Эффект Сюзан - Хёг Питер (читать книги полные txt, fb2) 📗
— Хайн что-то говорил. О том, что ты можешь…
Он смеется. Снова возникает эрекция.
— Это возбуждает. Еще более пикантно. Своего рода вуду.
— Так и есть, — говорю я. — А вместе с этим должен быть и танец транса.
Я медленно начинаю поворачиваться. Любого физика завораживает вращение. Исполнительницы танца живота, вертящиеся дервиши. Пируэты классического балета. Гироскопическая стабилизация движения.
Но вижу я перед собой в эту минуту вращения Магрете Сплид с ее диском. Если я до сих пор держусь за свою сумочку, так это потому, что в ней лежит ломик.
Я подхожу к нему все ближе. Перекладываю сумку в другую руку. Во время последнего вращения опускаюсь на колени. И изо всех сил ударяю его.
Удар почти беззвучный. Смягченный кожей сумки или копной его густых, черных с сединой волос.
И тем не менее я понимаю, что проломила ему череп. Хотя на первый взгляд в его лице ничего не изменилось.
Глаза его закрыты. Потом он открывает их и смотрит на меня. Во взгляде я читаю благодарность. В этот момент я понимаю, насколько тесна связь между ненавистью к другим и ненавистью к самому себе.
Он поднимается с кресла. И берет винтовку со стеклянной столешницы.
Он должен был упасть, при такой травме он должен был упасть, я понимаю это по его взгляду. Но те, у кого есть сильная мотивация, своя или навязанная, всегда способны пойти дальше, чем остальные.
Я достаю ломик из сумки. И делаю шаг к нему.
И замираю. У него отсутствует левая часть грудной клетки. Сквозь рану в полости я вижу одно пульсирующее легкое. Диафрагму у брюшной стенки.
Затем раздается звук, похожий на внезапный и сильный порыв ветра. Его тело отлетает на три метра в сторону.
Он падает на спину. Приподнимает голову и смотрит на грудь. На его белой рубашке — окровавленный кусок артерии, длиной миллиметров пятнадцать.
Большим и указательным пальцами левой руки он медленно и аккуратно удаляет его с рубашки, как будто это трубочка макарон.
Откуда-то слева появляется Оскар. Он сидит в инвалидном кресле с электроприводом. Он такой бледный и прозрачный, что мне кажется, сквозь него просвечивает спинка кресла. На коленях у него что-то вроде ружья.
Я распахиваю двери контейнеров. Слышу, как бормочу что-то бессмысленное, ощупывая детей, чтобы понять, целы ли они. Я вглядываюсь в их лица, во взглядах их — пустота. Они медленно поднимаются на ноги.
Я одеваюсь. Мы идем рядом с креслом Оскара, у выхода нас ждет солдат из Метеорологического института. С гольф-каром. Он опускает платформу, Оскар заезжает на нее. Мы забираемся в гольф-кар.
Ворота в ограде открыты, мы выезжаем на дорогу, тянущуюся вдоль берега, острова кажутся необитаемыми. Я смотрю на оружие в руках Оскара. Оно синего цвета. Оно висело в церкви у Кирстен Клауссен.
У берега нас ждет зеленый катер.
Посреди Эресунна мы с Тит смотрим друг на друга. Она отвечает на вопрос, который я не смею задать.
— Он собирался, — говорит она. — Но я сказала, что заразилась устойчивой гонореей. В Нагаленде. «Ты, конечно, можешь попробовать сунуть свой член, — сказала я, — но будь готов, что он отвалится еще до того, как ты доберешься в травмпункт Института тропической медицины». И он не решился.
Я отвожу взгляд.
— Мама, наверное, это то, что имеется в виду, когда говорят об эволюции сознания. Родителям нужны дрели и шурупы для террасной доски. Но следующее поколение обходится при помощи своего интеллекта.
— Да, — говорю я. — Наверное, это и имеется в виду.
У девушки в стеклянной будке включен телевизор. Лицо у нее бледное. Когда она видит меня, она становится еще бледнее. На экране премьер-министр выступает перед лесом камер и микрофонов.
Мы с близнецами идем домой пешком, в машине я бы не смогла дышать. Пикап медленно ползет следом. Транспорта на Странвайен почти нет, город парализован. В магазинах и кафе люди столпились перед телевизионными экранами. Я обматываю шарф вокруг головы. Никто не смотрит на меня, никто меня не узнает.
На Ивихисвай мы не звоним в дверь Дортеи, мы просто заходим. Она сидит на диване перед телевизором. Мы останавливаемся в дверях.
— Все развивается, — говорит она, — с несусветной скоростью. Говорят, что другие европейские и некоторые азиатские страны сделали то же самое. Купили острова в Тихом океане, оборудовали их, чтобы меньшинство могло выжить. Ожидается, что завтра правительство Дании уйдет в отставку. Что самые первые планы составлялись еще пятьдесят лет назад. И что это было известно небольшой группе политиков из разных партий. Возможность оказаться в числе немногих выживших перекрыла все политические противоречия. Они поставили в известность некоторых руководителей бизнеса и ученых. Кое-кого из деятелей культуры и высокопоставленных чиновников. Первые головы уже полетели. Двое покончили с собой.
Я пролезаю через дыру в изгороди. Наш дом выглядит как обычно. На первый взгляд. Внутри же — сплошные травмы. Beyond repair[29].
Я захожу в дом. Оскар в своем кресле сидит посреди гостиной.
— Я взяла список имен в Министерстве иностранных дел, — говорю я. — Ты должен был возглавить силы безопасности. Ты должен был по заданию Министерства обороны следить за Хайном.
— Они никогда не доверяли ему.
Он двигает маленький джойстик, и электрический стул едет к входной двери.
— Когда нас заберут?
— Если вас заберут.
На круглом столике почему-то лежит распечатка обложки «Time». Теперь уже с трудом можно понять, кто там, на пожелтевшей и выцветшей фотографии.
— На самом деле, во всем этом вы никогда не играли какой-то роли, Сюзан. Отдельный человек и отдельная семья никому не интересны. Это может оказаться преимуществом. Та буря, которая сейчас поднимется, сметет в первую очередь тех, кто наиболее заметен.
Я подхожу к нему.
— Ты упустил свой шанс, — говорю я.
Становится понятно, почему он так хорошо изображал бездомного пьянчужку. В нем точно есть что-то от такого бездомного.
Я провожу рукой по его щеке. Ощущение такое, что гладишь землю — сухую, потрескавшуюся.
Я закрываю глаза. Когда я открываю их, его уже нет. Он исчез вместе со своим креслом.
Я сажусь за стол. Входят Тит и Харальд, они кладут передо мной картонные коробки с пиццей. Накрывают на стол.
Мы едим безвкусную пищу. Через десять минут к дому подъезжает машина скорой помощи, двое мужчин помогают Лабану войти в дом. Он опирается на костыль, на лице у него по меньшей мере два десятка швов.
— Люди Хайна пытались остановить меня, — говорит он. — У них ничего не получилось.
Перед ним на стол ставят пиццу и колу. Ему приходится отказаться и от еды, и от питья: раны, очевидно, есть и во рту. Я наливаю ему воды.
— Оскар был здесь, — говорю я. — Он считает, что у нас есть надежда.
Я поднимаюсь и беру ключи от машины. Они ни о чем не спрашивают.
Улицы по-прежнему пустынны. От Шарлоттенлунда до Вальбю мне встретилось не больше десятка машин.
Я оставляю машину на Гамле Карлсберг Вай и прохожу последний отрезок пути пешком. Впервые за двадцать лет не вижу здесь охраны. Когда я прохожу по этим улицам, кажется, что в стране ввели чрезвычайное положение. И, возможно, так оно и есть.
Я открываю калитку, иду по аллее, поднимаюсь по лестнице, открываю входную дверь и оказываюсь в зале.
В углу светится экран телевизора. Показывают интервью французского министра.
На пороге я останавливаюсь. Андреа Финк поднимает пульт дистанционного управления, и экран гаснет. Должно быть, она услышала или почувствовала меня. Я подхожу к кровати.
Скоро настанет время белых ночей. Сейчас уже поздно, но свет не ослабевает. Как будто не хочет покидать этот мир.
— Я думала, ты все раздала, — говорю я. — Но это не так. Ты все упаковала. Чтобы взять с собой на остров в Тихом океане. Твое имя в списке.
Она протягивает мне руку, я беру ее.
