Тайная история - Тартт Донна (книги бесплатно без регистрации txt) 📗
— Да нет, в общем ничего такого, — ответил я и с великим вниманием стал разглядывать свою чашку с чаем.
Он удивленно поднял бровь:
— Правда? Мне кажется, он ведет себя очень странно. Только вчера мы с Генри беседовали о том, каким он стал бесцеремонным и несговорчивым.
— По-моему, он просто не в настроении.
Он покачал головой:
— Не знаю, не знаю. Эдмунд такой простодушный. Я никогда бы не подумал, что ему удастся удивить меня, речью ли, поступком, но недавно у нас с ним состоялся весьма неординарный разговор.
— Неординарный? — осторожно переспросил я.
— Возможно, он всего лишь прочитал нечто такое, что его встревожило. Однако я переживаю за него.
— Да? Почему?
— Честно говоря, я опасаюсь, что он близок к некоему пагубному религиозному обращению.
Я остолбенел:
— Правда?
— Я уже сталкивался с подобным. Во всяком случае, мне не приходит на ум другой причины столь внезапного интереса к этике. Не хочу сказать, что Эдмунд безнравственен, но я практически не встречал молодых людей, которых вопросы морали занимали бы в равно ничтожной степени. Поэтому я очень удивился, когда он со всей серьезностью начал спрашивать меня о таких туманных понятиях, как грех и прощение. Полагаю, он подумывает о том, чтобы стать прихожанином какой-нибудь церкви. Может быть, здесь замешана та девушка, как ты считаешь?
Он имел в виду Марион. Ее влиянию Джулиан обычно приписывал все недостатки Банни — лень, раздражительность, проявления безвкусицы.
— Возможно.
— Она католичка?
— По-моему, пресвитерианка.
Джулиан питал вежливое, но беспощадное презрение к иудейско-христианской традиции во всех ее формах и, полагаю, как и Плиний, на которого он походил во многих отношениях, втайне считал ее культом убогим и раздутым до нелепых размеров. Он всегда отрицал это в ответ на прямой вопрос, уклончиво ссылаясь на свою любовь к Данте и Джотто, но все откровенно религиозное откликалось в нем тревогой закоренелого язычника.
— Пресвитерианка? Неужели? — воскликнул он, словно не веря своим ушам.
— Кажется, да.
— Вот так-так… Что бы ни говорили о Римской церкви, это достойный и сильный противник. Обращение в католицизм я смог бы принять по крайней мере с уважением. Но я буду безмерно разочарован, если его уведут у нас пресвитериане.
В начале апреля погода неожиданно переменилась — настали не по сезону теплые, подкупающе щедрые деньки. Небо было ясным, в мягком, обволакивающем воздухе не чувствовалось ни малейшего ветерка, солнце струило лучи на грязную землю со сладостным рвением, присущим июню. Деревца на опушке леса покрылись первым желтоватым налетом молодой листвы, в рощах раздавался хохот и перестук дятлов, и, лежа в постели у раскрытого окна, я слушал стремительный шорох талого снега, всю ночь не смолкавший в сточных канавах.
По прошествии недели все принялись опасливо гадать, как долго эта погода продержится. Оправдывая лучшие предположения, она держалась — спокойно и уверенно. На клумбах цвели нарциссы и гиацинты, на лугах — фиалки и барвинки, над живыми изгородями пьяно порхали еще не просохшие белые бабочки. Я убрал пальто и теплые ботинки и расхаживал в одной рубашке, едва не приплясывая от радости.
«Скоро все это кончится», — высказал свой прогноз Генри.
Шла третья неделя апреля — газоны зеленели, как райские поляны, и яблони цвели безудержно и безоглядно. Был вечер пятницы, я читал у себя в комнате, окно было открыто, и влажный, прохладный ветерок шелестел бумагами на столе. На противоположном конце лужайки устроили вечеринку, из темноты до меня доносились смех и музыка. Давно перевалило за полночь, и я уже клевал носом над книгой, но вдруг сквозь дрему услышал, как снаружи кто-то на все лады выкрикивает мое имя.
Я встрепенулся, и в этот миг на пол передо мной со стуком упала туфля Банни. Я вскочил и высунулся в окно. Неподалеку внизу виднелась лохматая покачивающаяся фигура, цеплявшаяся в поисках опоры за хлипкий саженец.
— Какого черта?
Он только слабо махнул рукой, изобразив подобие приветствия, и, потеряв равновесие, вылетел в темноту. Хлопнула дверь черного входа, и минуту спустя моя дверь затряслась под его кулаками. Я открыл.
Он ввалился в одной туфле, оставляя за собой макабрическую цепочку разнокалиберных грязных следов. Очки съехали набок, от него немилосердно разило спиртным. «Дики, дружище», — проговорил он заплетающимся языком.
Казалось, призывные вопли лишили его последних сил, а заодно и всякой способности к общению. Он стащил грязный носок и неуклюже отшвырнул его в сторону. Тот приземлился на мою кровать.
Мало-помалу мне удалось вытянуть из него события минувшего вечера. Близнецы пригласили его на ужин, а потом в бар.
После этого, уже сам по себе, он отправился на ту самую вечеринку напротив, где какой-то голландец пытался его накурить, а одна первокурсница угощала текилой из термоса. («Симпатичная такая девчонка. Правда, блин, хиппушка. На ней были эти… сабо — знаешь, такие деревянные штуки на ноги? И еще футболка крашеная с цветными кругами. Терпеть их не могу. Я ей говорю: „Солнышко, ты ж такая милашка, как тебе в голову взбрело нацепить на себя это барахло?“») Внезапно он прервал рассказ и, пошатываясь, быстро поковылял в коридор, оставив дверь нараспашку, вслед за чем раздались громоподобные звуки богатырской рвоты.
Его не было довольно долго. Когда он вернулся, от него несло блевотиной, а на побелевшем лице блестели капли пота, однако, казалось, он немного пришел в себя.
— Уф, — выдохнул он, мешком свалившись в кресло и промокая лоб красной банданой. — Кажись, съел че-то не то.
— Ты успел добраться до туалета? — нерешительно спросил я — реактивные звуки раздавались подозрительно близко.
— Не, — ответил он, тяжело дыша. — Забежал в чулан уборщицы. Налей-ка мне воды, а?
Выйдя в коридор, я обнаружил, что дверь чуланчика приоткрыта, и, краем глаза заметив в его черных глубинах смердящую лужу, поспешил свернуть на кухню.
Когда я вошел в комнату, Банни посмотрел на меня каким-то рыбьим взглядом. Выражение его лица совершенно изменилось, и что-то в нем меня насторожило. Я протянул ему стакан, половину которого он тут же выпил одним большим, жадным глотком.
— Не так быстро, — предостерег я.
Банни пропустил это мимо ушей и, прикончив остаток в один присест, дрожащей рукой поставил стакан на стол. На лбу у него выступили бусины пота.
— Ох, боже мой, — запричитал он. — Господи ты ж боже мой…
Предчувствуя недоброе, я сел на кровать, стараясь подыскать какую-нибудь отвлеченную тему, но не успел собраться с мыслями, как он вновь заговорил.
— Больше не могу это терпеть, — пробормотал он. — Просто не могу. Всеблагой японский бог.
Я промолчал.
Он вытер лоб непослушной рукой.
— Ты небось думаешь, что за фигню я тут несу, да? — спросил он с издевкой.
Не зная, куда деваться, я поменял местами скрещенные ноги. Я предвидел этот момент и уже давно ждал его и страшился. Мне вдруг захотелось ринуться вон из комнаты, бросив Банни одного, но тут он уронил лицо в ладони.
— Все правда, — пробубнил он. — Сплошная правда, ей-богу. Только я один и знаю.
Я поймал себя на том, что, как последний идиот, все еще надеюсь, что это ложная тревога. Может быть, он окончательно поругался с Марион. Может быть, у его отца случился инфаркт. Я сидел, не в силах пошевелиться.
Медленно, словно бы вытирая лицо, он опустил руки, и я увидел его глаза — налитые кровью, болезненно блестящие.
— Тебе такое даже не снилось, ни фига-то тебе… дружок… не снилось.
Я больше не мог это выносить и встал, растерянно оглядывая комнату:
— Э-э, может быть, дать тебе аспирина? Все хотел предложить, но… Если выпить пару таблеток, то утром…
— Думаешь, я спятил, да? — перебил меня Банни.
Почему-то я знал, что все будет именно так — пьяный Банни и я, один на один, в два часа ночи.
