Тайна гибели адмирала Макарова. Новые страницы русско-японской войны 1904-1905 гг. - Семанов Сергей Николаевич
Кадровый офицер британской армии Я. Гамильтон был официальным представителем своей страны на театре военных действий во время русско-японской войны. Генерал Гамильтон имел к тому времени богатый опыт строевой и штабной службы в колониальных войнах Великобритании в Африке и Индии, в англо-бурской войне 1899–1901 гг., где применялась уже новейшая боевая техника (пулеметы и пр.). Он внимательно наблюдал за крупными войсковыми операциями, которые по своим масштабам далеко превосходили события колониальной войны с бурами.
Отметим, что автор дневника, содержащего исключительно ценные сведения и наблюдения, целиком сочувствует Японии и недоброжелательно относится к нам. В начале дневника говорится: «Удивительно, как Россия не могла разгадать истинного могущества Японии… Как легко было привести Россию в состояние сладкого усыпления прессой и общественным мнением Запада! С каким понятным пренебрежением должна была смотреть Япония на все эти уверения и убаюкивания. Я думаю даже, что это входило в ее планы». Сказано с некоторым даже цинизмом, но нашим читателям ныне не нужно разъяснять, что значит «усыпление прессой» и про «общественное мнение Запада»…
Вот что он записал в разгар сражения под Ляояном в своем дневнике, опубликованном в Англии несколько лет спустя и тут же переведенном на русский язык.
Канквантун, 4 сентября 1904 года. Сегодня утром со стороны Ляояна пригнало густой дым, который, смешавшись с речными испарениями, образовал близкое подобие лондонского тумана.
В главной квартире со мной были сегодня чрезвычайно любезны и предупредительны и постарались пополнить, насколько возможно, собранные мною вчера сведения. Я нашел, что фактическая сторона дела изложена у меня довольно верно, так как суть услышанного мною сегодня заключается в следующем.
Если бы мы вчера двинулись вперед, то неприятель мог бы окружить нас силами, вчетверо превосходящими наши. Большое счастье для нас, что Куропаткин вчера или третьего дня не атаковал нас. Вечером 31-го мы решили ограничиться демонстрациями против неприятеля, пока не подойдет из гвардии Мацунага и 2-я и 12-я дивизии не окажутся в полном составе. Мы хотели, оставив заслон против сопки 131, продвинуться вперед, к железной дороге, через Хейнингтай и Сахутунь, против самого фронта неприятеля. Однако известие, что Орлов во главе почти целой дивизии имеет возможность оперировать против нашего правого фланга со стороны угольных копей, парализовало наше движение: всякий начальник счел бы рискованным идти вперед, когда на обоих флангах оставался неприятель в превосходных силах. Генерал наш весь вчерашний день находился в очень неприятном затруднении.
Нет сомнения, что у русских было двенадцать или тринадцать дивизий, которыми они могли уничтожить нас, если бы только решились на это, но они обнаружили большую нерешительность. Нашей удаче пока как-то даже трудно верить. Я предполагаю, что Куропаткин все еще думает, что у нас шесть дивизий. Пять минут тому назад (13 часов 45 минут) маршал Куроки получил донесение из 2-й дивизии о том, что она заняла сопку 131; это позволит нам сделать перемену фронта, причем сопка 131 будет служить точкой опоры для нашего левого фланга и — кто знает — может быть, нам еще удастся отрезать часть русских. Мне пора уходить; но прежде чем закрыть свою записную книжку, запишите в назидание потомству, что 1 сентября у генерала Ниши, начальника 2-й дивизии, было всего два полка: 16-й и 30-й. После полудня прибыл 29-й полк, а вечером 2 сентября явился Мацунага с 4-м полком. Каждое подкрепление появлялось на сцену как раз вовремя, чтобы спасти нас. Итак, если вы захотите когда-либо внушить войскам настоятельную необходимость исполнять свое дело, будет ли то поход или бой, со всей энергией и всей силой, на какую они способны, то расскажите им историю маленького холма «Рисовый пудинг», а затем морализируйте сколько хотите. Текст одинаково хорош — будете ли вы применять его к русским или к японцам.
Вчера и третьего дня генеральный штаб даже аппетит потерял… Может, конечно, случиться, что мы потерпим неудачу; однако я вполне уверен, что наши атаки, наша смелость, которой мы маскировали свое затруднительное положение, наступившее 2 сентября, являются настоящей причиной переправы на северный берег находившихся на южном берегу Тайцзыхэ неприятельских войск, что дало возможность 2-й и 4-й армиям овладеть Ляоянскими фортами. Таким образом, роль нашей армии была исполнена по крайней мере наполовину.
Я не видел более ничего интересного со своего обсервационного пункта на «Ласточкином гнезде», 2-я гвардейская бригада Ватанабе прибыла к главной квартире около полудня. Неприятельский огонь быстро прекращался, батарея около Сахутуня почти одна продолжала стрельбу. Кроме того, и очищение сопки 131 могло быть истолковано только в одном смысле: ввиду этого генерал Куроки в 14 часов отдал следующее приказание:
«1-я армия преследует противника. 2-я дивизия направлыяется к Лотатаю. 12-й дивизии войти в соприкосновение с правым флангом 2-й дивизии и направиться к Сандоха, оставив часть сил для занятия угольных копей и для наблюдения за неприятелем к северу. Ген. Ватанабе со своей гвардейской бригадой и 29-м полком коби расположится в Хейнингтае и будет держаться там в качестве общего резерва. Командующий армией тоже отправится в Хейнингтай».
К Асаде и в 1-ю гвардейскую бригаду, двигавшуюся кружным путем через Аньпин, был послан ординарец, чтобы ознакомить его с намерениями командующего армией. В 17 часов 10 минут было получено известие, что 2-я и 4-я армии заняли наконец все неприятельские позиции к югу от Тайцзыхэ. Около того же времени начальник гвардейской кавалерии также донес, что вследствие оставления неприятелем сопки 151 он занял равнину между этой горой и сопкой 131. Так как господствующие пункты поля сражения были теперь в руках Куроки, то он решил избавить гвардейскую бригаду Асады от форсированного марша и разрешил ей остановиться на ночлег в Аньпине.
Умецава до наступления темноты продвинулся от угольных копей до Саншацзу, где в настоящее время вступил в бой с неприятельским арьергардом, состоящим из бригады пехоты и двух батарей. Противники столкнулись в 15 часов, стычки и схватки продолжались за полночь, причем ни одна из сторон не потерпела особого урона.
В кумирне под Маньчжуямой, 5 сентября 1904 года. Пользуюсь благоприятным моментом остановки на полпути, чтобы занести кое-что в свою ненасытную книжку. Мы двинулись в 4 часа утра и шли через Хванкуфэн к Маньчжуяме. Потеряли много времени вследствие задержки транспортов по дороге и на понтонном мосту. Разговаривал в деревне с раненым солдатом, пока наводил справки о местонахождении Куроки. Раненый рассказал, что солдаты любят войну, что голод или усталость им нипочем, когда дело идет о славе и могуществе императора. У больных и раненых только одно желание — поскорей вернуться в свои части. Он рассказал мне также, что русские протянули перед Маньчжуямой заколдованную проволоку: стоило только японскому солдату прикоснуться к ней, как голова его отлетала в ту же секунду. Его слова могут показаться высокопарными или хвастливыми людям, которые не слышали их, но на самом деле они были произнесены совершенно просто и серьезным, глубоким убеждением.
Около 9 часов утра пошел сильный дождь — настоящий грозовой ливень. Мы искали от него защиты в этой кумирне около восточного ската Маньчжуямы и встретили здесь Куроки и штаб, образовавших своеобразную группу.
В кумирне — фигуры Будды и его учеников; их ясная невозмутимость представляет контраст с лихорадочной энергией расположившихся у их ног смертных. Один из учеников Будды служит вешалкой для непромокаемого плаща принца Куни, с которого капает вода. Генерал Куроки сидит между принцем и генерал-майором Ватанабе, командиром 2-й гвардейской бригады, с одной стороны, и самим Буддой — с другой. Несколько досок, положенных одним концом на трон Будды и другим на стул, служат грубым столом. На эти доски положена карта, над которой полковник Мацуиши, помощник начальника генерального штаба, и молодой помощник его усердно работают карандашом и резинкой, занося расположения наших войск в данную минуту. Вот из глубины выдвигается один из старших офицеров генерального штаба; сидя на корточках, по индийской моде, он объясняет положение по карте и горячо обсуждает его с Куроки и генералом Ватанабе, которые оба надевают очки, чтобы яснее видеть. Они не говорят ничего, тогда как штабной офицер говорит очень много. Иногда, когда говорящий останавливается, чтобы перевести дух, Куроки одобрительно кивает головой. Уже 9 часов 30 минут; мне грустно, что они пока ничего мне не сообщили. Вид у них довольный, но не сияющий или торжествующий. Я слышу твердую и медленную ружейную пальбу, как мне кажется, на расстоянии 9–10 миль. Как только выглянет солнце, мне надо осмотреть Маньчжуяму.
