Кокон - Немец Евгений (читать книги бесплатно полностью без регистрации TXT) 📗
— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Инна Марковна ждет от тебя объяснений, — сказала Алёна ровно, а я подумал, что мне и самому хотелось бы знать, что я делаю. — Всего один день и лицей уже трещит по швам.
— Я — гений разрушения! И ты знала это, когда звала меня на работу.
Волнения преподавательского состава для меня неожиданностью не были. На переменах я выходил покурить на крыльцо, там всегда толпилась молодежь, преспокойно делавшая то же самое (мы в свое время, по крайней мере, прятались за сарай!). Стоило мне появиться, и они теснились, отодвигались от меня, чувствую потенциальную угрозу, но недалеко, так что обрывки фраз ветер до меня доносил: «Атас, это Грек!», «Вон он, вон!..», «Ну бля, короче, чо он устроил — полный пресс! Ты бы видел!..», «Та короче, я тебе конкретно говорю — зверь!..» Больше всего мне понравилось определение «беспредельщик», я даже улыбнулся.
Забавным было и то, что от урока к уроку ученики притихали. Понятное дело, таки вести, как сумасшедший преподаватель по школе… то есть по лицею разлетаются быстро, но все же результат удивил даже меня — к концу занятий коридоры притихли, замерли, как замирает зритель в ожидании развития остросюжетного фильма: кого убьют следующим? Silent hill, одним словом.
— Пошли, Инна Марковна желает тебя видеть, — сказал Алёна, развернулась и порывисто направилась к кабинету директрисы. Определенно, у этой женщины был стержень. Я послушно поплелся следом. Пара учителей, которые встретились мне по дороге, смотрели на меня с испугом. У меня даже возникло желание рыкнуть на них голодным львом, но я не стал. Устал, наверное.
Инна Марковна сидела за столом, руки покоились на столешнице, левая ладонь накрывала правую, взгляд был холоден и суров. Разговор обещал быть коротким, как падение ножа гильотины. Я, не дожидаясь приглашения, плюхнулся в кресло напротив. Несколько секунд директриса пыталась казнить меня взглядом, но со мной такое никогда не срабатывало. Видимо, уяснив это, она перешла к вербальному воздействию:
— До меня дошли слухи, что вы третируете учеников.
— Вранье! — я состроил гримасу возмущения.
— Вы давите на них, и очень сильно. К тому же — матом!
— Я делаю это из гуманности! — пылко заявил я. — Чтобы мне не пришлось их бить!
— А вы что, ещё и бить их собрались?! — толи возмутилась, толи испугалась директриса.
— Ну-у-у-у… — я сделал вид, что задумался. — Я пока не думал над этим всерьез. Вообще, хорошая была практика в гимназиях во времена царя-батюшки — по четвергам всех учеников пороли. Дисциплина была идеальной.
— Павел Витальевич, прекратите паясничать! — взвизгнула директриса. — У нас тут лицей, а не тюрьма! Мы должны прививать молодежи высокие нравственные идеалы, а не калечить их психику!
А вот тут я разозлился.
— Да что вы такое говорите! О каких идеалах?! Развели стукачей — это из них вырастет высокоидейное поколение? Или та анархия, с которой никто из вас не может справиться, это она взрастит будущее нашей страны?! Хватит уже лицемерия, Инна Марковна, пора посмотреть правде в глаза! Наша молодежь покидает школу, унося с собой озлобленность, агрессию и равнодушие! Свои моральные принципы они черпают не из ваших уроков, а из телека, где на них валится лавина американизированных псевдоидеалов! Что, думаете герой Шукшина в «Они сражались за Родину» для них важнее третьесортного «Рэмбо»?! Раскройте глаза, Инна Марковна, им на все наплевать, кроме самих себя, а значит методы, которыми вы пытаетесь навязать им основы нравственности, не работают!
— А ваш метод — орать матом на учеников?!
— Да, чёрт возьми! Орать, а может и бить, чтобы достучаться до них, чтобы проломить тот кокон, в который они спрятались от безразличия родителей, от равнодушия страны, в которой родились, и от вашего лицемерия, которое пытается доказать им заведомо недоказуемое!
Директриса ещё некоторое время пристально смотрела мне в глаз, затем откинулась на спинку кресла, подняла очки на лоб, потерла веки.
«Устала, старая, — подумал я где-то даже с жалостью. — Устала от работы, от учеников, от мудацкого коллектива, теперь ещё и от меня».
— Вы меня уволите? — осторожно спросил я.
— Мне не кем тебя заменить, — не отрывая от лица ладоней, ответила она. Директриса перешла на «ты», и я с обреченностью понял, что теперь она меня не уволит никогда. — Я вообще удивилась, что ты согласился. Зарплата маленькая, а работа — хуже не придумаешь, всё на нервах. Но теперь понятно, почему ты здесь, а не в «ТНК», или там у операторов сотовой связи. С таким характером не то, что работать — жить невозможно.
— Да уж, — скорбно согласился я. Диалог как-то резко перешел на дружеский тон, но я этому не удивился, я давно заметил, что стоит наорать на человека, как он проникается к тебе симпатией. Это загадочно, но это работает. — А кстати, в чем проблема то? Кто-то жаловался?
— Самое удивительное, что нет. Толи ты их запугал, толи просто говоришь на их языке.
— Вот как это называется. Честно сказать, у меня другого языка нету.
— Я уже начинаю это понимать. Но проблемы могут возникнуть там, где их не ожидаешь. Например, от родителей.
— Да не возникнут. Мы пока ещё не ёба… то есть не Америка, где у преподавателей меньше прав, чем у учеников. А на взрослых я умею орать даже с большим энтузиазмом, чем на детей.
— Павел, а у тебя дети есть? — Инна Марковна вышла из-за стола, села на стул рядом со мной, хотя взгляд на меня и не поднимала. Она пустила меня на личную территорию, и я почувствовал электрическое покалывание в левом плече — сигнал опасности. Я инстинктивно отодвинулся, ответил в замешательстве:
— Ну, да, теперь у меня их добрая сотня.
— Значит, нет, — произнесла она как-то обреченно. — Ты не знаешь, что такое свой ребенок.
Она сделала акцент на слове «свой», как будто я и так не понимал, о чём идет речь.
Извечная проблема нестыковки мужских и женских инстинктов продолжения рода, как раз та дилемма, которая превратила основу мужского начала в мачизм, а женского, обильно сдобренного дутой демократией — в феминизм. За тридцать пять лет своей жизни, я знал одного единственного мужчину, который не только хотел ребенка, но после его рождения с радостью переносил все невзгоды, с младенцем связанные, да и вообще любил отпрыска всей душой (вот этот самый орущий сгусток животного эгоизма!), и заботился о нем куда больше, чем его жена. При том, что сам он был далеко не размазня; в его компании я всегда чувствовал себя раскрепощённее, а потому с большим энтузиазмом нарывался на неприятности. Но та семья — исключение из правил. И точка. Всех прочих известных мне мужчин рождение ребенка угнетало. В первую очередь, потому что беременная женщина в глазах мужчины теряет привлекательность. Да и вообще, в самой мысли, что придется засунуть член туда, где уже копошится твое (или чье-то?..) потомство, есть что-то омерзительное. Так что для мужчины, который ещё совсем недавно мог получить удовлетворение буквально по первому желанию, такой поворот сюжета способен привести к эмоциональной катастрофе. К тому же вскорости выясняется, что наследник требует к себе колоссальное внимание, так что ко всему прочему, мужчина начинает жену к ребенку ревновать. Нет, мужчина не может испытывать к своему наследнику материнскую нежность, но со временем он привязывается к нему, и к моменту, когда отпрыску стукнет лет пять, эта привязанность превратиться в любовь. Но эти пять лет надо как-то пережить. Я к этому не был готов в прошлом, не думаю, что смог бы вынести это сейчас.
— Я боюсь младенцев, — сознался я честно. — Их невозможно третировать. Я перед ними бессилен.
Инна Марковна посмотрела на меня внимательно, отвернулась, сказал:
— Поразительная честность. Мужчины и в самом деле боятся детей, только далеко не каждый из них может себе в этом сознаться. Ты сильнее многих, Павел.
Мне стало как-то неуютно. Я спросил, закончен ли наш разговор, на что директриса утвердительно кивнула, и заторопился домой. Мне больше не хотелось с ней откровенничать, тем более на столь щепетильные темы.
