Тайные знаки - Сашнева Александра (читаем полную версию книг бесплатно .txt) 📗
Из-под под «бульдога» выкатились три черных кубика для игры в кости. Марго наклонилась и подняла их. Кубики были теплые Нагрелись на солнце.
— Не знаю, — оглянулся Жак. — Наверное. Хотя вряд ли. Эти игрушки лежат тут так все это время. Если бы ими играли дети, все постоянно бы изменялось.
Марго сжала в кулаке кубики и подумала, что если так, то она может взять кубики себе.
Жак колдовал около домофона, и Марго воспользовалась моментом, чтобы оглядеть двор.
Острые зеленые стрелки травы пробивались из-под ковра палых листьев. Ветер с осторожным шорохом пошевеливал сухие трубочки, точно хотел разглядеть получше. Чуть поодаль, за живой изгородью стриженной туи, в небо острым темно-зеленым пиком вонзался кипарис, а еще дальше — там, где двор спускался с холма в ложбину — росли странные деревья, в подвижных ветках которых висело несколько зеленых шаров, похожих на перекати-поле.
— Не отставай! — оглянулся Жак. — Успеешь налюбоваться! У тебя будет, как минимум, месяц!
— Тут очень тепло! — сладко щурилась на солнце Марго и поспешила к подъезду. — В Санкт-Петербурге совсем не так. Там в это время снег и холодно. И облака. Все время облака. А если солнце, то еще хуже, потому что становится совсем морозно.
Было странно говорить по-французски. Будто понарошку. Будто Жак только прикидывается французом, а на самом деле по-русски ему все равно проще и понятнее. «Понарошку…» — Марго мысленно повторила слово, одновременно напоминавшее и Петрушку в вертепе, и матрешку, и Чебурашку, и глагол «рушить», и таило в себе что-то зловещее. Люди многое делают понарошку. Рыжин понарошку продырявил голову Чернухе, Валентин понарошку завалил Кошу на диван; понарошку убили Чижика; понарошку разбилась Муся, и в могилке на засыпанном снегом кладбище Муся лежит понарошку. Задернуть занавес и сказать, что спектакль закончился, а теперь они все друзья, и пойдут пить чай с тортиком.
— Я был в России. — Жак улыбнулся и добавил на ломанном русском. — Колодно.
— А что это за деревья такие странные? — спросила Марго, поднимаясь за галерейщиком по лестнице. — Почему на них зеленые клубки?
— Это омелы. Паразиты. Они растут на деревьях. Хотя друиды считали их священными растениями, символом бессмертия. Но, возможно, паразиты только и бывают священными и бессмертными.
Жак кокетливо ухмыльнулся.
— Наверно, — задумчиво согласилась Марго и почему-то вспомнила далекий сибирский городок, по крыши заваленный снегом холодный и унылый…
…для двух последних вагонов перрона не доставало. Отец первым спрыгнул на пахнущую битумом и вагонами насыпь, выгрузил чемоданы, принял свертки с близнецами, за ним спрыгнула мать. Поезд тронулся, Лизонька Кошкина заорала в ужасе, представив, как уезжает одна в неизвестную даль. Она проехала одна всего несколько метров и в испуге кинулась на промасленные камни насыпи, не дождавшись бегущего за ней отца. На земле Лиза в глубочайшем шоке замерла — весь ужас человеческого одиночества навалился на нее черным осенним небом. В ту ночь Марго стала одна. Ее отругали за испачканную куртку, но она не обратила особого внимания. Точно поезд сдвинул между ней и семьей волну пространства. Она осознала это самостоятельным детским умом, а также смирилась с тем, что никто не сможет отныне облегчить для нее тяжесть этой тайны.
Все время, прожитое в этом неприветливом городе получились похожим на ту осеннюю ночь. Пронизывающий ветер, холодный колючий снег, рассекающий в кровь щеку и онемевшие губы — было первым, что вспоминалось, поскольку чаще всего там была зима. Длинная холодная зима. И бесконечная дорога в школу, из школы. Лизка сильно завидовала старшей сестре Верке, которая осталась жить с бабушкой. У Верки был другой отец, не тот, что у Коши и близнецов. Верку жалели, но Лизавета хотела бы с ней поменяться местами и даже написала пару слезливых писем бабушке и самой Верке, но ответ пришел только от бабушки. Верке было некогда. У нее уже были почти взрослые заботы — ей было уже четырнадцать. Бабушка прислала варенье к Новому году и ящик с игрушками. До этого Кошкиной удавалось видеть новогодние игрушки только на общественных елках. Пораженная загадочным блеском разноцветных шаров, странных фигурок и заморских фруктов, Кошкина тайком лазила под кровать, где стоял ящик, и, приподняв крышку, подолгу любовалась.
В тот же год у них в доме впервые появилась маленькая новогодняя елочка. И, хотя елок на улице было завались, к этой пахнущей красавице Кошкина испытала почти непереносимую страсть. Лиза изо всех сил старалась получше нарядить деревце, а когда отец накинул на елку самодельную гирлянду из десяти лампочек от подвального фонаря (которую Кошкина красила полдня гуашевыми красками в четыре цвета: красный-желтый-синий-зеленый), она пришла в состояние близкое к трансу. В этот день Коша поняла, ради чего стоит жить и терпеть муки. Ради того, чтобы сидеть под елкой, смотреть на загадочные тени на стене и нюхать свежий запах смолы.
В тот же год Кошкина Лиза пошла в школу.
Мать вручила дочери несколько обтрепанных гладиолусов (на хорошие не было денег) и по дороге на работу довела до большого четырехэтажного здания, где уже стоял шумный детский гомон. Подведя Лизку к учительнице, старшая Кошкина сказала:
— Ну все! Помнишь, как идти домой? Веди себя хорошо. — И, оставив на щеке дочери торопливый поцелуй, устремилась на работу.
— Мама! Мама! — закричала Коша, объятая ужасом, и побежала следом.
Но не догнала.
Так началась школьная жизнь Лизы. Впрочем Лизой ее никто не звал, звали Кошкой и Кашей и все остальное в рифму.
С утра быстро сделать письменные (устные можно на перемене), погладить форму, потом в больницу на прогревание и в школу. И так каждый день. Прогревание было обязательным — без него Кошу одолевали непрерывные густо-зеленые сопли или кашель, который проходил только летом. Она посещала все кабинеты поликлиники по кругу, начиная в ноябре с УФО, переходя в декабре на УВЧ, в январе — на электрофорез, в марте снова на УФО и так далее…
Вечером Коша возвращалась, пряча лицо в шарфе. Она научилась пропадать. Если сосредоточиться в одной точке перед самым носом и долго смотреть на однообразный ритм шпал (дорога шла через депо), то вскоре пропадает и холод, и темнота. Пропадает все, кроме твоего частого влажного дыхания.
Скользкие стальные лезвия рельс бликовали под ртутными фонарями. Свист маневрушки, невнятная тарабарщина сортировочной, инфракрасное дыхание тепловоза за спиной скоро стали для Коши двояким символом. По этим путям судьба привела ее в ад, но эта же дорога уходила в сторону рая.
Преодолев тяжелый переход по путям, Елизавета заходила в первый же подъезд и прислонялась обмерзшими коленками к горячей батарее. Так она могла стоять час или два, не торопясь вернуться домой. Дома всегда ждали какие-то напряги, поэтому спешть туда не было смысла. Но важно было не затянуть дорогу слишком. Час или два было как раз.
Иногда Кошкина доставала из ранца книжку Крапивина, Алексея Толстого или Стругацких и подолгу зависала над строчками освещенными тусклым светом подъездной лампы, пропадая на далеких островах, где всегда лето, или на других планетах.
Особенно сильно Кошу потряс «Малыш». Пейзаж планеты, на которой жил мальчонка, был точь-в-точь похож на подтопленные леса окружающие городок. Только не доставало гор на горизонте, из-за которых планета Малыша выбрасывала в небо негуманоидные усы. Но какие-то усы все-таки в городке присутствовали. Они гудели в расщелине оврага высоковольтными дугами, особенно усиливаясь на стыке сезонов — весной и осенью. Тогда Марго начинала опаздывать в школу, выдернутая из жизни властью усов и потерявшая счет времени. Ее ругали и ставили двойки, но усы были сильнее взрослых — они отпускали тогда, когда им самим это было угодно.
Она ничего не помнила, возвращаясь оттуда. Только иногда смутные нереальные видения или состояния внезапными волнами накатывали на Кошкину, заставая в самых неудобных местах — у доски, на праздничном выступлении, посреди дороги. И тогда она мгновенно замирала, словно теряла сознание.
