Зимний дворец. Люди и стены. История императорской резиденции. 1762-1917 - Зимин Игорь Викторович

Весь двор собрался в Эрмитаже, откуда и началось шествие по направлению к походной церкви. Камер-фурьеры впереди, царская семья, статс-дамы, фрейлины и т. д.

Медаль за восстановление Зимнего дворца в Петербурге

У походной церкви к шествию присоединилось духовенство. В храм вновь отстроенной части дворца двор вступил через „фонарик“, а его величество со священнослужителями и певчими – другим ходом, после того как присутствующие заняли указанные места. Зрелище было великолепное. Началась заутреня, затем обедня. Служба тянулась бесконечно. Множество дам лишилось чувств. По справедливому замечанию генерала К., глядя на бесчувственные тела, можно было вообразить себя на поле битвы. Наконец богослужение окончилось.

Священник со святою водою двинулся к новым апартаментам, чтобы окропить стены покоев, которые открылись перед нами величественные, великолепные. Эта феерия не поддается описанию…

Эти громадные люстры; это богатство мрамора… При кажущейся удивительной простоте, в действительности роскошь необычайная. Галерея, украшенная наподобие Альгамбры, отделана с удивительным вкусом: красота ее такова, что любоваться ею можно часами» [326].

Побывавший в Петербурге в 1839 г. французский путешественник маркиз де Кюстин, в своих записках тоже уделил немало внимания возрожденному Зимнему дворцу. Из всего спектра рассказов о возрождении дворца пристрастный француз выбрал только те, которые укладывались в его схему восприятия России: «В течение года дворец возродился из пепла. Чтобы работа была кончена к сроку, назначенному императором, понадобились неслыханные усилия. Во время холодов от 25 до 30 градусов шесть тысяч неизвестных мучеников, мучеников без заслуги, мучеников невольного послушания были заключены в залах, натопленных до 30 градусов для скорейшей просушки стен. Таким образом, эти несчастные люди, входя и выходя из этого жилища великолепия и удовольствия, испытывали разницу в температуре от 50 до 60 градусов. Мне рассказывали, что те из этих несчастных, которые красили внутри самых натопленных зал, были принуждены надевать на головы нечто вроде шапок со льдом, чтобы иметь возможность сохранить свои чувства в той жгучей температуре. Я испытываю неприятное чувство в Петербурге с тех пор, как видел этот дворец и как мне сказали, жизни скольких людей он стоил. Версальские миллионы кормили столько же семей французских рабочих, сколько славянских рабов убила 12-месячная работа в Зимнем дворце. Царское слово обладает творческой силой. Да, оно оживляет камни, но убивая для этого людей».

Любопытно, что к стенаниям европейского «борца за права человека», позже присоединились и отечественные диссиденты. Еще один «народный печальник», А.И. Герцен, обличая николаевское самодержавие с берегов туманного Альбиона, упоминал, что Зимний дворец «возникал из огня на трупах работников» [327]. Как-то и Кюстину, и Герцену очень хотелось «трупов», и чем больше, тем лучше. Надо признать, что «трупы» действительно были. Как следует из архивных документов «для служебного пользования», при восстановлении Зимнего дворца погибло пять рабочих (об этих погибших будет рассказано в параграфе, посвященном крышам Зимнего дворца. – И. З.).

Европейские читатели, конечно, верили де Кюстину, писавшему о бесчисленных «славянских рабах», погибших на восстановлении Зимнего дворца. Эти разговоры велись в европейских светских салонах, записных ораторов которых совершенно не устраивала сильная самодержавная Россия. И стремительное восстановление из пепла Зимнего дворца воспринималось многими европейцами как зримое свидетельство этой силы. Это раздражало.

В качестве примера таких разговоров приведем мнение герцогини де Дино, записанное в дневнике 24 мая 1843 г.: «Я знаю Россию и русскую жизнь недостаточно хорошо, чтобы проверить точность рассказов и описаний, однако, как из преданий, так и из собственных моих сношений с русскими, я знаю довольно, чтобы понять, что описания Кюстина вполне правдоподобны. Так, все, что он рассказывает о тысячах рабочих, принесенных в жертву ради скорейшего восстановления императорского Зимнего дворца в Санкт-Петербурге, я слышала в Берлине».

Маркиз де Кюстин, который заранее негативно относился не только к «сатрапу» Николаю I, но и России, тем не менее признавал, что «дворец этот, пожалуй, самый просторный и великолепный из всех дворцов в мире». На него, как и на любого нашего современника, не могла не произвести впечатления роскошная Иорданская лестница, но и тогда он не оставляет возможности уязвить: «особенно же одиноко я чувствовал себя на лестнице нового Зимнего дворца, напоминающей декорацию к опере „Гюстав“».

Семья Николая I переехала в Зимний дворец в ноябре 1839 г., по традиции поведя лето в пригородных резиденциях. Архитекторы использовали лето 1839 г. для того, чтобы внести последние штрихи в облик императорской резиденции.

В официальных изданиях, посвященных возрождению Зимнего дворца, преобладали патетические интонации. Это была уже нормальная идеологическая работа. Однако работавшим во дворце специалистам и другим причастным к грандиозному строительству людям было совершенно понятно, что при всей энергии членов Комиссии и добросовестности подрядчиков и рабочих в сдаваемом в столь короткие сроки дворце будут недоделки. Этот факт не драматизировали, а относились к нему спокойно, осознавая, что еще многие годы уйдут на доведение дворца до нужного уровня. Один из современников в августе 1839 г. упоминал: «Невыгодные последствия столь большой поспешности повсюду видны в Зимнем дворце: сырые, нездоровые стены; все комнаты летом много топились для просушки, поэтому уже во многих апартаментах стало невозможно жить». Но подобное в еще более худшем варианте Николай I пережил в детские годы в Михайловском замке. Поэтому по осени 1839 г. он совершенно сознательно перевозит в Зимний дворец свою постоянно недомогающую жену и детей. Этот шаг для царя, имевшего жилой и любимый Аничков дворец, тоже был частью его публичной работы. И императрица Александра Федоровна абсолютно разделяла взгляды мужа на особенности их «профессии».

Так или иначе, в России современники восприняли восстановление Зимнего дворца как настоящий человеческий и архитектурный подвиг. Об этом свидетельствуют и воспоминания де Кюстина, который пристально наблюдал за лицами и поведением особ русского императорского двора: «Это настоящая феерия, причем холодноватое великолепие обычных балов оживлялось восторженным изумлением, какое вызывали у придворных все залы восстановленного за год дворца; восторги эти придавали происходящему некоторый драматический интерес. Каждый зал, каждая роспись становились предметом удивления для самих русских, бывших свидетелями пожара и впервые переступивших порог этого великолепного здания с тех пор, как по воле земного бога храм его восстал из пепла. „Какое усилие воли!“ – думал я при виде каждой галереи, каждой мраморной статуи, каждого живописного полотна. Хотя все эти украшения были восстановлены не далее, как вчера, стилем своим они напоминают то столетие, когда дворец был построен; все, что представало моим глазам, казалось мне уже древним; в России подражают всему, даже времени. Чудеса эти внушали толпе восхищение поистине заразительное; видя триумф воли одного человека и слыша восклицания других людей, я сам начинал уже куда меньше возмущаться ценой, в которую стало царское чудо. Если я поддался этому воздействию по прошествии двух дней, как же снисходительно следует относиться к людям, рожденным в этой стране и всю жизнь дышащим воздухом этого двора!.. иными словами, России, ибо все подданные этой огромной империи дышат воздухом двора. <…> Я видел людей, танцевавших на том месте, где год назад едва не погибли под обломками дворца они сами и где сложили голову многие другие люди – сложили голову ради того, чтобы двор смог предаться увеселениям точно в день, назначенный императором. <…> Большая галерея, стены которой до пожара были побелены, а теперь целиком покрыты позолотой, восхитила меня. Несчастье сослужило хорошую службу императору, обожающему роскошь… я хотел назвать ее царской, но слово это не выражает в полной мере здешнего великолепия; слово „божественная“ лучше передает мнение верховного правителя России о себе самом. Послы всех европейских держав были приглашены на бал, где могли убедиться в том, какие чудеса творит российское правительство, столь сурово бранимое обывателями и вызывающее столь сильную зависть и столь безудержное восхищение у политиков, людей сугубо практических, которые поражаются в первую очередь простоте деспотического механизма. Громаднейший дворец в мире, восстановленный за один год, – какой источник восторгов для людей, привыкших существовать вблизи трона».