Северная Пальмира. Первые дни Санкт-Петербурга. - Марсден Кристофер (читать книги онлайн .txt) 📗

К 1773 году относится портрет Камерона работы Р. Хантера. Этот портрет, находящийся ныне во владении г-на Давида Минлоура, был в 1936 году опубликован Лукомским. На заднем плане портрета Камерона видны его планы римских бань и бюст его патрона, Бута. Сам Камерон изображен в весьма вычурном костюме на русский манер, с бородой, в меховой шапке и в кафтане. Как русский костюм мог оказаться на нем в 1773 году? Неужели Камерона уже приглашали посетить Россию? Дата его приезда в Россию точно не определена, но она где-то между 1777-м и 1779 годами, причем Екатерина не упоминает Камерона в своей корреспонденции даже в еще более позднее время.

Мы можем только предположить, что авантюрный характер Камерона заставлял его уже тогда глядеть на восток. Англия явно не оценила его талант должным образом; нет ни одного упоминания о здании или украшениях, которые бы он создал. Все, что он оставил после себя в Лондоне, — это несколько рисунков. Из них сто двадцать было приобретено в 1820 году у неизвестного наследника Камерона князем Ливеном, русским послом в Лондоне, за 105 фунтов стерлингов; в наши дни они находятся в Эрмитаже. Есть также несколько малозначительных рисунков, разбросанных по коллекциям по всей стране. Нет сомнений, что многие рисунки еще требуется отыскать.

Между 1773-м, когда Хантер нарисовал Камерона в русском костюме, и 1779 годом, когда Камерон и в самом деле появился в русской столице, лежит несколько лет, о которых мы не можем сказать ничего. Эти шесть лет — один из совершенно неизвестных нам периодов в его жизни.

Довольно забавно, что только в двух странах — Англии и России — в конце XVIII столетия состоялось возрождение традиций античности, основанное на недавно раскопанных архитектурных примерах Помпеи и Геркуланума. Нигде в прочей Европе античные традиции не восстанавливались с таким рвением и тщательностью, нигде не следовали им в малейших деталях, нигде не было проявлено в этом такой тонкости и такого вкуса, как мы можем, к примеру, видеть в Екатерининском парке в Царском Селе. Но если внимательно присмотреться к произведениям последователей античности, это уже не покажется странным. Мы можем видеть, сколь спокойной и интеллектуальной, возможно даже чересчур здравой и опытной является манера, в которой работали Кент и Адаме, Уэджвуд и Флаксмен, и как соответствуют их творения духу Балтики. Русский классицизм отличается от английского совсем немногим — большей смелостью в использовании материалов и несколько большей театральностью; эти отличия легко объясняются разными климатическими особенностями.

Когда знакомишься с творчеством Чарльза Камерона, простого шотландца, на плечи которого выпало в одиночку отстаивать классический стиль и стать одним из самых выдающихся явлений в России XVIII столетия, появляется много вопросов. Прежде всего следует понять, какие влияния и воздействия испытал этот человек, который смог в одиночку добиться столь ошеломляющего успеха при дворе Екатерины.

Прежде всего можно заметить воздействие на Камерона собственных вкусов и склонностей императрицы. Жить в Царском Селе в антураже елизаветинского времени было для нее непереносимо. Мы можем восхищаться талантом Растрелли — но нам следует понять и Екатерину. Каким вульгарным, каким варварским, должно быть, ей казалось все вокруг! Ее раздражало не только напоминание о Елизавете, но и сама архитектура, со своей позолотой, с излишним украшательством, роскошью и розовой расцветкой, сахарной сладостностью, ярко выраженной женственностью, грациозными изгибами и сексуальностью! Это похоже на диету Румпельмайера из эклеров и взбитых сливок. Как естественно для ее отстраненного и интеллектуального разума страстно желать чего-то иного — любого, лишь бы оно было другим. Классический стиль связан с историей — конечно, Екатерина поспешила перейти к этому стилю.

Переход к классике произошел во всей Европе, когда во время правления Александра I египетская кампания Наполеона привела к появлению на этом континенте сфинксов и когда во всех салонах обсуждали полученные во время кампании материалы. Но только в Англии благодаря архитекторам-декораторам интерьера эта мода стала эффективным и воистину неистощимым методом, благодаря которому буквально всему, от металлического прута для укрепления ковра на лестнице до всего дворца — и даже целого поселка, — можно было придать античный вид, не пожертвовав при этом элегантностью. Из Англии метод перешел в Россию. Чтобы подтвердить эти слова, достаточно прочитать собственные признания Екатерины в ее «англомании» (в начале 1772 года она приказала парки в Царском Селе разбить заново в английском стиле) в одном из писем Вольтеру (от 25 июня 1772 года) для объяснения тесной связи, которая установилась между художественными направлениями двух стран.

Но эту связь довелось устанавливать французу. Именно француз стал посредником между английским стилем и воплощением в жизнь замыслов Камерона в России. Роберт Адам, описывая в своей книге «Руинз» путешествие, которое принесло плоды в виде Адельфи-Террас [46], писал: «Уговорив г-на Клериссо, французского художника, чей вкус и знания я хотел бы привлечь себе в помощь для выполнения моего плана, сопровождать меня в дороге, мы отправились из Венеции 11 июля 1751 года и 22-го числа этого месяца прибыли в Сараево». Шарль Луи Клериссо родился в 1722 году в Париже и во время встречи с Адамом находился в Риме во Французской академии, где он провел несколько лет. Сделав ряд рисунков для Адама, которые были напечатаны в его книге «Ру-инз», Клериссо вернулся в Рим, но 1772 год он провел в Лондоне, где выставлял свои работы в Королевской академии. Появление в 1778 году первого тома «Памятников Нима», а также серии книг «Древности Франции» продемонстрировало склонность Клериссо к древностям, и, возможно, именно это привело к тому, что Парижская академия выбрала именно Клериссо, когда в следующем году Екатерина II обратилась к Фальконе и Кочину через Гримма с просьбой найти архитектора, способного создать для нее дворец, похожий на «дворцы римских императоров».

Несмотря на свою высокую репутацию в Италии и Англии, Клериссо во Франции денег не заработал. Гримм описывает, что, когда он послал за Клериссо сказать ему о его назначении на службу при русском дворе, Клериссо слушал его, закрыв глаза ладонями, после чего начал плакать, а когда Гримм закончил читать письмо, с плачем выбежал из комнаты, с криком: «Монсеньор, монсеньор, она императрица, высокая душа, но я — художник, и у меня тоже есть душа, иначе я бы не заслужил эту честь!»

Дворец не был построен. Произошло небольшое недоразумение, — на самом деле Екатерине хотелось сравнительно скромного «древнего здания» в парке Царского Села, Клериссо же, к ее неудовольствию, составил планы для гигантского дворца. Екатерина также заказала ему модель триумфальной арки в честь ее победы над турками. Прибыв в Россию, Клериссо принялся работать для Екатерины. Здесь он приобрел значительное влияние на Камерона, который, вместе с Кваренги, прибыл в Санкт-Петербург вскоре за ним и тут же принялся работать для императрицы. «В настоящее время я получила в свое распоряжение господина Камерона, шотландца по происхождению, якобинца в своей профессии, превосходного чертежника, вдохновляемого античностью, — писала Екатерина Гримму в августе 1779 года. — Мы с ним отделываем сад на террасе с прудами и галереей внизу, это будет красиво, красиво…» «Камерон, который исполнился уважением к Клериссо…» — добавляет она в 1780 году. А в июне 1781 года Екатерина пишет о Клериссо в следующих выражениях: «Эта голова, голова, полная идей, больше всего восхищает в Клериссо, также замечательны и рисунки для его слуги Камерона по украшению моих новых апартаментов. Эти апартаменты будут в высшей степени великолепны». Из этих слов создается впечатление, что в начале своей деятельности в России Камерон в некоторой степени зависел от Клериссо (который, вообще говоря, примерно двадцать лет был его начальником), получая от него как руководящие указания, так и художественное вдохновение. Согласно словам Екатерины, Камерон работал по рисункам Клериссо. Но это продолжалось недолго, поскольку в 1782 году Клериссо вернулся во Францию. В общении он был очень трудным человеком. Где бы он ни находился, там постоянно возникали конфликты, которые всегда приводили к его уходу.