Меч и корона - О’Брайен Анна (книги онлайн полностью TXT) 📗
Раймунд покатывался со смеху, когда впервые услыхал эту клеветническую басню.
— Эта повесть чудовищна! — бушевал в гневе Людовик.
— Особенно если учесть, что Саладин — ребенок, ему двенадцать лет! — Мне не удалось подавить смешок. — Кажется, я еще обозвала вас гнилой грушей, Людовик, и утверждала, что люблю Саладина гораздо сильнее.
— Не подобает, чтобы над королевой Франции так потешались, — высокопарно заявил Галеран, порицая меня.
— Не подобает, чтобы Его величество и его советники прислушивались ко всяким грязным сплетням, — парировала я. Мне уже это надоело. — Пусть этим забавляются сами сплетники.
Но за внешней веселостью во мне бурлил гнев — на Людовика, который притворялся, будто верит таким нелепым и оскорбительным выдумкам, на Галерана, который осмеливался читать мне нотации.
Людовик небрежно махнул Галерану, чтобы тот оставил нас наедине.
— Достаточно ли надежна ваша репутация, чтобы устоять против сплетен о том, что отношения ваши с князем носят… неподобающий характер?
— Не начинайте снова, Людовик, — зевнула я.
— Но говорят; вы делите с ним ложе.
У меня зачесалась рука — так хотелось стереть с его лица это ханжеское выражение.
— Правда? И вы этому верите?
— Я видел вас, когда вы вместе. Он гладит вас. Целует. Гуляет с вами наедине.
— Он заботится обо мне. Его поцелуи — не любовные.
— Он брат вашего отца, Элеонора. Это безнравственно!
Я стояла не шелохнувшись и осмысливала брошенное обвинение. Так вот о чем сплетничают, так, выходит? И Людовик счел это достаточным, чтобы повторить мне в лицо. Искушение мое оказалось слишком велико — к стыду своему, должна признаться, что на бледной щеке Людовика запылал красный рубец. Я ударила, не умеряя силу. Людовик отшатнулся, но не ушел.
— Вы это отрицаете? — настойчиво спросил он.
— Нет. Я ничего не признаю и ничего не отрицаю.
— Вы должны вести себя строже, Элеонора.
— Вы так полагаете? — улыбнулась я. — Я больше не отвечаю за свои поступки перед вами, Людовик.
Значит, поговаривают, что я делю ложе с князем Раймундом, вот как? Сплетники, любители заваривать кашу, мои недруги. Они перешептывались о скандальной связи с кровным родичем. Они втопчут в грязь мое имя, покроют его несмываемым позором. Ибо кровосмесительство почитается худшим из извращений, низшей ступенью падения.
Способна ли я совершить подобный грех?
Судя по всему, способна. Я его совершила. Ах, слухи были вполне справедливы! Но случилось это лишь после того, как Людовик обвинил меня. Раз он обвинил — значит, меня считали виновной, и я пошла на это с открытыми глазами.
Раймунд, князь Антиохийский, во всем своем блеске восточного владыки — и по внешности, и по сути — стал моим возлюбленным. Как соблазнительна самодержавная власть, когда ею пользуются уверенно и искусно! Стоит пошевелить пальцем — и его воля уже исполнена. Стоит глазом глянуть или приподнять бровь — и прихлебатели тут же бросаются со всех ног услужить повелителю. А как прекрасен был он в моих глазах, когда душа истомилась за те долгие недели страха и лишений, в течение которых смерть нависала надо мной со всех сторон. Ах, да, я чувствовала себя соблазненной. И охотно предалась скоротечному роману.
Ах, Раймунд! Ты завлек меня в роковую ловушку.
Я любила его, обожала, всеми чувствами обостренно воспринимала его откровенную физическую привлекательность. Понимала ли я, что нельзя поддаваться влечению? Наверное, понимала, но и не извинялась за несдержанность своих чувств. Как могла я не ощущать всей силы его личности, не отвечать на могучий зов вопреки всем учениям святой церкви и даже вопреки доводам разума? Меня с детства приучили разбираться в политике, и все же одной улыбки, одного горячего взгляда его синих глаз было достаточно, чтобы все политические соображения тут же рассыпались в прах.
В свои тридцать шесть лет он был по-настоящему великолепным самцом, куда красивее, чем позволительно быть мужчине — но не того типа, что граф Анжуйский с его блестящей рыжеватой гривой. Нет-нет. Раймунд был могучим, золотистым, истинным львом в образе мужчины. И каким же он был сильным! Не могу себе представить, чтобы Людовик — да вообще любой мужчина — мог сдержать разгоряченного боевого коня, просто сжав его коленями. Раймунда любовно прозвали Геркулесом, он таким и был — красивым, как древний грек, способным совершить двенадцать подвигов и увенчать свою главу лаврами побед.
Не стану упрекать Людовика в моем падении, но какая женщина, у которой муж — всего лишь тень мужчины, лишенного острого меча в ножнах, ограничилась бы мимолетным взглядом на Раймунда Антиохийского? Он обладал всем тем, чего так недоставало Людовику, он был отважным искателем приключений, прославленным воителем, покорителем женских сердец, искусным наездником, о котором слагали баллады его менестрели. У меня сердце замирало, когда они воспевали его охоты, его подвиги в сражениях с турками. При всей властности манеры у него были утонченными, обращение — мягкое и учтивое, гладкое, как восточный шелк его одеяний.
«Всего лишь опустившийся хозяин сераля», как поспешил заклеймить его Людовик — но при дворе Раймунда не были в чести ни обжорство, ни пьянство, ни разврат. Раймунд проявлял во всем удивительную умеренность. Только не нужно ставить ему в вину желание оказать мне честь на пиру: тогда отпустили золотые сети, натянутые у нас над головами, и сверху дождем посыпались ароматные лепестки роз, устлавшие столы, мраморные плиты пола, наши плечи.
Взгляды Раймунда, обезоруживавшие своей прямотой, поощряли меня развлекаться всевозможными легкомысленными безделицами, погружаться с удовольствием в ту роскошь, которой он меня намеренно окружил. И я безоглядно предалась этому внезапному роману, бросилась в бездонную пропасть, заботливо выстланную мягчайшими подушками. Готова поклясться, что Раймунд завлек бы в свои объятия и ангела с небес.
Людовик тогда ушел с пира, всем своим видом выказывая осуждение, а в волосах у него нелепо застряли розовые лепестки.
Вот и все о романе. Ах, да, но надо ли было мне идти на ложе к Раймунду? К окончательной погибели привели меня (если мне так уж хочется верить, будто ему пришлось меня соблазнять) великолепные римские бани, устроенные в самом дворце — облицованные плиткой, прекрасно отапливаемые, наполненные музыкой воды, плещущей бесчисленным множеством струй. Главный бассейн был так велик, что в нем при желании можно было поплавать, а для желающих отдохнуть вокруг него были расставлены скамьи, устланные шелковыми подушками. У меня вошло в привычку роскошествовать там в предвечерние часы — плескаться в теплой воде, а потом, устроившись в просторном банном халате на ступеньках бассейна, есть сласти в сахаре, запивая их вином или шербетом, а шелк воды тем временем ласкал мои ноги.
Однажды Раймунд вошел туда и подсел ко мне. Мы не виделись с момента военного совета.
Знал ли он, что я здесь? Несомненно.
— Ты всех потрясла, Элеонора!
— Запомнят они, правда ведь?
Хотя он и улыбался, у глаз и вокруг рта залегли морщинки, выдававшие напряжение — прежде я их не замечала. Несомненно, то был результат все растущей угрозы городу. Со стоном Раймунд опустился на краешек бассейна. Минуту посидел молча, затем потер лицо руками и улыбнулся мне. Ни слова не говоря, нимало не смущаясь, сбросил с себя всю одежду и погрузился в воду рядом со мной, разбросал руки по кромке бассейна и глубоко вздохнул.
— Не думаю, чтобы я смог когда-нибудь вернуться на Запад, — проговорил он, откинувшись головой на теплые камни, так что локоны купались в воде. — Зимы холодные. Лед, снег, можно промерзнуть до костей. А здесь жизнь приятна, даже чересчур.
— Все правители на Востоке становятся такими толстыми! Мне рассказывали.
Можно ли порицать меня за то, что я шла ему навстречу?
— Мне тоже рассказывали, — вздохнул он, нежась в теплой воде. — А что ты сама теперь думаешь об этом, Элеонора? Когда увидела одного такого воочию…
