Откровения Екатерины Медичи - Гортнер Кристофер Уильям (читать книги регистрация .TXT) 📗
При виде этого сердце мое ушло в пятки.
— Да, но с какой стати ему вести сюда армию?
— Как вам известно, мадам, в Совете возникли споры касательно решения Филиппа Второго послать войска в Нидерланды, — отрывисто проговорил монсеньор, всем своим тоном намекая, что я тратила время на переустройство садов, вместо того чтобы заниматься делами государства.
Я нетерпеливо кивнула.
— Да, и как вам известно, я отказала Филиппу в разрешении провести своих солдат через земли Франции. Его войско вынуждено было двинуться через Савойю. Какое отношение имеет это к поступку Колиньи?
— Самое прямое. — Бираго облизал пересохшие губы. — Госпожа, простите меня. В то время я считал, что Колиньи осуждает наше попустительство усилению репрессий в Нидерландах только из-за вполне ожидаемого отношения к жестокой политике Испании. Однако я ошибался. Он… он убежден, что мы попустительствуем этим репрессиям, потому что хотим устроить то же самое здесь.
Я так и окаменела с открытым ртом.
— У меня тоже есть осведомители, мадам. — Монсеньор извлек из складок мантии конверт. — Шпионы, которых я заслал к еретикам, видели, как Колиньи встречался с другими вождями гугенотов. Он призывал к оружию; он привлек к своему делу Жанну Наваррскую и обратился к Елизавете Тюдор, королеве Англии, с просьбой дать ему денег на снаряжение армии и снабдить боеприпасами гугенотский порт Ла-Рошель. В числе прочего Колиньи обвиняет вас в том, что вы посредством брака нашего короля стремитесь установить более тесный союз с Испанией и по одному повелению Филиппа истребите гугенотов. Если мы ничего не предпримем, он приведет к вашему порогу всех французских еретиков. Вы больше не можете делать вид, будто он ваш друг.
— Вы… вы знали об этом? И ничего мне не сообщили?
— Разве вы поверили бы мне, если б я явился к вам, не имея на руках доказательств? Мне нужны были надежные улики, поскольку вы раз за разом предпочитали истолковывать все сомнения в пользу Колиньи. Он был крайне осторожен; даже перехватить его переписку оказалось необычайно трудно. Он пользуется в письмах незнакомыми нам шифрами, однако в конце концов наши подозрения подтвердились: вот уже несколько месяцев Колиньи готовит заговор. Он опасается, что, если гугеноты не ударят первыми, удар нанесем мы.
«Голова одной семги стоит тысячи голов лягушек», — прозвучал в моей памяти голос Филиппа.
В тот миг я поняла: это его рук дело. Он предостерегал: если я не исполню его требований, мне придется пенять на себя. Каким-то образом его люди проникли в ряды гугенотов и посеяли панику.
— В этом конверте вы найдете письмо из Испании, — прибавил монсеньор, словно прочтя мои мысли. — Автор подробно описывает вашу встречу в Байонне и советует гугенотам готовиться к смерти. Я и не подозревал, что вы с Филиппом вели такие увлекательные беседы. Сожалею, что я их пропустил.
— Мы говорили только один раз. Один! И я отказалась пойти на какие бы то ни было уступки. Я ни на что не давала согласия.
Монсеньор вздохнул.
— Это моя вина, — взяв у него конверт, проговорил Бираго. — Мне следовало это знать; мне следовало поступить так, как поступил монсеньор. Я… я был обманут. Мой осведомитель оказался двойным агентом; в сведениях, которые он присылал, не содержалось ничего достойного внимания.
— Теперь это не важно, — сквозь зубы проговорила я. — Колиньи известно, что мы не можем позволить себе содержать регулярную армию. Неужели он нападет на нас, зная, что мы беззащитны?
— Не нападет, если это будет зависеть от наших с монсеньором действий, — сказал Бираго. — Мы отправили коннетабля Монморанси в Париж, чтобы поднять наших сторонников, и призвали к оружию всех дворян-католиков. Под командованием Колиньи десять тысяч солдат. Собрав все силы, мы сумеем одолеть их.
Мне хотелось выкрикнуть, чтобы немедля был выдан ордер на арест Колиньи. Я простила его, я сделала все, чтобы снять с него обвинения в убийстве человека благородной крови, и вернула его ко двору, где он заседал в Совете моего сына. Даже оплакивала страсть, которая некогда нас соединяла. И вот теперь я оказалась перед лицом нового гугенотского мятежа, а Колиньи — не кто иной, как предводитель этого мятежа! Он предпочел поверить испанским наветам, нежели прийти со своими сомнениями ко мне. Как и в прошлый раз, он не доверился мне, но предпочел раздуть за моей спиной пожар войны.
Он исполнен решимости уничтожить всех нас.
Я стиснула зубы. Даже боль в ноге отступила.
— Мы немедля отправляемся в Париж. Если Колиньи так жаждет войны, видит Бог, я утолю его жажду.
Глава 27
В последующие шесть месяцев мы сражались с гугенотами, подстерегая их на затопленных бродах и отдельно стоящих холмах, ввязываясь в бой или отступая. Когда гугенотам случалось захватить католический город, первыми жертвами становились наши женщины: их насиловали и рубили на куски на глазах у детей. Предавались огню церкви, разорялись церковные реликвии, священников сжигали на кострах в издевательском уподоблении инквизиции. Впрочем, мы могли быть не менее жестоки; когда наше войско вступало в город, принадлежавший гугенотам, солдаты развлекались тем, что насаживали на пики и развешивали на городских воротах их головы, руки и ноги.
Я почти не спала, надзирая за своими младшими детьми и смятенным Карлом, который никак не мог понять, почему мы снова воюем. А Франция между тем превращалась в кошмарный мир сожженных дотла полей, разоренных деревень и жалких лачуг, в которых ютились сироты и вдовы.
Когда мой изначальный гнев из-за предательства Колиньи отчасти утих, я принялась искать примирения. Я отсылала бесчисленные письма, в которых просила о встрече, напоминала Колиньи о наших соглашениях и обещала ему полное прощение, если он сложит оружие и явится ко двору, дабы обсудить свои претензии.
Все мои усилия оказались тщетны.
Гугеноты распространяли в захваченных городах памфлеты, отпечатанные в Женеве на деньги Елизаветы Тюдор. Осведомители Бираго доставили мне один из таких памфлетов. Он назывался «Мадам Змея и ее сынок Прокаженный Король», и я дрожала от ярости, глядя, как моего сына изображают порочным, отягощенным дурными хворями монархом, который купается в крови невинных младенцев, а меня — прожорливой тушей, которая восседает на троне, попирая ногой груду отрубленных гугенотских голов.
Затем пришло известие, что Колиньи с почетом принял в северо-западной морской крепости Ла-Рошель Жанну Наваррскую. Жанна прибыла туда, проехав инкогнито через нашу истерзанную войной страну вместе со своим четырнадцатилетним сыном; держа его за руку, она поднялась на укрепления Ла-Рошели и оттуда призвала от его имени гугенотов сражаться с нами, не жалея жизни. Затем Колиньи высоко поднял штандарт принца и прокричал: «Зрите подлинного спасителя Франции! Когда Генрих Наваррский станет королем, мы навсегда освободимся от тирании Валуа!»
Я была вне себя. С одной стороны, я ни на миг не забывала предостережение Нострадамуса, что мне надлежит оберегать юного Генриха, с другой — не могла смириться с тем, что его превозносят как будущего вождя гугенотов и что его право на трон поставлено выше прав моих сыновей. За это Жанна заслужила мою вечную ненависть, однако подлинный напор своего гнева, кипящий котел ярости и злобы я изливала на голову Колиньи. Он предал мое доверие, объявил мне войну, а теперь еще нанес самое страшное оскорбление — опорочил моих детей.
На сей раз я ему отомщу.
Я назначила за голову Колиньи награду в десять тысяч ливров и повелела нашим войскам осадить Ла-Рошель. Даже не стала возражать против желания Генриха присоединиться к армии и воевать под началом коннетабля. Ему почти шестнадцать, он силен и красив; присутствие принца крови укрепит боевой дух наших солдат, а Монморанси убережет его от беды. Я заказала для Генриха позолоченные доспехи, а он заявил, что если захватит Колиньи, то пришлет мне его голову и не потребует награды. Я посмеялась такому пылу; я была уверена, что ему никогда не представится случай подобраться так близко к нашему врагу. Позднее Генрих написал мне из походного лагеря о зарождающейся дружбе с молодым Гизом, который был на год старше и находился с ним неотлучно днем и ночью.
