Старомодная комедия - Арбузов Алексей Николаевич (электронные книги бесплатно .txt) 📗
Он (тревожно). Но не кажется ли Вам, что вследствие всех этих, кхм… перемен отдельные нарушения распорядка приняли несколько массовый характер?
Она. Но так ли это существенно? Важно, что мы сплотились в единый коллектив. По утрам, например, меня просто умоляют спеть что-нибудь. Мало того, некоторые даже присоединяются к моему пению.
Он. Надеюсь, что весь остальной этаж находится все же в относительном покое?
Она. Не совсем в этом уверена. Но зато все меньшее число лиц опаздывает к утреннему завтраку. (С интересом.) Однако что Вы скажете про эти котлетки, из которых Вы едите уже вторую?
Он. Количество чеснока, в них положенного, указывает, что тот, кто их готовил, знает толк в кулинарии.
Она. Это ужасно приятно слышать. Дело в том, что мой муж тоже хвалит мою готовку. (Помолчав.) Но скажите лучше, где находится Ваш любимый зонт? Представьте, мне даже казалось, что Ваше недомогание было вызвано страхом навсегда его потерять.
Он (неожиданно мягко). У нас довольно дождливый климат, и этот зонт действительно нередко меня выручал… Но все же дело не в нем… Сказать правду, сердце у меня пошаливает частенько. Как-никак две войны, и притом весьма причудливые.
Она. Неужели и в гражданскую успели?
Он. Будучи мальчишкой, отражал войска Юденича на подступах к Петрограду. (Задумался.) Голод, разруха, блокада… сколько бедствий! Оттого, вероятно, и отправился на лекаря учиться. А затем – вузовские времена… Образовывались, голодали, веселились. Маяковского читали, на диспуты о Мейерхольде ходили, с есенинщиной боролись, НЭП отвергали… Разнообразно – не правда ли? Помню, долго копил деньги на брюки. Недоедал – и купил наконец. И в первый же день прожег их папиросой. Представляете – огромная дыра на коленке. Мы так хохотали тогда.
Она. Им теперь этого не понять.
Он. Им многого не понять. Иногда мне кажется, что я мамонт. Иду по улице, оглядываюсь и понимаю. Мамонт. Динозавр.
Она. Нет, счастливые времена… Я училась театру. Я ведь до того, как кассиршей стать, была драматической актрисой. Не верите? Мы всем курсом на Магнитку ездили, на Днепрогэс – с выступлениями. Боже мой, сколько надежд!
Он. Я в первую пятилетку тоже по всей России колесил… Где что начиналось, туда и торопился – то в экспедицию, то в командировку. Теперь уж и вообразить себе не могу, каким был в те годы.
Она. А я вот весьма живо Аас представляю на каком-нибудь диспуте-«Может ли комсомолец носить галстук?».
Он. Вы небось в те времена тоже шустренькой были?
Она. А Аы думаете! Мне даже иногда самой себя страшно становилось!… В Мамонтовке на даче рядом с нами НЭПманы жили – и я каждую ночь у них в саду появлялась… в белом покрывале. Привидение изображала. Они с дачи в середине июля съехали. Со страха.
Он. И сколько же Аам было в ту славную пору?
Она. Пятнадцатый шел, Родион Николаевич. Через три года я уж замуж вышла… А затем через годик у меня и сын родился.
Он. Такую рань? Будет Вам.
Она. Нет, правда… (Улыбнулась.) Петей назвали.
Он. А Ваш муж… он и тогда артистом был?
Она. Что Вы! Тогда у меня был совершенно другой муж… Ничего общего! Дело в том, что замужем мне пришлось быть неоднократно. Впрочем, все это дела довоенные. В дальнейшем я как-то урезонилась. Взяла себя в руки. И после войны всего лишь однажды замуж вышла.
Он. Ну, знаете… с Вами просто опасно иметь дело.
Она. Теперь-то? Эх, Родион Николаевич… Эх!
Он. А кто он был… Ваш первый супруг?
Она. Снежинский? Ни то ни се. Проба пера. Как только родился Петя, я мгновенно поняла, что муж мне больше совершенно не нужен.
Он. Однако Вам не кажется, что он мог быть полезен мальчику?
Она. Снежинский? Но он же был прирожденный дурак. Петя догадался бы об этом еще в колыбели. И это необычайно травмировало бы его. В дальнейшем он, несомненно, возненавидел бы меня за то, что я вместо отца подсунула ему этого типа.
Он. Но зачем же Вы вышли за него замуж?
Она. Как зачем? Я его безумно полюбила.
Он (сердится все больше). За что?
Она. Но откуда же я это знаю. Никто никогда этого не знает. Ну придумывают там иногда что-то… для очистки совести. Но я всегда была с собой абсолютно откровенна. Я прямо смотрела правде в глаза – Снежинский был дурак.
Он. Какой-то кошмар!
Она. Ну, Родион Николаевич, миленький, не расстраивайтесь, пожалуйста… Вам это вредно – ну прошу Вас… Я ведь исправилась, я теперь совсем другой человек, совершенно нелегкомысленная… Двадцать лет назад вышла замуж. В последний раз! И до сих пор люблю его. Нежно и преданно.
Он. Нежно и преданно?
Она. Нежно и преданно. Ну теперь-то вы успокоились?
Он. В какой-то мере. (Помолчав.) Двадцать лет – цифра все же.
Она. Вот видите.
Он. Но мы все-таки решительно разные люди. Ваш отец. Ну кто он был?
Она. Присяжный поверенный.
Он. Вот видите!
Она. Что – видите? Если хотите знать, мой отец в Красной Армии у самого Котовского писарем служил. Он страшно потом гордился, что именно у Котовского.
Он. Я думаю!
Она. Он даже чай с ним пил три раза.
Он (помедлив). Но, уважаемая Лидия Васильевна, если Ваш отец настолько был связан с Котовским, Вам тем более не следовало быть такой легкомысленной впоследствии.
Она. Но я же Вам сказала, что теперь я совсем другой человек… Совершенно нелегкомысленная. (Не сразу.) А вот Вы долго свою жену любили?
Он (задумался). Наверное, всю жизнь.
Она (удивляясь и завидуя). Всю жизнь? Это интересно, вероятно.
Он. Однажды я нес ее на руках восемь километров.
Она. Зачем?
Он. Не знаю. Мне захотелось.
Она. Но почему?
Он. От восторга.
Она. А что же она?
Он. Уснула.
Она. Какая неблагодарность!
Он. Вовсе нет. Через несколько месяцев она мне дочь родила.
Она. Ну… тогда, конечно, другое дело.
Он. У нас десять лет детей не было. Даже смешно. Хотя нам очень иногда грустно бывало. И вдруг появляется страшно приветливая девочка. Катя. А через полтора месяца война началась.
Она. А мой Петя почти взрослым тогда был… Четырнадцать лет… Удивительно был красивый мальчик. И совершенно самостоятельный. Очень смешливый – посмотрит на меня и просто не может сдержать смех… «Ну что ты смеешься?- говорю.- Даже неудобно».- «А ты, говорит, самая смешная на свете-».- «Какая же я смешная, говорю, если в театре только драматические роли играю?» – «А это, говорит, потому, что ты хорошая актриса, и они просто догадаться не могут, что ты смешнее всех». И в заключение всего начинает меня целовать.
Он. Сейчас-то он вместе с Вами живет?
Она. Вы представляете, он с самых ранних детских лет любил сидеть на репетициях. И такие иногда верные замечания делал – вокруг прямо все изумлялись! А в двенадцать лет он даже написал большую драму «Восстание рабов». Для его лет было просто не так плохо. Правда, впоследствии он ее сжег. Я очень протестовала, но он уверял, что и Гоголь поступил таким образом.
Он. Но сейчас-то он где?
Она. А его уже давно нет. (Улыбнулась виновато.) Его под Кенигсбергом убили. В самом конце войны. Ему только восемнадцать исполнилось. И вот, представьте себе, как неловко получилось – я как раз в эти дни на фронте была, с театральной бригадой… Под Берлином. В общем, по соседству. Мы и День Победы там справляли… Я радовалась очень. (Вдруг прошептала.) И ничего не знала.
Он (после долгого молчания). Один был?
