Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару - Эдвардс Энн (читать полные книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Во внешности самой Пегги не было ничего, что позволяло бы определить в ней знаменитость. Из-за своих миниатюрных размеров она была вынуждена покупать одежду в подростковых секциях магазинов, и зачастую ее полудетский костюм казался удивительно забавным, особенно в сочетании с весьма кокетливыми шляпками, довольно большими плоскими сумочками и тяжелой ортопедической обувью, которую Пегги вынуждена была носить.
Хождение по магазинам на долгое время стало для нее неприятным и вынужденным испытанием, а уж выбор туалета по случаю каких-то торжеств — сущей пыткой. В таких случаях она, как правило, впадала в панику, и дело кончалось тем, что Пегги просто хватала то, что попроще, совершенно не думая о том, уместен ли будет ее наряд. И похоже, ей нравилось обыгрывать те черты своей внешности, которые делали ее похожей на девочку: на всех костюмированных вечерах, например, она всегда наряжалась в детский костюм. (На один из таких вечеров она заявилась в костюме Бэби Снука — Длинного носа.)
Отмеченная Маршами одиннадцатая годовщина их брака заставила Пегги по-новому взглянуть на ее отношения с Джоном, и впервые она даже решилась высказаться по этому поводу в личной переписке. Так, в письме к Лу Коул Пегги шутит, что они с Джоном, похоже, срослись как сиамские близнецы — настолько взаимозависимыми они стали. И супруги по-прежнему продолжали хранить тайны друг друга: у Пегги это был Ред, у Джона — его эпилепсия.
Болезнь Джона, однако, никак не проявляла себя в течение ряда лет, но в тот год, когда шла заключительная работа над романом, он вновь перенес несколько приступов. Правда, они не были столь серьезны, чтобы его необходимо было госпитализировать, и тем не менее Пегги была уверена, что вызваны они были той напряженной работой, которой пришлось заниматься Джону, редактируя рукопись, и даже испытывала чувство вины перед ним.
До самого выхода книги в свет и горячего приема, оказанного ей публикой, ни одному из супругов Маршей и в голову не могло бы прийти, что этот роман может хоть что-то изменить в их жизни или нарушить тщательно оберегаемое ими уединение. Но когда три репортера «Ассошиэйтед Пресс» атаковали Пегги в ее собственной гостиной накануне бегства в Гейнсвилл, она осознала, что теперь из-за пристального внимания прессы к ее персоне не только брак с Редом может всплыть наверх, но и болезнь Джона станет достоянием широкой публики. И всем этим, по словам Грэнберри, она была глубоко встревожена. А потому приглашение приехать в Блоувинг-Рок можно было посчитать подарком судьбы: там она могла бы все спокойно обдумать и найти какой-то выход из положения. При этом никто, кроме Джона, не будет знать, где она.
Но скрывалась Пегги не только от Реда, поклонников и журналистов; она пыталась убежать от необходимости принятия важного решения.
Дело в том, что еще 14 июня Дэвид Сэлзник предложил мисс Уильямс 50 тысяч долларов за право на экранизацию «Унесенных ветром». «Макмиллан» сообщил об этом Пегги, к 8 июля она телеграфировала из Гейнсвилла о своем предварительном согласии — до представления ей контракта. Но едва успев отправить телеграмму, Пегги начала сомневаться, а правильно ли она поступила. Сообщение о ее согласии в прессе пока не появилось.
Контракт был отправлен в великой спешке и прибыл в Атланту 13 июля — за несколько часов до ее отъезда в Блоувинг-Рок. Просмотреть его Пегги отказалась, предоставив Джону разобраться с этим документом и потом все разъяснить ей, но при этом потребовала, чтобы Джон еще раз убедился, что «Макмиллан» знает о договоренности ничего не сообщать об этом в прессу и не делать никаких заявлений.
А в прессе уже вовсю распределялись роли в будущем фильме, причем чаще других назывались имена Кларка Гейбла и Джанет Гейнор в качестве главных претендентов на роли Ретта и Скарлетт.
«Только не Джанет Гейнор! Избавьте меня от этого позора!» — писала Пегги Лу Коул в том самом письме, написанном ею в день отъезда в Блоувинг-Рок, в котором она в первый и, похоже, последний раз «распределила» главные роли в фильме «Унесенные ветром».
«С самого начала я видела Мириам Хопкинс в роли Скарлетт, но я знала, что мое мнение не будет иметь никакого значения, и потому предпочитала молчать». У Хопкинс, писала Пегги, есть голос, внешность, индивидуальность, а вот характерная внешность Элизабет Ален, сыгравшей роль матери Давида Копперфильда в недавно снятом фильме, казалась ей наиболее подходящей для Мелани. И далее она пишет: «Мне бы хотелось, чтобы у Чарльза Бойера не было французского акцента, поскольку именно его я выбрала бы на роль Ретта. На втором месте после него — Джек Холт (звезда вестернов), единственный человек, о котором я могу думать как о Ретте».
Из этого письма становится ясно, что Пегги представляла свой роман в качестве фильма и намеревалась подписать контракт. Но при этом вполне отдавала себе отчет в том, что, сделав это, потеряет всякий контроль над дальнейшими событиями.
Утром в понедельник 13 июля, уделив своему наряду еще меньше внимания, чем обычно, Пегги отправилась в путешествие по железной дороге, которое включало в себя две пересадки и заканчивалось в маленьком городке Хикори, штат Северная Каролина, расположенном в сорока милях от Блоувинг-Рока.
Джон условился с Эдвином Грэнберри, что тот с женой и зятем встретит Пегги на вокзале и отвезет на место, где она поселится в пансионе через дорогу от дома Грэнберри, в котором они жили со своими маленькими сыновьями.
Как и было условлено, Грэнберри никому, кроме жены и ее брата, а также Гершеля Брискеля, не сказал, что Маргарет Митчелл приезжает в Блоувинг-Рок.
На платформе было людно, когда Пегги сошла с поезда, и она сразу же со страхом подумала, не сообщил ли кто-нибудь репортерам о ее приезде. Ехала она в последнем вагоне и потому, сойдя с поезда, оказалась неподалеку от здания вокзала. Уверенная в том, что Грэнберри будут ждать ее внутри, она оставила багаж на платформе и направилась со стороны пригородных путей к входной двери здания вокзала. Войдя внутрь и не обнаружив там никого, она, довольная, что ей удалось провести прессу, села и стала ждать, когда появятся Грэнберри.
Но репортеров среди встречающих не было, и когда платформа опустела, а Маргарет Митчелл так и не появилась, Грэнберри решили, что Пегги передумала ехать и что телеграмма, сообщающая об этом, просто не дошла до них.
Июльское солнце палило вовсю, и они втроем стояли в тени у вокзала, решая, что предпринять. И тут краем глаза Грэнберри увидел то, что он позднее описывал так: «маленькая, простая женщина, одетая в домашнее платье из хлопка» (на Пегги был новый набивной ситцевый халат, похожий на домашнее платье), вышла из здания вокзала, осмотрелась вокруг, что-то спросила у человека, стоявшего у железнодорожных путей, и направилась к единственному на вокзале такси. Грэнберри никогда бы не подумал, что это и есть та самая Маргарет Митчелл. У него была ее фотография, на которой Пегги выглядела очень похоже, но которая, естественно, не могла продемонстрировать ее малый рост.
Встречающие как раз пришли к соглашению позвонить Джону в Атланту, когда Грэнберри почувствовал, как кто-то тронул его за рукав, и нагнулся, чтобы «посмотреть на этого маленького эльфа».
— Вы не Эдвин Грэнберри? — спросила его Пегги.
Грэнберри настояли, чтобы Пегги села рядом с Эдвином, сидевшим за рулем. Когда автомобиль, развернувшись, начал подниматься по узкой крутой дороге на гребень горы, направляясь к Блоувинг-Року, болтовня Пегги, очень живая поначалу, стала затихать. И где-то на полпути она, промолчав минут десять, вдруг произнесла тихим испуганным голосом: «Вы не могли бы остановить машину? Боюсь, что меня сейчас вырвет». Машину остановили, Пегги вышла, и когда они поехали дальше, остаток пути можно было назвать чем угодно, только не удовольствием.
И тем не менее позднее Пегги писала Джону, что правильно сделала, что приехала. Причина была не только в компании приятных людей, но и в самом городке, расположенном на высоте четырех тысяч футов над уровнем моря и прямо у живописного хайвея, проходившего через долину Шенандоа к Национальный парк. Из городка открывался потрясающий вид — суровый, но прекрасный.
