Флотская богиня - Сушинский Богдан Иванович (книги без сокращений .TXT) 📗
– Прежде всего – старшину Климентия.
– И пусть только попробует отказаться! – воодушевленно поддержал ее комбат.
– Клим Климентий – отказаться? Да никогда! Кстати, он и командиром взвода мог бы стать.
– Или же остаться старшиной роты. Но ты прав, ефрейтор, на первых порах ему следует поручить командование этим взводом. А там, глядишь, и младшего лейтенанта присвоят; война – время чинов и орденов.
– Обязательно нужно присвоить.
Евдокимка назвала также Таргасова и еще десятка два бойцов, показавшихся ей наиболее крепкими, кого успела приметить в первые же дни службы, особенно во время учебных десантов, когда «бои на плацдармах» велись рота на роту.
Георгия Аркашина же в их числе Гайдук назвала лишь из уважения к его честно заслуженной тельняшке. В показном балагурстве этого «хлопца из Голой Пристани» просматривалось нечто фальшивое; к тому же он то и дело придирался к Евдокимке, всячески стараясь ее «подначить», не зря старшина Климентий называл его не иначе, как «тля бердичевская».
Правда, поначалу девушка не могла понять, почему именно «бердичевская», но потом выяснилось, что самого его, Клима, как беспризорника, отловили где-то в районе этого самого Бердичева. Настоящее имя свое старшина тщательно скрывал, поэтому беззастенчиво врал, что приходится внебрачным сыном самому Климентию Ворошилову. И хотя за байку эту его в детстве били беспощадно, и не единожды, кличка «Ворошило» к нему приклеилась как-то сама собой. «Нарисовать» же фамилию «Климентий» мальчишка попросил сам, чтобы была похожей на его настоящую – Климентьев, в чем он так и не признался. Впрочем, все это – дела минувших дней. Теперь же в роте все звали старшину просто Климентием, не утруждаясь уточнением – имя ли это старшины или же его фамилия?
17
Когда следователь-садист вышел, мужчины сочувственно осмотрели прислонившую к стене между столом и сейфом, избитую, смертельно измученную женщину, и в кабинете воцарилось неловкое молчание. Жерми конечно же не нравилось, что сразу трое мужчин ее – в таком виде! – рассматривают, словно уличное привидение. Собственный взгляд Анны был преисполнен саркастического осуждения.
Впрочем, турнир взоров длился недолго, и прервала его сама Жерми:
– Так что, господа? Процесс опознания считается завершенным? – она нашла силы озарить энкавэдистов своей старательно отрепетированной улыбкой. При этом левый глаз ее синюшно заплыл, нижняя губа оказалась рассечена, а на подбородке и на скулах запеклись комочки крови – пусть господа офицеры полюбуются тем, чем хотели полюбоваться.
– Извините, Анна, но так было необходимо, – сугубо по-генеральски извинился перед ней Шербетов.
– Если необходимо, тогда стоит ли оправдываться, генерал? – вновь озарила его Жерми улыбкой Квазимодо. – Не утруждайте себя жалостью.
– Речь идет не о жалости, а о жестоких реалиях нашей службы. В утешение всем нам сообщу: сегодня поступило подтверждение того, что проверку младший лейтенант Жерми прошла и ее зачисляют в специальную разведшколу.
– Наконец-то я вижу проявление некоторого благоразумия, – сдержанно прокомментировала Анна.
Доселе молчавший подполковник Гайдук неожиданно обрел дар речи и предложил Жерми присесть. Его тут же, извиняющимся тоном поддержали генерал и полковник. Анна смертельно устала, поэтому инстинктивно шагнула к стулу, на каком еще недавно восседал ее экзекутор, однако опуститься на него так и не решилась, побрезговала.
– Лучше уж я постою, – процедила сквозь распухшие губы она.
Осознав неловкость положения, в котором все они пребывали, находясь в этой камере пыток, генерал признал свою ошибку тем, что предложил пройти в его кабинет.
Пока адъютант накрывал стол четырьмя рюмками коньяка, бутербродами с маргарином и пирожками, вызванная Шербетовым медсестра-сержант, из бывших лагерных надзирательниц, провела Анну в офицерскую душевую и помогла привести ее внешность в порядок.
Они выпили за победу, за доблестную разведку и за всех тех, кто в эти дни сражался на видимых и невидимых фронтах.
– Прямо скажу, – возобновил разговор генерал, обращаясь к Жерми, – о восстановлении вас в звании подполковника, до сих пор к тому же не подтвержденном документально…
– …не может быть и речи, – завершила его фразу Анна.
– Мне бы хотелось выразиться деликатнее: «Речь вести пока что рано». Улавливаете разницу в формулировках?
– Лично я – да, улавливаю, – благодаря усилиям медсестры вид у Анна стал более или менее благопристойным. Во всяком случае, Жерми пыталась убедить себя в этом. – Вопрос: улавливают ли ее те, от кого эти формулировки зависят?
– Одно могу сказать: со временем, возможно, в звании вас все-таки повысят. Главное, что вам присвоено первое офицерское звание, а значит, вы стали кадровым командиром. Поверьте, это дорогого стоит.
– Не слишком ли много мы уделяем этому внимания, товарищ генерал? – агнецки-елейным голосом упрекнула Жерми. – Когда, по щедроте душевной, генерал Врангель, от имени гибнущей России, даровал мне чин подполковника, я тоже особого значения этому не придала. Свой настоящий чин я всегда определяла собственной самооценкой в ту или иную пору своей жизни, в той или иной обстановке.
«Неплохо сказано, – отметил про себя Волынцев, наблюдая за тем, как подполковник Гайдук повторно наполняет рюмки коньяком. – Правда, ее раскрепощает то, что с Шербетовым она уже знакома, и тот протежирует ей. И тем не менее…» Полковник удивился, с какой раскованностью Анна ведет себя в разговоре с генералом. В иной ситуации это покоробило бы его, но сейчас, в роли инспектора, он воспринимал эту особенность характера Анны с точки зрения ее способности вжиться в высокородную среду. Аристократизм поведения и светская непринужденность – вот то, чего не хватало многим агентам, которых готовили для работы в белогвардейской и дипломатической среде; и привить это было, ох, как непросто!
– Я так понимаю, – не стала разочаровывать его Анна, – что задание мое будет заключаться не в проведении какого-то банального теракта, для этого у вас людей хватает, а в том, чтобы я достойно обосновалась в белоэмигрантской среде.
– В общих чертах – да, – признал Волынцев. – К конкретному же разговору об операции мы вернемся через пару месяцев.
– Стало известно, – произнес генерал после того, как была отдана дань второму тосту, «за сотрудничество во имя спасения великой России», – что многие бывшие белогвардейцы уже сейчас, на этом этапе войны, активно сотрудничают с немцами. Притом, что значительная часть их прошла специальную подготовку в различных разведывательных школах и на пропагандистских курсах.
– Этого и следовало ожидать, – спокойно парировала Жерми. – Замечу, однако, что сотрудничать с немцами решатся далеко не все бывшие офицеры Белой гвардии. Даже сгорая при этом от ненависти к коммунистам. Не все! – она с внутренним удовлетворением проследила за нервной реакцией генерала и особенно полковника: не так уж часто им приходилось слышать о ненависти к коммунистам. – Презрение к нашему историческому врагу – германцам – у многих все же сильнее, нежели презрение к своим идеологическим противникам в России. Кстати, вам стало что-нибудь известно о судьбе моего отца?
Генерал выразительно взглянул на Волынцева. Тот прокашлялся и, сомкнув густые седеющие брови, пробубнил:
– Мне не хотелось бы затрагивать эту тему прямо здесь и сейчас. Но, поскольку вы, Анна Альбертовна, просите об этом, и тут все свои…
– Он жив?
Волынцев снял пенсне, бархаткой протер стекла, словно намеревался зачитать какой-то документ, и только потом спасительно выдохнул:
– Судя по тем данным, которые… Словом, жив.
– Что по-настоящему трогательно.
– В сотрудничестве с гитлеровцами пока что не замечен. Обитает в небольшом горном имении, где-то в княжестве Лихтенштейн. Женился на обедневшей, но все еще финансово независимой аристократке из шведской королевской династии.
