Карта времени - Пальма Феликс Х. (читать книги полные .TXT) 📗
— Я знаю, это будет прекрасно, — сказала она, чтобы приободрить саму себя, и крепко зажмурилась.
— Так и будет, Клер, — заверил ее Том, пытаясь скрыть нетерпение. — Ты сама мне в этом призналась.
Девушка покорно вздохнула. Том, не теряя времени, повернул в замке ключ, учтивым кивком пригласил свою спутницу войти, проскользнул за ней и закрыл за собой дверь. Мрачный коридор снова опустел. Давно не мытое оконное стекло едва пропускало меркнущий вечерний свет. Тусклые лучи, отливающие медью, наполняли помещение мягким, нежным сиянием, кружащиеся в воздухе пылинки напоминали крошечных хрустальных мотыльков. Хотя кто-то другой, возможно, сравнил бы это неспешное, гипнотическое кружение с танцем блестящей цветочной пыльцы. Из-за плотно закрытых дверей доносились хриплые стоны, сдавленные крики, звонкие шлепки ладоней о чьи-то тугие ляжки, равномерный скрип кроватей — верные признаки страсти, не освященной узами брака. Звуки любовных баталий сливались с бранью и детским плачем, образуя нестройную симфонию жизни. Узкий коридор в тридцать метров длиной украшали незатейливые картины, на стенах висели светильники, которые владелец пансиона мистер Пикард — было бы невежливо не представить вам этого достойного человека, хотя в нашей истории он больше не появится, — собственноручно зажигал каждый вечер в одно и то же время, чтобы гости не споткнулись в потемках.
Это его шаги послышались на лестнице. Годы брали свое, и старику с каждым днем становилось все тяжелее преодолевать высокие ступеньки. Добравшись до второго этажа, он всякий раз испускал глубокий, полный облегчения вздох. Потом мистер Пикард доставал из кармана спички и одну за другой зажигал все шесть ламп, призванных освещать коридор. Хозяин пансиона делал свое дело аккуратно, неспешно, поднося спичку к фитилю с ловкостью фехтовальщика, наносящего коронный удар, и стремительно поворачивая ручку, чтобы отрегулировать пламя. Ежевечерний ритуал мистер Пикард выполнял автоматически, с отсутствующим выражением лица. Ни один посетитель ни за что не догадался бы, что творится у него в голове, но я не посетитель, и мне отлично известно, где витали мысли моего персонажа в такие минуты. Старик вспоминал свою внучку Люси, умершую от скарлатины больше десяти лет назад; управляясь с лампами, он думал, отчего Господь зажигает и гасит жизни своих созданий, не считаясь с горем осиротевших близких. Когда загорелась последняя лампа, мистер Пикард убрал коробок в карман и принялся спускаться по лестнице, покидая нашу историю так же тихо и скромно, как появился в ней.
Как только шаги старика стихли, ярко освещенный коридор погрузился в тишину. Полагаю, читатель едва ли придет в восторг, если я вновь предложу ему описание второго этажа, однако именно это я и собираюсь сделать, ибо не желаю нарушать уединение Тома и Клер, бестактно распахнув дверь, за которой они скрылись. Вглядитесь в игру теней на расписанных лилиями обоях, полюбуйтесь на парад кроликов, медведей и собак, силуэты которых вычерчивают на стенах лампы, пока равнодушное к человеческим горестям время скатывает минуты в снежный ком часов и вечер превращается в ночь.
Я не стану спрашивать, сколько зверюшек вы успели сосчитать, пока дверь наконец не открылась и на пороге не появился Том. С довольной улыбкой он заправил рубашку в брюки и надел шапку. За несколько мгновений до этого он, заявив, что должен поспеть к холму до закрытия временного туннеля, мягко высвободился из объятий Клер, целовавшей его так отчаянно и жарко, как целуют любовь всей своей жизни, что вот-вот навсегда потеряют; эти поцелуи еще горели на губах Тома Бланта, пока он спускался по лестнице, недоумевая, как можно одновременно чувствовать себя самым счастливым человеком на земле и самой жалкой тварью во вселенной.
XXVIII
С того свидания прошло два дня, а Том, как это ни удивительно, все еще был жив. Никто не застрелил его посреди ночи, еще не успевшего очнуться от сна, никто не вонзил ему в уличной суете под ребро жадный до крови клинок, никто не пытался переехать его экипажем или толкнуть под поезд. Том чувствовал, что это спокойствие обманчиво, и не мог понять, то ли перед смертью его решили подвергнуть мучительной пытке ожиданием, то ли история с зонтиком все же сошла ему с рук. Порой, не в силах более выносить чудовищное напряжение, он даже подумывал, не поддержать ли семейную традицию, бросившись в Темзу, или повеситься на каком-нибудь крюке, чтобы покончить со всем разом. Обе перспективы казались Бланту все более заманчивыми, особенно по ночам, когда ему снилось, будто Соломон гигантским пауком ползет по городу, пробирается по тротуарам среди чьих-то пальто и шляп, медленно карабкается по лестнице пансиона, ищет его комнату. Том просыпался, когда автомат начинал ломать дверь, и в первые мгновения ему казалось, что он капитан Шеклтон, сбежавший из 2000 года и укрывшийся в 1896-м. Ночью Блант пребывал во власти страхов, но днем у него еще были силы бороться с ними. Днем у него хватало мужества спокойно дожидаться своей участи. Том был не из тех, кто готов выпустить из рук собственную судьбу. Лучше умереть, гордо глядя в глаза палачу, будь он из плоти и крови или из железа.
Перед лицом неминуемой смерти необходимость искать работу отпала сама собой, ведь отправиться в мир иной можно и с пустыми карманами. Чтобы убить время, Том слонялся по улицам — без цели и маршрута, как подхваченный ветром листок. Иногда он забредал в какой-нибудь парк, падал в траву, словно пьяный или бродяга, и погружался в воспоминания о Клер, о ее горячих ласках, дурманящих поцелуях, простодушной и пламенной страсти. Размышляя о том свидании, молодой человек вновь и вновь говорил себе, что заслужил такую муку, что ему не пристало дрожать за свою шкуру, что пуля, которая ему причитается, единственная расплата за совершенную низость.
На третий день ноги сами принесли Тома к подножию холма Харроу, на котором он так часто находил покой и уединение. Трудно было отыскать более подходящее место, чтобы, словно бусины четок, перебрать одно за другим все события своей жизни и обмануть себя, притворившись, что в ней был хоть какой-то смысл. Взобравшись на вершину, Том уселся в тени дуба и устремил бесстрастный взгляд на раскинувшийся вдалеке город. С высоты холма столица империи казалась призрачной и пугающей, ощетинившейся шпилями колоколен и окутанной фабричным дымом. Молодой человек с наслаждением вдыхал прохладный свежий воздух, стараясь не замечать зверского голода. Оставалось надеяться лишь на то, что его убьют до наступления ночи, а то пришлось бы что-нибудь украсть, дабы заглушить жалобы собственного желудка. И куда только подевались люди Мюррея? Ну ничего, с такой высоты он сразу их увидит. А увидев, приветливо улыбнется, распахнет на груди рубашку и укажет на сердце, чтобы им проще было прицелиться. «Ну же, убивайте меня, — скажет он. — Смелее, можете меня не опасаться. Никакой я не герой. Я просто Том, жалкое ничтожество Том Блант. Похороните меня рядом с моим другом Джоном Пичи, таким же бедолагой, как и я».
Том бросил взгляд на старое надгробие и заметил, что подле него, под камнем, белеет конверт. Сначала молодой человек решил, что воображение сыграло с ним злую шутку. Он осторожно поднял письмо и, будто во сне, прочел, что оно адресовано капитану Дереку Шеклтону. Том разорвал конверт и достал сложенный вдвое лист бумаги, исписанный мелким, изящным почерком Клер Хаггерти. Развернув письмо, он принялся читать его вслух, пробуя на вкус каждую букву, медленно, громко и четко, словно хотел поведать окрестным белкам о глубине человеческой тоски. Вот что было в письме:
Клер Хаггерти капитану Дереку Шеклтону
Мой милый Дерек!
Я приступала к этому письму по меньшей мере десяток раз, пока не поняла, что существует только один способ начать его: отбросить всяческие предисловия и объяснения и прямо сказать то, что у меня на сердце. Я люблю тебя, Дерек. Я люблю тебя, как никогда никого не любила. Люблю и буду любить вечно. Эта любовь — единственное, что заставляет меня жить.
Я представляю, как ты удивишься, получив письмо от незнакомки, и поверь, я знаю, каким становится твое лицо, когда ты удивлен. Но это правда, радость моя, я тебя люблю. Вернее, мы любим друг друга, ведь ты, даже не подозревая о моем существовании, тоже меня любишь или полюбишь через несколько часов, а быть может, и минут. А как же иначе? Ты полюбишь меня, потому что уже меня любишь.
То, что было между нами, дает мне право обращаться к тебе так смело и свободно, ведь моя кожа еще помнит твои прикосновения, на моих губах горят твои поцелуи, я до сих пор чувствую тебя внутри. Теперь, несмотря на все мои детские страхи, меня переполняет любовь — та, которую ты предсказал, или нет, не та, другая, куда сильнее, такая любовь, о которой нельзя и помыслить.
Все это может показаться тебе безумием, но на самом деле ответ прост. То, что тебе еще только предстоит пережить, со мной уже случилось. В этом состоит парадокс путешествий во времени. Ты и сам это знаешь, не так ли? Если я не ошибаюсь, ты найдешь мое письмо на холме, в котором открывается временной туннель, а значит, тебе не составит труда мне поверить. Как видишь, я знаю, откуда ты придешь в нашу эпоху, а значит, все, что я пишу, правда. Отбрось сомнения и просто поверь. Поверь хотя бы в то, что мы любим друг друга. Прошу тебя, полюби меня и ответь на мое письмо с тем же чувством. Напиши ответ и оставь его у могилы Джона Пичи; это будет наш способ поддерживать связь, любовь моя, ведь нам предстоит обменяться письмами семь раз. Ты хмуришь брови? Что ж, я тебя не виню, но могу лишь повторить то, что сказала раньше. Напиши мне, любимый, напиши, твои письма — все, что мне осталось.
Увы, у меня плохая новость, Дерек, мы больше не увидимся, отныне только письма будут соединять нас. На самом деле мы виделись всего лишь раз. Сказать по правде, два раза, но наша первая встреча — если придерживаться традиционной хронологии — длилась всего несколько минут. Зато вторая, та, что случится в моей эпохе, навсегда изменит наши жизни, ведь именно тогда в наших душах вспыхнет огонь, который пылает во мне сейчас и который тебе суждено изведать через несколько часов. Теперь я понимаю, отчего в чайном салоне ты был так горяч и нетерпелив: это мои письма подогревали твое нетерпение.
Мы встретимся 20 мая 2000 года, детали этой встречи я изложу в следующем письме. Та, первая встреча положит начало нашей истории, хотя теперь я уже начинаю в этом сомневаться, ведь ты говорил, что узнал меня из писем. Так когда же начинается наш роман? Сейчас, когда ты читаешь мое первое письмо? Нет, и это не начало. Мы угодили в заколдованный круг, Дерек, а у круга нет ни начала, ни конца. Когда я думаю об этом, мое сердце бьется так, что кажется, вот-вот выпрыгнет из груди. Я знаю, что будет дальше: ты прочтешь мое письмо, ты меня полюбишь, ты найдешь меня, когда придет срок. То, чему суждено случиться, не застанет меня врасплох.
Наверное, я должна рассказать тебе, кто я, чем живу и что думаю об окружающем мире, ведь во время свидания в чайном салоне ты сказал, что знаешь обо мне все. Итак, начнем: я родилась 14 марта 1875 года в лондонском Вест-Энде. Я худощавая, среднего роста, у меня синие глаза, а волосы, которые я чаще всего собираю в узел, как ни странно, черные. Кажется, вышло не очень скромно, но что поделать, если я и вправду горжусь собственной внешностью. Ты должен знать разные стороны моей души. У меня есть две старших сестры, Ребекка и Эвелин. Обе замужем и живут в Челси. Мне будет проще описать себя в сравнении с ними. Я всегда чувствовала себя не такой, как они. Эпоха, в которую я родилась, для меня чужая. Мне в ней невыносимо тоскливо, Дерек. Как же это объяснить? Мне кажется, будто я смотрю комедию и все зрители покатываются со смеху, одной мне ни капельки не смешно. Вечная неудовлетворенность жизнью превратила меня в девушку с тяжелым характером, которую неохотно приглашают на приемы и за которой лучше присматривать во время званых обедов, поскольку она отказывается подчиняться глупым нормам приличий, принятым в обществе, и шокирует гостей.
От своих сверстниц я отличаюсь еще и тем, что мне совершенно не хочется замуж. Роль супруги меня нисколько не привлекает, а к роли матери я еще не готова. Ничто не претит моему свободолюбивому духу сильнее, чем участь домоправительницы, помыкающей прислугой и внушающей детям те же абсурдные ценности, на которых воспитывали меня саму, пока муж проявляет себя на каком-нибудь сугубо мужском поприще, совершенно недоступном для женщин. Как видишь, по натуре я независимая авантюристка, при этом, как ни странно, отнюдь не влюбчивая. Буду с тобой откровенна: я думала, что вообще никогда никого не полюблю, пока не встретила тебя. Мне уже стало казаться, что я одна из тех бутылок, что пылятся в винном погребе, ожидая особого случая, который все никак не наступает. Но теперь я понимаю, что обязана своему характеру встречей с тобой.
Послезавтра я вернусь за твоим письмом, любимый, как ты и сказал. Мне не терпится узнать тебя, прочесть твои признания, почувствовать, что ты рядом, несмотря на то что нас разделяет целый океан времени.
