Правдивая ложь - Робертс Нора (книги без регистрации бесплатно полностью сокращений TXT) 📗
– Но он любил вас. – Джулия прижала ладонь Евы к своей щеке. – Как он отреагировал, когда вы ему сказали?
– Я ему не сказала. Я никогда ему не говорила.
– Господи, Ева! Как вы могли скрыть от него?! Это был не только ваш ребенок, но и его тоже. Он имел право знать.
– Вы представляете, как отчаянно он хотел детей? – Ева перегнулась через стол. Ее глаза засверкали. – Он так и не простил себя за потерю своего ребенка. Да, если бы я ему сказала, все могло бы измениться. Я приковала бы его к себе младенцем, как жена приковала его чувством вины. Я не могла этого допустить.
Джулия ждала, пока Ева дрожащей рукой подливала себе вина, и только потом сказала:
– Я понимаю. Мне кажется, что я понимаю. Я не назвала родителям имя отца Брэндона по той же причине. Я не могла вынести даже мысли о том, что он останется со мной только из-за ребенка.
– Ребенок был во мне, и я чувствовала, всегда буду чувствовать, что решение должно быть моим. Я очень хотела рассказать Виктору, разделить это с ним хоть на один день. Но это было бы еще хуже, чем ложь. Я решила вернуться во Францию. С Треверс. Я не могла просить Глорию, даже не могла рассказать ей, ведь она в это время выбирала имя ребенку и вязала башмачки.
– Ева, вы не должны объяснять мне. Я понимаю.
– Да, вы понимаете. Только женщина, стоявшая перед этим выбором, может понять. Треверс… – Ева зачиркала спичкой, но не смогла зажечь ее и с благодарностью приняла помощь Джулии. Закурила, откинулась на спинку стула. – Треверс тоже понимала. У нее был ребенок и в то же время как бы не было. Итак, с Треверс я вернулась во Францию.
Ничто никогда не казалось ей таким холодным и убивающим всякую надежду, как простые белые стены смотровой. У доктора был ласковый голос, ласковые руки, ласковые глаза. Но это не имело значения. Автоматически отвечая на обязательные вопросы, Ева не сводила глаз с пустой белой стены.
Такой была вся ее жизнь. Пустой. Никто бы, конечно, не поверил, ведь она Ева Бенедикт, кинобогиня, звезда, которую жаждали мужчины и которой завидовали женщины. Но в этот момент она хотела быть обыкновенной женой обыкновенного мужчины и родить обыкновенного ребенка!
Но она была Евой Бенедикт, а отцом – Виктор Флэнниган, и поэтому ребенок не мог быть обыкновенным. Он не мог даже быть.
Она не хотела задумываться, был бы это мальчик или девочка. И думала. Она не могла позволить себе представлять, как разрастаются в ее теле крохотные клетки и становятся ребенком. Хотя представляла слишком часто. У ребенка были бы глаза Виктора. Ева задыхалась от любви и тоски.
Любви не будет.
Она слушала, как врач объяснял простоту процедуры, как обещал минимальную боль своим ласковым голосом. Она чувствовала вкус слез, струившихся по щекам и попадавших на губы.
Как глупо, как бесполезно. Другие женщины оказывались на том же самом перекрестке и шли дальше. Она смогла бы смириться, если бы знала, что приняла правильное решение.
Она не проронила ни слова, когда вошла медсестра.
Опять ласковые ловкие руки, опять тихие утешающие слова. Ева с содроганием думала о женщинах, у которых нет ее средств и возможностей.
Она тихо лежала на каталке, едва почувствовала лег-" кий укол. Для того чтобы расслабиться, как ей сказали. Ее выкатили из смотровой. Она не сводила глаз с потолка. Через несколько секунд она будет в операционной. Потом, гораздо быстрее, чем объяснения, все будет кончено, и ее отвезут в уютную отдельную палату с видом на далекие горы.
И она не могла забыть, как Глория закрыла лицо руками.
Лекарство начинало действовать. Ева замотала головой, пытаясь отогнать сонливость. Ей казалось, что она слышит плач ребенка. Но этого не может быть. Ее ребенок еще даже не ребенок. И никогда им не будет.
Она увидела глаза врача, ласковые, сочувствующие глаза над хирургической маской. Она потянулась к его руке, но не почувствовала ее.
– Пожалуйста… Я не могу… Я хочу этого ребенка. Когда она проснулась, то лежала в кровати. Солнечный свет проникал в палату сквозь жалюзи. Рядом на стуле сидела Треверс.
– Все в порядке, – сказала Треверс, беря ее за руку. – Вы их вовремя остановили.
– Вы родили ребенка? – прошептала Джулия.
– Это был ребенок Виктора, зачатый в любви, редкой и бесценной. И когда меня катили по тому коридору, я поняла: что было правильно для Глории, не правильно для меня. И я не знаю, сделала бы я правильный выбор, если бы тогда не прошла все это с ней.
– Как вы смогли незаметно выносить ребенка?
– Приняв решение довести эту беременность до логического конца, я все спланировала. Я вернулась в Штаты, но в Нью-Йорк. Я сумела заинтересовать продюсеров в театральном проекте с моим участием. Для подбора пьесы, режиссера, актеров нужно время, то есть именно то, что мне было тогда необходимо. На седьмом месяце, когда скрывать мое состояние становилось все труднее, я отправилась в Швейцарию, на виллу, которую купила через своих адвокатов, и жила там с Треверс под именем мадам Константин. Практически я исчезла всего на три месяца. Виктор сходил с ума, пытаясь разыскать меня, но я жила очень тихо. В конце восьмого месяца я легла в частную лечебницу уже под именем Эллен ван Дайк. Врачи волновались. В те дни женщины редко рожали первого ребенка в таком возрасте.
И в одиночестве, подумала Джулия.
– Беременность была тяжелой?
– Утомительной, – ответила Ева, улыбаясь. – И тяжелой, потому что я хотела видеть Виктора и не могла. Были осложнения. Только несколько лет спустя я выяснила, что это будет мой единственный ребенок. За две недели до положенного срока у меня начались схватки. Я рожала относительно недолго для первого ребенка. Всего десять часов. Они показались мне десятью днями.
– Я знаю. Я рожала Брэндона тринадцать часов, и они казались мне всей моей жизнью. – Их взгляды встретились над мерцающими свечами. – А ребенок?
– Ребенок был маленьким, меньше шести фунтов. Красивое, самое прекрасное существо на свете. Розовенькая и совершенная, с большими чудными глазами. Мне дали ее подержать. Эту жизнь, что выросла во мне. Она спала, и я смотрела, как она спит. Никогда мне так не хватало Виктора, как в тот час моей жизни.
– Я понимаю. – Джулия сжала пальцы Евы обеими руками. – Я не любила Линкольна к тому времени, как родился Брэндон, но хотела, чтобы он был со мной. Отчаянно нуждалась в том, чтобы он оказался рядом. Как ни поддерживали меня родители, это совсем другое. Я рада, что у вас была Треверс.
– Без нее я бы пропала.
– Вы можете рассказать мне, что стало с ребенком? Ева опустила глаза на их сплетенные пальцы.
– Я оставалась в Швейцарии три недели, а потом вернулась в Нью-Йорк, начала репетировать. Я оставила ребенка в лечебнице, потому что считала, что лучше сразу обрубить все связи. Лучше для меня. У моих адвокатов было несколько заявлений от возможных приемных родителей, и я сама просматривала их. Джулия, я любила то дитя. Я хотела для девочки самого лучшего.
– Конечно, любили. Я могу представить, как вы страдали, отдавая ее.
– Это было похоже на смерть. Но я знала, что она никогда не будет моей, и хотела дать ей наилучший старт. Я сама выбрала родителей, и все эти годы, несмотря на неодобрение моих адвокатов, я заставляла их посылать мне отчеты о ее успехах.
– О Ева, но так вы лишь усугубляли свою боль.
– Нет-нет. Я утверждалась в том, что поступила правильно. Она была всем, на что я только могла надеяться. Умная и красивая, сильная, любящая. Она была слишком юна, когда прошла через то же испытание. – Ева перевернула ладонь и обхватила пальцы Джулии. – Но она не согнулась. Я не имела права возвращать ее в свою жизнь. Но так же, как и тогда, когда я отдавала ее, у меня не было другого выбора.
Джулия затаила дыхание, но не столько от слов Евы, сколько от ее взгляда, от ее жаждущих и полных страха глаз, прозрачных, как стекло. Она попыталась выдернуть руку, но Ева держала крепко.
