Сладость мести - Раутборд Шугар (лучшие бесплатные книги txt) 📗

— В конце концов все образуется, — упрямо сказал Арни. — Кингмен ни разу в жизни не делал неверных шагов. Если того потребует бизнес, он и мать родную не пожалеет. — Арни закрыл глаза, пока Гейл массировала сверкающую макушку его голого черепа.

— Действительно, — фыркнула Гейл, — до сих пор он не поддавался ни на какие сантименты.

— Он может сохранить все и оказаться с барышом, если просто-напросто распродаст авиакомпанию. Думаю, в конце концов до него все дойдет. Должно дойти, он достаточно смышлен для этого, — заверил Арни.

— Но ведь у него за душой ни единого чувства. Он мыслит ОДНИМИ цифрами. Я же испытала все это на своей собственной шкуре, или ты уже забыл об этом? — Гейл словно воочию увидела себя в те дни, когда Кингмен украл у нее "Кармен Косметикс", лишив ее всего.

— Все так, но он кружит вокруг этой авиакомпании, как бабочка вокруг свечи.

— Да, я слышала, как он вещал на эту тему. Одного не пойму, чем его так притягивает эта авиакомпания? — вздохнула Гейл.

Арни задумался на минуту.

— Он ни за что не хочет выпускать ее из своих рук. По его словам, в детстве у него не было ни одного игрушечного самолета.

— Ой-ой-ой! Как же это так? Он же вырос на деньгах компании "Беддл Ламбер"? Где-то там, в Канаде. Давно ли Канада входит в число стран, где люди умирают от голода?

— Я тоже этого не понимаю, — пожал плечами Арни. — Вообще, он странный тип. А потом эти его кошмары…

— Кошмары? Какие кошмары? — встрепенулась Гейл.

— Иногда Кинг заснет в самолете или в кабинете, а когда проснется, то он весь в холодном поту, дрожит и возбужденный такой. Однажды он проснулся, перепуганный не на шутку. Сказал, что видел себя во сне пацаном, продающим пиво и билеты в городке аттракционов. Берешь билет и можешь проехать на чертовом колесе, пострелять молочные бутылки или деревянных гусей в тире. Кингмен во сне подбил всех гусей, но, когда хотел получить приз, все эти карнавальные образины в масках повытаскивали винтовки и расстреляли его в упор!

— Бред! Какая-то невообразимая чушь! Может быть, он впал в маразм? Гении всегда впадают в конце жизни в маразм. Ты не замечал за ним каких-нибудь еще признаков слабоумия? — спросила Гейл.

— Да ты что, Гейл! Брось, это всего лишь дурацкие сны!

— Тебе следовало бы отправить его к доктору Корби, Арни. Разве не подозрительно, что он сводит с ума всех своих жен и подружек? И так ли уж случайно он взял долю во всех этих психушных заведениях?

Гейл привстала на локте и задумалась, прикидывая, что она может получить в ситуации, если Кингмен окажется психом.

— Кто знает, может быть, нам следует запрятать его в Эджмиер, и тогда я смогла бы в одиночку заправлять "Кармен", а ты — воплощать в жизнь свои мудрые и тщательно продуманные идеи.

И она укусила Арни в мочку уха — главную эрогенную зону на его теле.

Эджимиер

Почти упав на каменную скамью, высокая блондинка с отекшим лицом рассеянно оглядела горное озерцо. Особое ее внимание привлекли белые лебеди, скользящие по зеркальной поверхности. Она проследила, как один из них, медленно выйдя на берег, заковылял по низкой траве, растеряв при этом всю свою грациозность и привлекательность.

— Совсем как я, — сказала она. — Все меня любят — в постели, в естественной моей среде. И ни один мужчина, по крайней мере ОН, не задумался о том, что я, может быть, не так уж плоха в обычной жизни.

Она ударила кулаком по колену. Гнев пожирал ее изнутри. Право на такие прогулки она выпросила у доктора Корбина — чтобы освежиться. Для нее были заранее забронированы отдельные апартаменты в Пейнсхилле, в Инглвуде, В Нью-Джерси, то есть во всех остальных заведениях доктора, но она объявилась именно здесь, свалившись как снег на голову. Корбин курирует и это заведение, так почему бы ей не побывать здесь? Пейнсхилл? Нет, там слишком много знакомых лиц и голосов. Слишком близко к Нью-Йорку, слишком много ее клиенток, упаси от них Господь! Изобилие болтливых леди с французским маникюром постоянно напоминало бы ей о том, о чем она как раз пытается забыть. А здесь, в этом тихом месте, ее не узнает никто. Эджмиер — Окраинное Озеро. Ей нравится это название. Есть в нем что-то опасное и умиротворяющее одновременно. Место, где можно отыскать край самой себя, свое озеро или мать — ощущение ласкающего моря, ЛА МЕР [14]. Она взорвалась истерическим хохотом. Вот уже несколько недель ее перемалывали жернова ночных кошмаров и давних грез с одним и тем же сюжетом, варьирующим тему убийства. Она поняла, что нуждается в помощи, либо она попытается наяву проделать то, что уже неоднократно прокручивала в своем воспаленном мозгу.

— Эджмиер, усмири во мне зверя! — закричала она, обращаясь к живописному словно нарисованному озеру.

— Прошу прощения, вы мне? — Леди в шляпе садовника и холщовых перчатках оторвалась от роз и подняла голову.

— Это я разговариваю сама с собой, не обращайте на меня внимания. Я — психопатка. Тронутая. Именно поэтому я и здесь. — Сидя на скамье, Тенди раскачивалась взад и вперед. Леди-садовник вновь вернулась к своей работе.

— Я тут потому, что день и ночь, ночь и день думаю все об одном и том же. И знаете о чем? Об убийстве. Я хочу убить этого человека, чтобы сполна, сполна с ним рассчитаться. Он страшная тварь, и без него на земле будет только легче дышать. На меня находят припадки неконтролируемой злобы, только и всего-то. Вам приходилось ощущать что-нибудь в этом роде?

Однако леди-садовница молча и не оборачиваясь занималась своим делом.

— Доктор Корбин говорит, что я все еще люблю этого парня, но он ошибается: я его ненавижу, я хочу отомстить за то, что он сделал со мной. Я знаю все его секреты… Вы здесь тоже — пациентка? И по какому же поводу? — спросила Тенди.

Леди-садовница на какое-то время прекратила подстригать розы, стянула перчатки, защищавшие ее руки от шипов, и бросила взгляд на разговорчивую душевнобольную женщину, машинально потирая запястья. Затем взяла маленькую мотыгу и начала рыхлить землю. Работа в саду, как наркотик — ее рутинное однообразие пожирает твои тревоги и боль, как тля пожирает листья.

— Надо полагать, и меня определят здесь на работу вроде этой, а? Наверняка подберут что-то такое, что я смогу делать лучше, чем то, для чего я ему была нужна. — Голос Тенди зазвенел от отчаяния. Она понимала одно: если она прекратит говорить, то заплачет. Что же, что же ей делать? В чем суть их хваленой терапии? В том, чтобы оставлять человека наедине со своим личным, персональным адом? Может быть, ей стоило бы делать маникюр здешним сумасшедшим и выслушивать их бред, еще хуже, — их молчание? Ей стало дурно, и она вновь заговорила:

— Вас научили ухаживать за цветами здесь или вы занимались садоводством до того, как загремели сюда? Знаете, когда я была маленькой девочкой, там, — она махнула рукой, — в Западной Виргинии, у меня был крохотный садик. Не ахти какой: петунии, анютины глазки, маргаритки, но все это было мое. — Не прекращающийся ни на минуту монолог Тенди отчасти был отражением ее внутреннего состояния, отчасти — привычкой маникюрши болтать с клиентом. Профессиональная привычка, никуда не денешься.

Все посетители Эджмиера, кроме Тенди, уже знали, что Энн Рендольф Беддл лучше не беспокоить. Она приезжала и уезжала, когда ей заблагорассудится. У нее здесь был собственный сад. Ей позволялось находиться дома по нескольку месяцев. Персонал выделял ее из других клиентов, оказывая особое уважение и предупреждая все ее желания. Никто не рисковал отвлекать ее праздными разговорами. И вдруг эта женщина! Но сейчас Энн почему-то заинтересовалась этой увядающей блондинкой, своим криком лишившей ее привычной тишины и покоя. На сегодня работа в саду была завершена, и Энн остановилась, чтобы оглядеть плоды своих трудов. Прелестно, в самом деле прелестно! Каждый куст — аккуратно подстрижен и благоухает точь-в-точь, как в саду ее матери в Боксвуде. Ей вдруг захотелось, чтобы шпалеры роз раздвинулись и мощенная желтым кирпичом дорожка увела ее туда, к розам из парка ее детства.