Ровесники. Герой асфальта (СИ) - Курносова Елена (читать книги онлайн полностью TXT) 📗
В глубокой шахте
Который год
Таится чудище-змей –
Стальные нервы,
Стальная плоть,
Стальная хватка когтей.
Он копит силы,
Лениво ждёт,
Нацелив в небо радар.
Одна ошибка,
Случайный взлёт –
И неизбежен удар!
Все, во что
Ты навеки влюблён –
Уничтожит разом
Тысячеглавый
Убийца-дракон.
Должен быть повержен он!
Сильнее всяких войн
Воля и разум!
Воля и разум!
Вадим не замечает, что его снимают. Играя, он весь, целиком поглощен своим занятием, он живет песней, дышит этой музыкой, которую создает сам. И нету в зале человека, оставшегося равнодушным к выступлению Вадима, каждый следит за ним жадными глазами, каждый хочет присоединиться к его пению, но не все знают слова. А ему всё равно. Он как бы сам по себе существует среди нас, и в то же время мы все и он – одно, неразделимое целое. Кажется, лиши нас сейчас присутствия Канарейки – и словно душу потеряет вся наша огромная компания, и веселья уже не будет.
Смертельной данью
Обложен мир,
Лишен покоя и сна.
Многоголосо
Звучит эфир:
Опять на старте война!
Все, во что
Ты навеки влюблён –
Уничтожит разом
Тысячеглавый
Убийца-дракон.
Должен быть повержен он!
Сильнее всяких войн
Воля и разум!
Воля и разум!
В песне нет и намека на лирику, но, тем не менее, с гитарой в руках Канарейка как всегда бесподобен! Я опять любуюсь им, таким чертовски обаятельным и талантливым. И мне не верится, снова не верится, что это именно он был тогда с нами в Звёздном Городке…
Пока не поздно –
Спасайте мир!
Нельзя нам больше терпеть!
Когда мы вместе,
То берегись –
Любому чудищу смерть!
И вот уже все мы, успев запомнить слова припева, повторяем за Вадимом дружно, в один голос:
Все, во что
Ты навеки влюблён –
Уничтожит разом
Тысячеглавый
Убийца-дракон.
Должен быть повержен он!
Сильнее всяких войн
Воля и разум!
Воля и разум!
Не знаю, с чем можно сравнить это состояние глубочайшего упоения. Небывалая сплочённость нашего коллектива была так восхитительна и так необходима каждому из присутствующих! Я чувствовала себя сестрой всех тех, кто собирался здесь каждый вечер. Я уже не мыслила своей жизни без всего этого! Бордовый занавес на сцене, деревянные стулья в зрительном зале…Навеки сроднилась я с окружающей меня атмосферой, навсегда пленилась гитарной музыкой и волшебным голосом Вадима. Думала ли я когда-либо, что буду вот так сидеть и петь хором, как юная пионерка возле походного костра?.. Я и теперь, честно говоря, ни о чём подобном не думала и отчёта себе не отдавала. Такими моментами хотелось просто наслаждаться, впитывая их в себя как в губку, чтобы потом помнить до конца жизни.
Казалось, война была позабыта раз и навсегда. Ни слова о ней отныне не произносилось между нами, будто и не было её никогда. Виталик оживился, повеселел – он-то больше всех нас, вместе взятых, мечтал о подобном затишье. Первое время ему явно не верилось в такое счастье – он пытливо наблюдал за своим лучшим другом, стараясь понять, не затевает ли тот какой-нибудь очередной фокус. Но Вадим, к всеобщему удивлению, вёл себя абсолютно бесстрастно и даже,
что совсем уж дико, довольно спокойно. Казалось, предстоящий спектакль захватил его целиком, и думать о чем-либо другом он просто не в состоянии. Мы терялись в догадках, однако, в глубине души всё-таки радовались такому повороту дел – наконец-то на лицах ребят перестали сиять «фонари» и ссадины, наконец-то подобрела Маргарита Ивановна, а вместе с ней и все остальные педагоги. Не удивлюсь, если и наша доблестная милиция вздыхала в эту пору легко и свободно. А родителям Канарейки, пожалуй, стоило сходить в церковь и поставить свечку. Чтобы так и было впредь.
Дни бежали незаметно, легко и непринуждённо неслись вскачь. Наши с Виталиком встречи стали постоянны – они превратились в жизненную необходимость. Мы буквально всё делали вместе и сообща: ходили в школу, учились, опять же, сидя за одной партой, целовались на переменах, спрятавшись от посторонних глаз где-нибудь в закутке. Потом шли домой и прощались до вечера. Дальше наступало время Вадима. Он по-прежнему охотно помогал нам – изображая моего кавалера, неизменно заходил за мной ровно в половине пятого, любезничал с мамой, пока я одевалась, и уводил меня к Виталику. Все вместе мы после этого шли на репетицию.
После той злополучной сцены в подъезде Вадим больше не повторял попыток меня поцеловать. Он вообще как будто забыл о нашем разговоре. Но это была лишь видимость. Везде, где бы не находились мы вместе, я кожей чувствовала на себе его насмешливый, внимательный взгляд. Что он означал – известно только богу, однако каждый раз, наталкиваясь в обшей суматохе на глаза Вадима, я предательски краснела. Против воли вспоминался тот его грубый, беспардонный поцелуй и сразу же, словно откликаясь на вспышку памяти, начинало бешено колотиться сердце, жаром обдавая всю грудь. Он как будто знал, что со мной происходит – едва уловимо кривил красивые, чувственные губы и словно дразнил безмолвно: «Ну что, святая невинность? Никак не угомонишься? А я же тебя предупреждал…»
Да не хотела я на него смотреть! И в мыслях у меня не было предавать Виталика. Но только как оставаться невозмутимой, находясь под вечно оценивающим взглядом Вадима? Иногда мне казалось, что я его ненавижу – его, такого совершенного, такого одарённого и вместе с тем просто до крайности циничного. Но даже ненавидеть по-настоящему Канарейку было нельзя – особенно находясь с ним в одном зале и слушая его пение под гитару. Тем более, я искренне верила, что Вадим действительно не желает зла Виталику. И его отношение ко мне, его проверки – всё это делается только ради друга. Вадим не верил в мои чувства к Виталику. Уж в чём, в чём, а в проницательности ему не откажешь…
Слава богу, Виталик даже не подозревал о том, какие страсти-мордасти разыгрываются за его спиной. Для счастья ему, в принципе, нужно было весьма мало. Рука в руке… Поцелуи на морозе…Только это являлось сейчас для него смыслом жизни и только этому был он бесконечно рад. А мне оставалось только молить бога, чтобы всё шло так, как сейчас. Но это было слишком хорошо, чтобы быть правдой, и в суете всеобщего праздника я почему-то чувствовала: что-то случится. Что-то непременно произойдёт. Если не сейчас, то потом. Хотя, на первый взгляд, всё было хорошо.
Премьера спектакля назначалась на двадцать четвёртое декабря. Примерно за неделю до этого дня репетиции перенесли из школьного актового зала в чкаловский Дом Офицеров. Отныне, собираясь всей группой в сопровождении Ворониной и Овсянниковой, мы шли на станцию и оттуда на электричке ехали к месту назначения.
По сравнению со школой, сцена в чкаловском Доме Культуры казалась необъятной! Привыкшие к более скромным габаритам, мы первое время терялись в новом пространстве, не знали, куда кому вставать и куда вообще деваться. Татьяна Евгеньевна уладила эту проблему, быстро и сразу расставив всех по местам. И снова были бесконечные репетиции. Меня уже тошнило от собственного текста, зазубренного в течение всего этого времени наизусть. Уже, кажется, в сотый раз оказывались мы с Вадимом в «нашем» ящике, обжитом и ставшим совсем родным. Сотый раз выскакивали мы из него дружно, с синхронной точностью. Вернее, выскакивал в прямом смысле сначала Канарейка. Меня, как истинному джентльмену, ему полагалось осторожно взять за талию и снять с высокого борта квадратной махины, что Вадим и проделывал всякий раз с видимым удовольствием. Это давало ему повод снова и снова меня проверять. А я, естественно, смущалась, демонстративно отводила глаза и от души жалела, что роль Кая поручили Вадиму, а не Виталику. Вот с ним мне было бы легко и радостно работать! Но никому тут не было дела до моих личных эмоций…
