Кроче) разрешилась мальчиком, но вслед за тем и сама скончалась. Казанова был страшно поражен ее смертью. Он не отходил от нее ни на минуту до самых похорон. День смерти Шарлотты оказался роковым в жизни нашего героя, потому что в этот же день им было получено из Венеции письмо от старика Дандоло, в котором тот извещал о смерти названого отца Казановы, Брагадина.

«Источник моих слез иссяк, — говорит Казанова, — у меня не хватило слез, чтобы оплакать смерть этого человека, который в течение двадцати двух лет заменял мне отца, урезывал себя во всем, даже должал, чтобы только помогать мне». Имущество старика все пошло на уплату его долгов; но, предчувствуя свою смерть, он скопил тысячу скуди, обратил их в переводный вексель и озаботился переслать этот вексель Казанове.

Погоревал Казанова, однако, недолго, всего лишь до конца октября, а в ноябре уже начал заглядывать в театры. Однажды вечером, сидя в концерте, он вдруг услыхал свое имя; оно было произнесено кем-то, сидевшим позади него. Казанова обернулся и рассмотрел говорившего. Это был молодой человек, с азартом повествовавший о чем-то двум своим соседям. Казанова пристально смотрел на него, а тот, как ни в чем не бывало, продолжал говорить о нем; говорил он вещи в высшей степени нелестные, между прочим, сообщил своим слушателям, что Казанова выманил у его покойной тетки, маркизы Дюрфэ, громадную сумму. Это была сущая правда, о чем можно судить по собственному признанию Казановы; мы уже рассказали его историю с полоумною старушкою. Но так как правда колола глаза и могла быть с удобством истолкована как личное оскорбление, то Казанова немедленно и воспылал благородным негодованием.

— Бы бесстыдный лжец, — сказал он, обращаясь к племяннику маркизы. — Если б дело происходило в другом месте, я надавал бы вам пинков, чтобы проучить вас хорошенько!

Молодой человек хотел броситься на Казанову, но его собеседники удержали его силою. Казанова вышел из театра и некоторое время ожидал на улице, не выйдет ли его обидчик, чтобы разведаться с ним на шпагах. Но того, очевидно, не пустили.

На другой день Казанова мирно обедал у своего брата, батального живописца, в компании со многими другими гостями. Вдруг доложили о приходе какого-то офицера, спрашивавшего нашего героя. Казанова тотчас встал из-за стола и вышел к офицеру; тот передал ему бумагу в конверте. Казанова развернул бумагу и увидел на ней печать и подпись короля. Это было одно из тогдашних личных королевских распоряжений, грозное «письмо с печатью» — lettre de cachet. В кем Казанове предписывалось выехать из Парижа в суточный срок, а из Франции — в трехнедельный. Мотивом, как вообще в этих указах, выставлялось, просто-напросто «доброе удовольствие» — bon plaisir.

— Слушаю-с, — сказал Казанова по прочтении рокового письма. — Я доставлю это «удовольствие» королю. Только если в течение суток мне не удастся собраться, то пусть король делает со мной, что ему угодно.

Офицер успокоил его, сказав, что этот срок назначается только для порядка и что можно пробыть в Париже несколько дней, но только не появляться в публичных местах. Письмо было помечено 6 ноября, а Казанова выехал из Парижа 20-го. Шуазель, по старой памяти, охотно снабдил его паспортом. Приказ об изгнании был вызван его ссорою с племянником маркизы Дюрфэ, человеком весьма видным в высшем обществе.

Казанова решил наконец отправиться в Португалию, к своей лондонской знакомке, от которой, как мы уже заметили, он, вероятно, рассчитывал поживиться. Но в Португалию он не попал, потому что застрял в Испании, где его ожидали довольно бурные приключения, о которых мы теперь и расскажем.

Глава XXV

Казанова трогательно прощается в своих Записках с Франциею, которую очень любил, едва ли не больше своей родины. Эти прощальные слова являются как бы политическим исповеданием нашего героя, и потому не лишнее будет привести их для характеристики Казановы. Надо заметить, что Записки свои он писал в самый разгар революции, когда во Франции утвердилась республика.

«О, моя милая, прекрасная Франция, — восклицает Казанова, — в которой в те времена все шло так прекрасно, несмотря на письма с печатью, на барщину, на народную нищету, на „доброе удовольствие“ короля и министров! Дорогая Франция, чем стала ты теперь? Твой владыка — народ, самый грубый, жестокий и тиранический из властелинов! У тебя нет больше „доброго удовольствия“ короля, это верно, но зато у тебя теперь завелись капризы черни да республика, это истинное общественное бедствие, самая ужасная форма правления, совершенно непригодная для нынешних, слишком богатых, слишком образованных, а главное, слишком развращенных народов, так как эта форма требует от народа трезвости, самопожертвования и всяческих иных добродетелей». Казанова ехал на Орлеан, Пуатье и Бордо; потом пересек знаменитые Ланды и через Байонну добрался до Сен-Жан-де-Луса. Здесь он продал экипаж и через Пиренеи переваливал верхом на муле. Мимоходом он делает замечание об этих горах, показавшихся ему гораздо разнообразнее и живописнее Альп. От Пампелуны шла еще не дурная дорога, не хуже, чем во Франции, но она тянулась не более 80 верст. Дальше никакой дороги не было; путники двигались вперед, держась известного направления, спускались вниз, карабкались вверх; по всему пути не было видно ни малейшего следа колес, и так было по всей Старой Кастилии. До самого Мадрида Казанова не встретил ни одного хорошего жилья; всюду царила страшная нищета и грязь. Население, если только ему было чем кормиться, не хотело и пальцем двинуть. Когда останавливались на ночлег, хозяин лениво указывал клетушку, в которой можно было ночевать: в ней иногда была и печь, но путнику самому приходилось ее топить, если он хотел обогреться или приготовить себе пищу. У хозяина часто не было ни дров, ни пищевых припасов. Правда, за свое гостеприимство эти бедные люди брали совершенно ничтожную плату. Местные крестьяне довольствовались таким пропитанием, которое было впору только свиньям. Обычной их пищей были печеные каштаны, bellotas, которые росли всюду в изобилии, так что труд по их возделыванию ограничивался их собиранием. Но почти каждый мужичок курил папиросы из бразильского табака. Это куренье было настоящим священнодействием; курящий усаживался в спокойнейшей позе и очень недолюбливал прерывать это эпикурейское времяпрепровождение. Население гордилось своею древнекастильскою национальностью; с незапамятных времен в нем укоренилось полное презрение ко всякому труду, который считался ни более ни менее, как срамом и позором для каждого уважающего себя кастильца. Услуживать проезжающему чужаку — совсем последнее дело. По дороге, между прочим, повстречалась им целая толпа монахов-капуцинов; но, всмотревшись в лица этих монахов, Казанова убедился, что все они были женщинами. Проводник разъяснил ему, что такие странствия в одной одежде капуцина (без рубахи) предпринимаются женщинами как подвиг благочестия.