Самарканд - Маалуф Амин (читаемые книги читать онлайн бесплатно .txt) 📗
— Если мы станем драться, то во имя будущего. Разве не живет Персия воспоминанием об имаме Хусейне? А ведь он всего лишь повел битву, заранее обреченную на поражение, и был побежден, растоптан, растерзан. Однако мы почитаем его как мученика. Персия, чтобы обрести веру, нуждается в крови. Нас семьдесят два человека, как и сторонников Хусейна. Если мы погибнем, здание парламента станет местом паломничества и демократия на века укоренится в почве Востока.
Все собрание выразило желание сражаться и пасть, но случилось иначе. Они не дали слабину и не предали дело. Напротив, пытались организовать оборону города, призвали под свои знамена волонтеров, как в Тебризе. Но все это не пригодилось. Захватив север страны, царские войска продвигались к столице. Только снег еще слегка тормозил их.
24 декабря премьер-министр решил вернуть власть с помощью казаков, бахтиарских князей и части армии и жандармерии и сделался хозяином столицы, объявив о роспуске парламента. Некоторые депутаты были задержаны, самые неуемные сосланы. Во главе списка стоял Фазель.
Первым актом нового правительства было принятие требований царя. Вежливое письмо уведомило Моргана Шустера, что в его услугах более не нуждаются.
Он пробыл в Персии восемь месяцев — головокружительных, небывалых, чуть было не изменивших облик Востока.
11 января 1912 года Шустера с почестями проводили. Юный шах предоставил в его распоряжение свой собственный автомобиль с шофером, г-ном Варле, французам. Тот отвез его с семьей в порт Энзели.
Очень многие хотели с ним попрощаться, и потому проводы затянулись: начавшись на крыльце его резиденции, они закончилось лишь на границе. Никаких громких заявлений, только слезы на всем протяжении его пути. Случился и неприятный инцидент: один казак поднял с земли камень и сделал вид, что собирается швырнуть его в автомобиль.
Когда автомобиль скрылся за Казвинскими воротами, я еще некоторое время продолжал идти с Чарлзом Расселом, но затем наши пути разошлись, и я пешком отправился к Ширин.
— У тебя такой потрясенный вид, — проговорила она, завидев меня.
— Я только что распрощался с Шустером.
— Ах! Так он наконец уехал!
Я не был уверен, что правильно уловил тон, каким были произнесены эти слова. Она пояснила:
— Я вот думаю, а не было бы лучше, чтобы ноги его никогда не было в нашей стране?
Я с ужасом взирал на нее.
— И это говоришь ты?
— Да, я, Ширин, говорю это. Я аплодировала его приезду, одобряла все его начинания, видела в нем чуть ли не искупителя… а теперь вот сожалею, что он не остался в своей далекой Америке.
— Но чем же он провинился?
— В том-то и дело, что ничем, и это доказывает, что он не понял Персии.
— Я что-то никак не возьму в толк.
— Министр, оказавшийся умнее своего правителя, женщина, оказавшаяся умнее своего мужа, солдат, оказавшийся умнее своего офицера, не заслуживают ли они двойного наказания? Для слабых быть умнее — вина. По отношению к России и Англии Персия слаба и должна вести себя соответствующим образом.
— До скончания веков? А не лучше ли однажды проснуться, построить современное государство, дать образование народу, войти в сообщество процветающих и уважаемых наций? Это-то и попытался осуществить Шустер.
— И за это я им восхищаюсь. Но не могу не думать, что, если б он преуспел в меньшей степени, мы не оказались бы сегодня в столь плачевном состоянии. Конец демократии, конец независимости.
— Принимая во внимание аппетиты царя, это должно было случиться рано или поздно.
— Всегда лучше, чтобы несчастье случилось позже. Знаешь историю осла Насреддина?
Она имела в виду полулегендарного персонажа всех историй и притчей Персии, от Заречья до Малой Азии.
— Один наполовину сумасшедший царь, — начала Ширин, — приговорил Насреддина к смерти за кражу осла. Когда его вели на казнь, Насреддин вскричал: «Этот осел на самом деле мой брат, его заколдовал волшебник, но если мне отдадут его на год, я снова научу его говорить!» Заинтригованный монарх заставил обвиняемого повторить свои слова, а затем постановил: «Так и быть! Но если через год, день в день, осел не заговорит, ты будешь казнен». Позже жена Насреддина спросила у него: «Как ты мог такое обещать? Тебе же известно, что осел не заговорит». «Конечно, известно, — отвечал Насреддин, но через год царь может умереть, осел может умереть, я сам могу умереть». Если бы мы выиграли время, — продолжала Ширин, — Россия, может быть, ввязалась бы в балканскую войну или в войну с Китаем. Да и царь не вечен, а кроме того, под ним в любую минуту может зашататься трон, как шесть лет назад, под действием бунтов и мятежей. Нам бы подождать, потерпеть, потянуть время, хитрить, лгать, ловчить, обещать. Такова всегдашняя мудрость Востока. Шустер захотел заставить нас двигаться вперед в ритме Запада и привел нас к катастрофе.
Казалось, ей нелегко держать такие речи, я не стал вступать с ней в пререкания.
— Персия напоминает мне парусник-неудачник. Моряки без конца жалуются на то, что мало ветра. И вдруг, словно в наказание, небо посылает им шквал.
Мы долго удрученно молчали. Затем я нежно обнял ее.
— Ширин!
Видимо, я как-то особенно произнес ее имя, только она вздрогнула, отстранилась от меня и с подозрением уставилась на меня.
— Уезжаешь?
— Да. Но иначе, чем ты думаешь.
— Как это «иначе»?
— Я уезжаю с тобой.
XLVIII
Шербур, 10 апреля 1912 года.
Передо мной, насколько хватает глаз, Ла-Манш — спокойный, с серебряными барашками на поверхности воды. Рядом со мной — Ширин. В нашем багаже Рукопись. Вокруг нас — самая настоящая восточная толпа.
Столько разговоров было о знаменитостях, севших на «Титаник», что почти забылись те, ради кого был выстроен этот колосс: мигранты, миллионы мужчин, женщин и детей, которых не принимал ни один берег и которые мечтали об Америке. Пароход должен был послужить цели доставки этих людей в страну обетованную. Он подбирал всех: англичан и скандинавов — в Саутгемптоне, ирландцев — в Квинстоуне, а греков, сирийцев, армян из Анатолии, евреев из Салоник или Бессарабии, хорватов, сербов, персов — в Шербуре. На морском вокзале я наблюдал за выходцами с Востока: держась рядом со своим жалким скарбом, они с нетерпением ждали отплытия, стойко вынося все тяготы путешествия — заполнение формуляра, проблемы с багажом и т.д. У каждого в глубине взгляда притаилось либо любопытство, либо горечь, и все как некую привилегию воспринимали то, что им предстояло принять участие в первом рейсе самого могучего, современного и надежного из кораблей, когда-либо построенных человечеством.
Да и мои чувства мало чем отличались от их. Мы поженились в Париже три недели назад, и я повременил с отъездом в Америку с одной-единственной целью: подарить своей любимой свадебное путешествие, достойное той восточной пышности, к которой она привыкла. Это не было пустым капризом. Ширин долгое время весьма сдержанно относилась к идее поселиться в США, и если бы не разочарование, связанное с неудавшимся пробуждением ее родины, никогда не согласилась бы следовать за мной. Я был преисполнен решимости воссоздать для нее привычную среду и даже сделать ее более феерической.
«Титаник» как нельзя лучше подходил для этой цели. Казалось, он был задуман людьми, стремящимися создать в этом дворце на плаву возможность самого роскошного времяпрепровождения, существующего на земле, к примеру, восточные радости: щадящая турецкая баня, не хуже константинопольских или каирских, зимние сады с пальмовыми деревьями и даже электрический верблюд в гимнастическом зале среди перекладин и коней, предназначенный для имитации ощущений путешествия по пустыне.
Но исследуя «Титаник», мы не старались отыскать на нем только нечто экзотическое, порой предаваясь и чисто европейским удовольствиям, как-то: дегустации устриц или соте из цыпленка под лионским соусом — фирменного блюда шеф-повара Проктора — под вино Ко д’Этурнель 1887 года и музыку из «сказок Гофмана», «Гейши» или «Великого Могола» Людера, исполняемую музыкантами в темно-синих смокингах.
