Лейла. По ту сторону Босфора - Ревэй Тереза (книги онлайн полные версии txt) 📗
Наконец офицер заметил свояченицу. Одиль в перепачканной пеплом и пропаленной на плече одежде пыталась направить девочек, державшихся за руки. Он поспешил к монахине и схватил ее за руку.
— Одиль, это я, Луи! Скажите, Роза и Мария целы? Невредимы?
Она в замешательстве посмотрела на него, от дыма у нее слезились глаза.
— Мария недавно поднялась на корабль! — крикнула она. — Но я не видела Розу с самого утра.
— Вы не знаете, куда она могла пойти?
— Луи, вы шутите? Оглянитесь вокруг! — крикнула Одиль, тряся пачкой бумаг. — Давайте, дети, проходите!
Рискуя свалиться в воду, Луи подбежал к пирсу, чтобы убедиться, действительно ли Мария на корабле. Но, к сожалению, ее невозможно было разглядеть среди пассажиров. Катер удалялся по маслянистому морю, окрашенному в красный цвет. Не оставалось иного выхода, как довериться Одили. У Луи стоял ком в горле. Офицер заметил, что многие лодки перевернулись, не доплыв до кораблей. От жара загорелись швартовы. Монахини стали кричать, заставляя детей отступить назад. Луи приказал шлюпкам отчаливать. Молодые лейтенанты не справлялись, и он сам стал командовать операцией. Какого черта Роза не послушалась его? Он столько раз советовал ей уезжать отсюда! Он упрекал себя за то, что не настоял на своем. Теперь из-за него жена и дочь должны пережить этот ужас. Время от времени Луи пытался отыскать Розу взглядом. Она придет. Он был в этом уверен. Несмотря на хаос, несмотря на метания отчаявшейся толпы. Она подожмет губки, делая ему выговор за то, что явился так поздно, и единственный раз в ответ на ее упреки он улыбнется.
На холме, в огромном тихом саду, наполненном ароматами глициний и роз, Ханс Кестнер смотрел, как Измир исчезает в огне. Лишь турецкий и еврейский кварталы со стороны холмов казались еще не тронутыми. Он подумал об ужасе жителей, которые оказались в плену огня и которым угрожали опьяненные местью турецкие солдафоны. Бедняги не могли надеяться на милосердие губернатора Неруддина-паши, упрямца, который задал трудную задачу Гази при продвижении к Измиру. У этого человека были личные счеты с городом. Отсюда его выбросили, словно тряпку, тремя годами ранее, когда город был завоеван греками.
Огромные клубы черного дыма поднимались над крышами, колокольнями и минаретами. Немец наблюдал один из самых страшных пожаров в истории. Троя, Карфаген, Рим… Пылающий вихрь стихии разрушал жизни людей, целые города, а иногда даже цивилизации. Удрученный, Ханс присел на каменную скамью. Позади послышались шаги. Рахми-бей, совершенно спокойный, курил сигару.
— Рахми, зачем нужно захватывать город и потом наблюдать, как он сгорает дотла? — спросил Ханс боевого товарища. — Зачем допускать такие вещи? В этом же нет никакого смысла.
Молодой генерал пожал плечами.
— Некоторые считают, что мы сознательно подожгли его. Но это абсурд. Зачем уничтожать то, что нужно самим, не так ли? Это, скорее всего, работа мародеров или армянских саботажников, — заверил он. — А может, и самих греков. Кто знает? Они уже сожгли столько поселений, совершили столько побоищ… И к тому же днем поменялся ветер.
Некоторое время он наблюдал за пожаром.
— Отступая, наши противники без зазрения совести применяли тактику выжженной земли. Это старо как мир. Ничего не оставлять войскам победителя…
У Ханса от боли дернулась нога. Он осторожно ее вытянул. После ранения он иногда задумывался, не остался ли под кожей осколок.
— Ты прекрасно знаешь, что турки недолюбливают Измир за то, что это город неверных, — упорствовал Ханс. — Многие из вас ненавидят этот город. Хотя я провел здесь счастливое время, когда участвовал в раскопках Эфеса.
— Греки получили по заслугам! — вспылил Рахми-бей. — Даже европейские наблюдатели подтверждали их варварство. Ты же видел искалеченные трупы женщин и детей. Они заперли невинных людей в мечети и подожгли их… Я надеюсь, ты не забыл об этом? — закричал он с помрачневшим от ярости лицом. — И речи быть не может о прощении!
Разве Ханс мог забыть? Когда его подразделение продвигалось к Средиземному морю, он с ужасом наблюдал развалины деревень и истерзанные тела, которые даже не удосужились похоронить.
— А они тебе расскажут о столетиях притеснений со стороны Османской империи. — Ханс горько усмехнулся. — Этому нужно положить конец. Гази сказал, что однажды вам придется заключить союз с греками.
— Политикам — возможно. Но нам — никогда! Ханс, ты идеалист. Тебе прекрасно известно, что империи всегда заканчивают свое существование в крови и слезах. Мы восстановим Измир. Он станет турецким, он снова обретет душу. Возможно, это будет не тот город, который ты сейчас жалеешь, но, поверь, он будет прекрасен!
Рахми-бей затянулся сигарой и резко развернулся на каблуках. Ханс вздохнул. Возникающие между ними разногласия были словно вспышки молний. Однако дружба всегда брала вверх в стычках. Мужчины уважали друг друга. Рахми-бей иногда вел себя подозрительно, но был не злопамятен.
«Конец империй» выпалил турок. До османов земля Малой Азии знала множество господ. Задумчивый Ханс смотрел на пожирающее Измир пламя, чувствуя, что такую же трагическую судьбу пережила империя хеттов. «Голод и огонь, — подумал он. — Два великих бедствия испокон веков».
Сиреневые полосы бороздили небо на горизонте. Стояла теплая пора, такая дивная в этой части мира. С террасы донеслись взрывы смеха и звон стаканов. Зажглись фонарики. Офицеры праздновали победу и удачу своего главнокомандующего. В генштаб к Гази приехала молодая женщина. С закрытыми волосами, но открытым лицом. Лафите-ханым была красивой, образованной и умной женщиной. Она пригласила командующего отдохнуть в доме своего отца, богатого торговца. Кое-кто уже поговаривал об их браке.
Мысли о Лейле неотвязно преследовали Ханса, хотя в его памяти черты лица любимой были странным образом размыты. Охваченный тревогой, он стал размышлять, откуда это внезапное помутнение. Затем с силой нахлынули воспоминания о ночах, проведенных вместе с турчанкой в Ангоре. Маленькая комната, в очаге слабо горит огонь, восточные ароматы, красная тафта, губы и тело любимой, изгиб ее шеи, искры ее темных глаз, постоянно возобновляющееся желание, утешение на ее груди, забвение и возрождение в ее лоне… Ханс изголодался по Лейле, по вечности, которую она ему дарила своим дыханием и движением бедер. Оставаться вдали от любви было преступлением против жизни.
Дурманящий аромат жасмина вызвал у него прилив тошноты. Он наклонился вперед, пытаясь прийти в себя. Уже слишком долго война портила ему жизнь. Случалось, что он сомневался. Сомневался во всем. «Нужно отдохнуть, вот и все, — успокаивал себя Ханс. — Никто тебя не заставлял выбирать такую судьбу». Он мог бы остаться в Берлине, где восхищенная публика приходила послушать его лекции. Он мог бы стать знаменитым. Выдающейся личностью. Далеко от страха и грохота оружия. Но его истина была в чужих краях, на этой выжженной солнцем земле.
Он решил воевать ради Лейлы. В память об Орхане и таких же юношах, как брат любимой, павших в двадцатилетнем возрасте, мечтавших воплотить в жизнь надежду о свободной Турции. Как этим не гордиться? Однако Ханс был сыт по горло. Поговаривали о подписании в следующем месяце перемирия, которое положит конец войне. Победители-кемалисты раскладывали на столах переговоров новые дипломатические карты, но эта политическая борьба не для него. Он выполнил свой долг.
Спустился вечер. Хансу не удавалось побороть ни тревогу, ни тоску по благодатным дням, проведенным в Ангоре. Откуда у него этот страх? Разве Лейла не пообещала всегда находить пути, чтобы они были вместе? Она всегда сдерживала слово. Она обладала решительностью тех женщин, которые преодолевают любые бури. А мужчины, как он, теряются в сомнениях, беспокойстве, нетерпении.
Горизонт со стороны Анатолии терялся во тьме. Измир догорал у него на глазах в красных и золотых мерцаниях огня. Ханс сидел в одиночестве на каменной скамье, он избегал празднества, звуки которого доносились из сада. Он был привязан к любимой и ждал рассвета следующего дня, когда сдаст оружие и отправится к ней.
