Судьбе наперекор… - Лукина Лилия (читать книги без .txt, .fb2) 📗
— Что все? — почти одновременно спросили мы с Михаилом.
— Жмурик,— пожал Солдатов плечами.— Охранник клянется старушкой мамой и боевым прошлым, что у мужика в руках ничего не было и Кондратьев в кабинку хоть и ввалился, но совершенно самостоятельно, а там уже рухнул и, не при даме будет сказано, башкой в унитаз угодил.— При этих словах я только хмыкнула — можно подумать, что это не они здесь совсем недавно соловьями заливались, пар выпуская.— На шум охранник подбежал, видит — хозяин лежит с разбитой башкой. Врачи, то да се... Стали разбираться, с чего бы это вдруг здоровый мужик ласты склеил? И выяснилось, что у него сердце остановилось. Представляете? Совершенно здоровое сердце просто остановилось и все, хотя он никогда на него не жаловался и, вообще, следил за собой самым тщательным образом. Только вот синячок у него нашли..» Махонький такой! Прижизненный! Но сведущие люди говорят, что в таком месте, куда ткни, умеючи да знаючи — и человека на тот свет отправить, как нечего делать. Короче, эти супермены еще раз продемонстрировали на что способны,— высказав все это, Семеныч выпил еще одну рюмку, закурил и как-то внезапно постарел лицом.
— Да... — отрешенно сказал Чаров.— Профессионалы... Откуда только такие берутся?
— Ну что, поехали к Тимошенко,—предложила я, вставая.— Надо же выяснить судьбу акций.
— Поехали,— Солдатов тоже поднялся со стула.— Только я тебя, Елена, за руль сейчас не пущу. Не в том ты состоянии, чтобы машину вести.
— Это от рюмки-то водки? — изумилась я.
— Это от нервов,— пояснил он.— Хоть ты всю жизнь и корчишь из себя мужика, а природа-то у тебя все-таки женская, ее не обманешь. И не спорь! — решительно сказал он, видя, что я собираюсь возразить.— Ты в зеркало на себя посмотри!
Я послушалась и посмотрела — да уж! Перекосило меня.
В банке, куда мы все вместе приехали на служебной «Волге» Чарова, нас на удивление легко пропустили в кабинет Тимошенко. Старательно избегая смотреть в мою сторону, он предложил нам присесть и вежливо поинтересовался, что нас к нему привело. Как мы договорились раньше, разговор вел Михаил, который не менее вежливо спросил, что банк собирается делать с акциями в свете недавно произошедших событий.
— Помилуйте! — недоуменно вскинув жиденькие бровки, фальшиво удивился Тимошенко.— Каких событий?! Конечно, безвременная кончина господина Кондратьева — это страшная трагедия для всех нас. Кто бы мог подумать, что у него такое слабое сердце? Но он ведь работал на износ, не жалея себя. Ах, это был такой прекрасный человек! Чуткий, отзывчивый! Широкой, щедрой души человек!
— Да-да,— грустно покивал головой Михаил.— Смерть всегда выбирает лучших. Это такая несправедливость. Но мы не будем злоупотреблять вашим вниманием и, с вашего позволения, вернемся к приведшей нас сюда проблеме. Так, что же банк собирается сделать с этими акциями?
— Ах, Михаил Владимирович, вы просите у меня невозможного,— с извиняющейся интонацией воскликнул Тимошенко и даже пухленькими ручонками всплеснул.— Подумайте сами, как же я могу разглашать такие сведения? Извините, но ответить я вам не смогу. Но как же приятно разговаривать с интеллигентным человеком! Ведь ваш отец, если я не ошибаюсь, артист Чаров, не так ли?
— Да, и мама тоже актриса.
— Я всегда считал, что происхождение и семейное воспитание — это самое главное в формировании ребенка,— убежденно сказал Тимошенко.— Согласитесь, что ваши родители могли дать вам в детстве гораздо больше, чем какие-нибудь свинарка и пастух, например.
При этих словах Солдатов уцепил меня под столом за руку и крепко сжал, поняв, что я, учитывая мое состояние, вполне могу, уж, если не вцепиться Тимошенко в горло, то высказаться по полной программе запросто. Я вырвала руку и очень заинтересованно спросила:
— А вы, господин Тимошенко, у нас, что же, голубых кровей? — и тут же с сомнением в голосе задумчиво сказала: — Хотя вряд ли... Есть среди моих друзей потомственные аристократы, но это стройные, подтянутые люди, а не такие туши. За нищее голодное детство отъедаетесь? — и я нахально уставилась на разъезжающуюся на его необъятном брюхе рубашку.— Смотрите не похудейте. А то будете трястись от страха и всю солидность растеряете.
— Меня глубоко трогает ваша забота о моем здоровье, но никаких оснований трястись от страха у меня нет,— глядя на меня с ненавистью, прошипел Тимошенко.— Потому что есть четкое указание продать акции «Доверию». Завтра же.
— Ну вот видишь, Миша, как все просто,— я повернулась к Чарову.— Грубо, цинично, но крайне эффективно и быстро. И никаких тебе реверансов и просьб об одолжении. Сам по собственной воле вылепил все, что нам надо,— и я лучезарно улыбнулась Тимошенко.
А он в ответ, устрашающе побагровев, только хватал ртом воздух.
— Ну что? — спросила я мужчин, когда мы уже возвращались на завод.— Заедем в «Якорь»?
— Зачем? — откликнулся с переднего сидения Чаров.— Где-где, а там никаких неожиданностей быть не должно.
— Ты что же думаешь, что парнишка свою голову за Наумова положить готов? Что-то ты слишком хорошего мнения об этих людях,— засомневалась я.
— Так куда ехать-то? — спросил водитель Чарова.
— На завод,— распорядился Михаил.
В уже ставшем для меня чуть ли не родным кабинете Солдатова я расслабленно уселась и сказала:
— Что бы вы ни говорили, а есть у меня предчувствие, что мальчонка этот, директор «Якоря», скинет-таки Самойлову акции и свинтит из Баратова подальше. Потому что деваться бедолаге некуда.
— Никогда! Наумов же ему за это башку отвернет,— возразил мне Семеныч.
— Если ему самому ее раньше не отвернут... Или не снесут... Что равноценно,— безразлично сказал Михаил.
— Нет, я твердо уверена, что до декабря с Наумовым ничего не случится,— возразила я.— А вот, когда он в права наследования вступит, то «Доверие» вежливо так попросит его продать акции. И, если он будет ерепениться, то попугают его, конечно, здорово, но не пришибут, потому что, если он, как я ему советовала, написал завещание в пользу государства, то в случае его смерти «Доверие» рискует остаться с носом — мало ли что нашей местной администрации в голову придет с этим заводом сделать. Так что за жизнь свою ему бояться нечего. А вот нам-то что теперь делать, а?
— А что мы можем сделать? — тут же поинтересовался Солдатов.— Ну, давай, предложи что-нибудь рациональное.
— Да нечего мне вам предложить,— развела я руками.— Сами знаете, «Доверие» действует в рамках закона, прицепиться нам не к чему. Будем ждать.
На следующий день «Доверие» действительно приобрело акции банка, а еще через два дня мне позвонили из регистрационного центра и сообщили, что Самойлов купил акции и у «Якоря».
Когда мы втроем влетели в офис этой фирмы, директора на месте, естественно, не было. Зажатая в угол секретарша, рыдая, сказала нам, что пьяный Наумов, к которому перепуганный смертью Кондратьева директор поехал с просьбой как-то решить вопрос с акциями, просто выгнал его, и тому ничего другого не оставалось делать. Ну, что ж, парня можно понять.
Шли дни, а мы все так же топтались на месте. Я дисциплинированно приезжала на завод, мы сидели в кабинете Пончика, пили кофе и ждали у моря погоды, а, точнее, когда вернется Филин, потому что наблюдение на Самойловым ничего не дало. Вынужденное бездействие выматывало больше, чем самая напряженная работа, и нам стоило большого труда не огрызаться друг на друга по пустякам. Поэтому звонок Панфилова был встречен, если не радостными воплями, то с чувством огромного облегчения — наконец-то появится ясность.
— Слушай внимательно, Лена,— говорил Владимир Иванович, когда мы с ним ехали на встречу с Сергеевым.— Будешь сидеть, молчать, эмоций не проявлять и не вздумай курить. Скажут, чтобы ушла — уйдешь. Одним словом, ты там для мебели. Поняла?
— Так, может, я лучше в машине подожду? При таком-то раскладе?
— Не может! Мало ли, как жизнь повернется, а мне нужно, чтобы тебя там знали,— твердо сказал Пан.
