Месть еврея - Рочестер Вера И. (читаем книги бесплатно TXT) 📗
— Нет, нет,— сказала я,— я не могу петь перед публикой, но я могу давать уроки пения, музыки и языков, я согласна даже шить поденно. Придумайте какие хотите другие занятия, и я с радостью буду работать.
Он улыбнулся.
— Гувернантки и портнихи кишмя кишат, и, конечно, ваш ребенок умрет с голоду, если вы рассчитываете прокормить его таким образом. Я не могу вас принуждать, но если вы будете упорствовать в вашем отказе, то позвольте нам расстаться, так как моего жалованья недостаточно, чтобы кормить вас обеих. Ищите сами занятия себе по вкусу.
Голова моя закружилась при мысли остаться покинутой в этом незнакомом городе без средств к существованию. Я должна была работать, так как не могла требовать помощи у постороннего человека, который из сострадания спас мне жизнь. Заливаясь слезами, я согласилась. На следующий день Гильберт привел какого- то препротивного господина, который любезно попросил меня спеть что-нибудь, заставил продекламировать монолог, а затем, потирая руки, сказал:
— Милый Петесу, я отвечаю за успех вашей жены. На следующей неделе мы дадим ей дебютировать.
Не могу я описать, с каким чувством появилась на сцене маленького, подозрительного театра, но имела большой успех. Театр бывал переполнен, когда мое имя — Кармен — стояло на афишах. Молодые кутилы, наполнявшие партер, осыпали меня при встрече цветами. Между этими поклонниками один молодой испанец по имени Цезарес де-Роайо особенно отличался поклонением, бешеными аплодисментами и страстными взглядами, которыми он меня преследовал. Упавшая духом, я убегала от этих унизительных успехов и, как только кончала свою роль, в сопровождении Николая тихонько уходила из театра.
Однажды, месяцев около двух после моего дебюта, Гильберт вернулся домой очень озабоченный и с досадой рассказал мне, что благодаря закулисной интриге, директор отказал нам обоим. Несмотря на то, что не было работы, мне стало легче на душе, я радовалась, что не буду больше являться перед алчными взорами толпы. Но вскоре нищета и лишения снова настигли меня, и в довершение несчастья Виола заболела. Сперва мне отказали в докторе, затем Экстрелла посоветовала пойти в больницу, где бесплатно давали советы. Доктор прописал дорогое лекарство, но Гильберт объявил, что у него не было положительно ни копейки. Вне себя, я хотела продать мои последние пожитки, но Гильберт воспротивился, обещая достать мне занятие в одном семействе, где нужны уроки французского языка и куда он тотчас меня отведет. Оживленная надеждой, я отправилась с Гильбертом, и он повел меня в город к уединенному дому, окруженному обширным садом. К удивлению моему, мы пошли маленькой потайной калиткой, а затем тенистыми аллеями прекрасно содержащегося сада направились к великолепной вилле. Поднимаясь по ступенькам обширной веранды, украшенной цветами, Гильберт остановился и сказал с наглой улыбкой, которую я тогда не поняла:
«Взгляните вокруг, Кармен. Если этот дом вам нравится и вы пожелаете, то может быть мы поселимся здесь».
Я глядела на него ничего не понимая. Тогда он взял меня за руку и провел через ряд роскошных комнат в небольшую комнату, где я увидела Экстреллу с Виолой на руках. Ребенок был щегольски одет, а у стены стояла хорошенькая кроватка с розовыми атласными занавесками. Я думала, что это сон.
— Гильберт,— воскликнула я, протягивая ему обе руки,— это вы все устроили? Как я вам благодарна.
Он ничего не ответил, но я была так счастлива, что у меня не являлось никаких сомнений. Я поместилась в хорошенькой комнате, где нашла полный гардероб на свой рост, и вся отдалась ребенку, который, благодаря соблюдавшемуся лечению, видимо, поправлялся. Иногда я спрашивала себя, какая счастливая случайность про
извела эту перемену в нашей судьбе? Но я была слишком измучена, чтобы не наслаждаться покоем, явившимся откуда бы то ни было.
Две недели прошло в этом счастливом спокойствии. Но вот однажды Гильберт предложил мне пройтись с ним, чтобы поглядеть павильон, который я еще не видела, и я согласилась. Пройдя сад, всю его длину, я увидела маленький готический павильон, весь увитый зеленью и окруженный розовыми кустами. Мы поднялись по маленькой лестнице, украшенной растениями, и вошли в переднюю, освещенную розовой лампой на потолке.
Далее была видна узкая дверь, украшенная резьбой, которую Гильберт отворил, и, дав мне перейти порог, сказал;
— Теперь отблагодарите достойным образом того, кто предоставил вам всю эту роскошь...
Едва я переступила порог, как дверь захлопнулась, и я слышала как ключ повернулся в замке. В ту же минуту чьи-то руки обвили меня и горячие губы прижались к моим. Я отчаянно вскрикнула и хотела вырваться. Я узнала дона Цезареса и поняла слишком поздно, что Петесу продал меня.
Одному богу известно, что я выстрадала, заключенная в этом доме и предоставленная ненавистному мне человеку. Быть может, мое явное отвращение охладило дона Цезареса. Через некоторое время тот исчез, и Гильберт сказал мне, что он убит на дуэли. Я умоляла тогда этого наглеца уехать из ненавистного дома. Но нет, он этого не сделал, и вскоре явился преемник Цезареса, по имени дон Родриго... Позволь мне не распространяться об этом ужасном времени, когда продаваемая и перепродаваемая негодяем, злоупотреблявшим моей беззащитностью и моей роковой красотой, я испила до дна чашу позора, едва не лишившего меня рассудка. Я наложила бы на себя руки, если бы меня не удерживала мысль об ужасном будущем, ожидавшем моего ребенка. Я пробовала бежать с Виолой, но меня хорошо сторожили, да и куда я пошла бы без денег, в моем незаконном положении? Я пришла наконец к решению задушить Виолу, а потом убить себя, как вдруг неожиданный случай изменил все.
Не объясняя причины, Гильберт объявил мне, что надо поскорее укладываться, так как в двадцать четыре часа мы уезжаем из Мадрида. Экстрелла, поссорившись с Гильбертом, в злобе рассказала мне, что полиция проведала о его темных делах, узнала, за какую безумную цену он меня продавал, разоряя молодых людей из хороших семей, и что ему велено немедленно уезжать. Кроме того, она сообщила мне, что оба брата игроки и что порой Гильберт получал из неизвестного источника большие суммы денег, которые тратил на свои удовольствия.
После изгнания из Испании мы поселились в Париже. Гильберт скоро достал мне занятие в одном из маленьких театров, но сам он и Николай ровно ничего не делали, вели жизнь разгульную, а Гильберт относился ко мне бесцеремонно, как к своей собственности. Он отбирал все, что я зарабатывала, отказывая мне в необходимом, воровал и продавал мои вещи, часто возвращался пьяным. Более года прошло таким образом. И вот однажды ночью Гильберта принесли смертельно раненного в голову. Я узнала, что он играл в картежном притоне и сплутовал, его уличили и произошла кровавая драка, в которой он и был ранен. На следующий день Гильберт умер, и я вздохнула свободнее. Перед законом я была его вдовой и могла жить как хотела. Николай был лучше его сердцем и менее развращен. Сам ом уже был болен и харкал кровью, все это вместе взятое заставило его вести правильную жизнь. Он объявил, что хочет честно трудиться и, насколько позволяли силы, помогал мне. Он написал несколько писем и через три недели сказал мне, что все устроено, его дальний родственник достал ему в Берлине, где жил сам, место в конторе, а прежний его благодетель прислал ему денежную помощь на путевые издержки и на устройство на новом месте. И тогда мы поехали в Берлин.
Вначале все шло хорошо, но вдруг болезнь Николая так обострилась, что он не мог выходить из комнаты, и скоротечная чахотка в полтора месяца свела его в могилу. Я думаю, что ухаживая за ним, я заразилась болезнью, которая меня убивает. Из бумаг Николая я узнала имя неизвестного мне благодетеля, то был князь Орохай. От него постоянно тянули деньги для ребенка и для меня, и он широко и великодушно никогда не отказывал в своей помощи.
Оставшись одна, я не знала, что делать. Мой гардероб был в таком состоянии, что я не могла давать уроки, и лишь после долгих поисков достала работу в магазине белья. Однако заработок мой был так ничтожен, что я зачастую голодала. Слава богу, хоть мой ребенок был сыт. Эти лишения и работа ухудшили состояние моего здоровья, я чувствовала, что болезнь бистро развивается, и что конец мой недалек. При жизни я ни к кому не хотела обращаться, на случай смерти приготовила письмо Раулю, прося его взять ребенка на свое попечение.
