Любовники и лжецы. Книга 2 - Боумен Салли (книги онлайн полные версии .TXT) 📗
Незадолго до девяти Джини потихоньку вышла из дома. Она шла по узкой улочке, которая вела на вершину холма Холли-хилл, а уже оттуда крутые каменные ступеньки и тропинки, вымощенные брусчаткой, сбегали к Хай-стрит. Газетная лавка оказалась открытой. Джини купила сразу десять газет – все основные ежедневные издания – и пошла по улице обратно.
Ей не терпелось просмотреть газеты до того, как она вернется к Паскалю, и у вершины холма, как раз над старым Хэмпстедским кладбищем, для этого нашлось удобное местечко. Там, на крутой улочке, примостилась маленькая белая католическая церквушка. Неф, возведенный еще в XVIII веке, встретил Джини светом и теплом. Перед статуей Святой Девы Марии, потрескивая, горели свечи. Людей в храме не было. Пройдя поглубже в боковую часовенку, Джини села на молитвенную скамью и принялась перелистывать одну газету за другой. Она тщательно просмотрела все полосы, но лишь на одной обнаружила подробности гибели Джеймса Макмаллена.
Заметка занимала пять сантиметров одной колонки на пятой странице «Дейли мейл» и оказалась более содержательной, чем краткое сообщение в рубрике «Происшествия» во вчерашней «Стандард». Тем не менее несчастный случай – если эту смерть действительно можно было назвать случайной – практически не привлек внимания прессы. Кончина Макмаллена вполне заслуживала названия безвестной.
Его тело, опознанное позже, было обнаружено на железнодорожной ветке между Оксфордом и Лондоном, в пятнадцати километрах к востоку от Оксфорда. Обезображенный труп заметил в пятницу утром с моста над железной дорогой мужчина, гулявший с собакой. Свалиться с этого моста на рельсы было несложно. Смерть могла стать следствием несчастного случая или самоубийства. Именно это ныне и пыталось выяснить следствие. Родственники Макмаллена уже были оповещены. В заметке буквально одной строкой упоминалось, что отец покойного был искусствоведом, а сестру несколько лет назад можно было видеть на телеэкране в «мыльной опере», шедшей три раза в неделю. Джини сложила газету. Случайная смерть? Самоубийство? Макмаллен погиб всего через несколько часов после встречи с ними в Оксфорде. Был ли он похож на человека, готового покончить с собой? Нет, не был.
В раздумье она посидела еще немного, глядя на мерцавшие огоньки свечей. Ей вспомнилась одна примечательная деталь в поведении Макмаллена. Еще тогда, во время их встречи, эта деталь озадачила ее, а теперь всплыла в памяти с новой силой.
Когда разговор в его машине уже близился к концу и Макмаллен пытался поблагодарить их за работу, Паскаль сказал, что с благодарностью лучше подождать до тех пор, пока они не завершат статью. Тогда и можно будет обмениваться комплиментами.
«Ах, тогда… Когда все будет позади. Ну да, конечно», – ответил Макмаллен, и Джини сразу же подметила что-то странное в тоне, каким были произнесены эти слова. В то время она не придала этому особого значения, зато сейчас эта подробность оказывалась наполнена особым смыслом: тогда, за несколько часов до собственной смерти, Макмаллен не рассчитывал, что встретится с ними когда-либо в будущем.
Почему? Был ли он так уверен в неотвратимости скорой гибели? Ожидал ли, что несчастный случай произойдет с Паскалем или с ней? А может, тому было какое-то другое объяснение?
Поднявшись со скамьи, она вышла на середину храма и ненадолго застыла перед алтарем, все еще думая о Хоторне и загадочных словах, сказанных им той ночью. Джини задумалась, каково быть воспитанным в католических правилах, а потом утратить веру. Ее собственное детство можно было назвать безбожным, причем во многих отношениях. Поддавшись душевному порыву, она опустила монетку в прорезь ящика для пожертвований и зажгла свечку, какие обычно ставят во исполнение обета. Уже открыв дверь, чтобы выйти из церкви, она оглянулась. Из-за открытой двери по церкви потянуло сквозняком. Пламя свечи затрепетало, словно сжалось, но не погасло.
К ее возвращению Паскаль был уже на ногах. Дом наполнял запах свежесваренного кофе. Сам же Паскаль ползал на коленях по гостиной, проверяя свою аппаратуру и раскладывая по футлярам последние нужные детали.
Когда Джини вошла, он рассеянно обернулся, поцеловал ее руки и вновь погрузился в работу. Джини не уходила, наблюдая за ним. На полу стояли два тяжелых алюминиевых кофра. Внутри них, по отсекам, отделанным черным латексом, были разложены орудия труда Паскаля: сами фотокамеры, спектрометры, наборы всевозможных линз. Среди объективов выделялись два телевика – громоздкие и тяжелые, примерно по полметра в длину. Рядом с алюминиевыми ящиками соседствовали треноги – в длинном чехле черной кожи, который размерами и формой напоминал чехол от ружья.
Джини завораживал тусклый блеск футляров и дисков, исписанных по кругу непонятными цифрами; черные, глубокие зрачки объективов словно гипнотизировали ее. Она наблюдала, как работают руки Паскаля: левая – проворно и быстро, правая – медленно. Он ненадолго отвлекся, чтобы несколько раз согнуть и разогнуть раненую руку, а затем продолжил работу. «Вот оно, оружие Паскаля», – подумала Джини.
Она никогда не любила фотоаппараты – именно за то, что они способны замораживать время. Их техническое устройство было недоступно ее пониманию. Потенциал всех этих фотовооружений устрашал. Линзы, уютно, словно бриллианты, разместившиеся в ящичках, ехидно подмигивали ей. Может быть, именно им суждено зафиксировать правду. Кто знает?
Наконец Паскаль захлопнул все ящики и с улыбкой посмотрел на нее.
Ею овладела нерешительность. Однако, зная, что если уж она собралась ему сказать это, то лучше говорить прямо сейчас, Джини выпалила:
– Паскаль, сегодня я с тобой никуда не еду. Я тебе там не нужна. Лучше я отправлюсь в Оксфорд.
– Что? – выпрямившись, он удивленно вытаращил на нее глаза.
– Я еду в Оксфорд. Что касается фотосъемок, я тебе не помощница. Какой от меня прок? Я еду в Оксфорд, чтобы разобраться со смертью Макмаллена.
– Ты соображаешь, что говоришь, дорогая? – Поднявшись с пола, он взял ее за руку. – Мы должны быть вместе. Разве тебе это не понятно? Я не позволю тебе ехать. Это лишено смысла и небезопасно.
– Нет, Паскаль, я поеду. Я доеду до дома в Сент-Джонс-Вуде вместе с тобой. Это по пути на вокзал. А потом направлюсь в Оксфорд. Нужно же кому-то из нас разобраться с этим. Тебе некогда, значит, остается мне. Ведь мы многим обязаны Макмаллену, разве не так?
– Обязаны? – его глаза неожиданно вспыхнули гневом. – Речь идет о подготовке материала, а не о каком-нибудь крестовом походе. Мы ничем не обязаны Макмаллену. У нас полно времени для того, чтобы расследовать его смерть. Это можно сделать позже. На будущей неделе, например. Господи, да пойми же, Джини, он мертв! Мертв, слышишь? И от твоей поездки в Оксфорд ровным счетом ничего не изменится.
– Всякое может быть.
– Нет, все-таки я тебя не понимаю. Как ты можешь! Все, что мы с тобой до сих пор делали, абсолютно все было нацелено на воскресенье, на это чертово любовное свидание, назначенное Хоторном. – Он захлебнулся, его лицо окаменело. – Ах, да, конечно. Понимаю. Все это почти не касается нашего глубокоуважаемого Макмаллена. Ведь речь всего лишь о каком-то Джоне Хоторне. Прав я или нет?
– А что, если я не верю, будто подобные свидания вообще когда-либо имели место? Нет, ты не ослышался: я не верю, что тебе удастся увидеть там Хоторна или какую-то блондинку, не говоря уже о том, чтобы их сфотографировать. Их там попросту не будет. Нет, Паскаль, ты не дождешься их.
– А откуда тебе это известно? – накинулся он на нее. – Разве ты то же самое думала, когда беседовала вчера днем с девкой по вызову? Нет, ты думала совсем другое. И говорила тоже. Так что же вдруг изменилось? И почему? Я знаю: все из-за этой сволочи Хоторна. Это он заставил тебя передумать… Ну ладно, с меня довольно! Любому терпению приходит конец. Хватит душеспасительных бесед! Хватит споров! Я еду в тот дом. А ты едешь со мной – и точка!
– Нет…
