Что удивительного в благодати? - Янси Филип (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
Даже лучшие из гуманистов рано или поздно изобретают безблагодатную систему взамен той, которую они отвергают в религии. Бенджамин Франклин определил для себя тринадцать добродетелей. В их числе: молчание («Не говори ничего, что не служило бы к пользе ближнего или твоей собственной; избегай пустой болтовни»), бережливость («Расходуй только на благо ближнего или свое собственное, то есть избегай пустых трат»), прилежание («Не теряй времени, всегда занимайся полезным делом, откажись от пустого времяпрепровождения») и спокойствие («Не отвлекайся на пустяки, не переживай по поводу вещей обыкновенных и неизбежных»). Он разлиновал тетрадь, отведя по странице на каждую добродетель, и оставил особую колонку для «недостатков». Каждую неделю он посвящал совершенствованию одной из добродетелей и ежедневно отмечал все отступления от нее. Этот тринадцатинедельный цикл повторялся по четыре раза в год. Много десятилетий Франклин вел дневник, стремясь хоть однажды прожить тринадцатинедельный цикл безупречно. Он добился некоторого прогресса, но тут обнаружил в себе еще один недостаток:
Вероятно, из всех врожденных страстей труднее всего побороть гордыню. Ряди ее в какие хочешь одежды. Борись с ней. Умерщвляй, как можешь — а она все жива… Даже если б я решил, что окончательно преодолел ее, я бы, вероятно, возгордился своим смирением.
Не свидетельствуют ли все эти многообразные, напряженные усилия об одном — о глубоко затаенной потребности в благодати? Мы задыхаемся в безблагодатной атмосфере. Благодать мы получаем извне, как дар, а не как награду. Она испаряется из мира, где человек человеку волк, где выживает сильнейший, и надо идти по трупам.
Вина — это наша тоска по благодати. В Лос–Анджелесе одна организация создала телефонную линию «покаянного звонка». Почти задаром — надо лишь оплатить телефонный звонок — каждый может набрать номер и исповедаться в грехах. Люди больше не ходят к священникам, но они готовы беседовать с автоответчиком. Ежедневно в эту службу обращается по двести анонимных клиентов, и каждый наговаривает свою минуту сообщения. Чаще всего признаются в супружеской измене, иногда — в уголовном преступлении, в изнасиловании, надругательстве над ребенком и даже в убийстве. Позвонил излечившийся алкоголик: «Я прошу прощения у всех людей, кому причинил зло за восемнадцать лет пьянства». И снова звонит телефон: «Простите, простите меня! — всхлипывает молодая женщина. Только что она стала виновницей аварии, погибло пять человек. — Если б я могла спасти их, вернуть к жизни!»
Кто–то застал актера У. Филдса, известного атеиста, в гримерной с Библией в руках. Филдс смущенно захлопнул книгу и пояснил: «Просто ищу ошибки». А может быть, он искал благодать?
Льюис Смедз, профессор психологии Фуллеровской богословской семинарии, написал целую книгу о соотношении стыда и благодати (она так и называется «Стыд и благодать»). Он пишет: «Когда я чувствовал вину, это было не так страшно. Гораздо хуже было давящее чувство неполноценности, недостойности, которое я не мог увязать ни с каким конкретным грехом. Я нуждался не столько в прощении, сколько в понимании, что Бог принимает меня, приближает к Себе и не бросит, несмотря на все мои проступки».
Далее Смедз говорит о трех источниках этой сокрушительной «неполноценности»: обмирщавшая культура, безблагодатная религия и разочарованные родители. Мирская культура требует от человека, чтобы он хорошо выглядел, хорошо себя вел и считал себя хорошим. Безблагодатная религия велит следовать букве закона, а любое отклонение влечет за собой вечное проклятие. Разочарованные родители («Как тебе не стыдно!») заставляют нас постоянно и тщетно добиваться одобрения.
Подобно горожанам, вдыхающим отравленный воздух и уже не замечающим этого, мы, сами того не ведая, впитываем безблагодатную атмосферу. Уже в детском саду нас оценивают и распихивают по категориям: «нормальные», «продвинутые», «отстающие». Потом нам ставят оценки за успехи в математике, чтении, точных науках и даже за прилежание и поведение. В контрольных подчеркивают красным карандашом ошибки, а отнюдь не правильные ответы. Все это готовит ребенка к «реальному миру» с жестким социальным расслоением.
В чистейшем виде безблагодатность проявляется в армии. Каждый военный имеет звание, знаки различия, оклад и устав. Он знает свое положение по отношению к собратьям: кому отдавать честь, кого слушаться, кем распоряжаться. В гражданских компаниях табель о рангах может быть более сложным и завуалированным, хотя это и необязательно. Так, Форд распределил служащих на классы: от первого (секретари) до двадцать седьмого (президент фирмы). Только на девятом уровне предоставляли место на парковке; тринадцатая ступень несла с собой такие блага, как окно, комнатные растения и внутренний телефон; офисы Шестнадцатой ступени были оборудованы отдельным санузлом и т.д.
Любое учреждение, по–видимому, строится по безблагодатной системе, ибо от нас все время требуют заслуг. Суд, ипотека, программа скидок на авиалиниях не могут действовать по благодати. Правительству это слово неизвестно. В спорте награда ждет того, кто сделал пас, забил гол, попал мячом в корзину. Здесь нет места слабым. Журнал «Фочун» ежегодно печатает список пятисот богатейших людей планеты. Имена пятисот беднейших жителей Земли никому не известны.
Анорексия — прямое следствие безблагодатного состояния. Предъявите девочкам–подросткам красивую и невероятно худую модель, и они заморят себя голодом в погоне за идеалом. Анорексия, нелепое порождение современной западной цивилизации, не имеет аналогов в истории и вряд ли возможна, скажем, в Африке, где ценится полнота, а отнюдь не худоба.
Пока что мы говорили о Соединенных Штатах, более–менее элитарном обществе. Другие страны оттачивают искусство лишать благодати с помощью жестких социальных систем — классовых, расовых, кастовых. В ЮАР все граждане делились на четыре расовые категории: белые, черные, цветные и азиаты. Когда японские инвесторы запротестовали, правительство изобрело для них еще одну категорию: «почетные белые». Индийская система каст была столь запутанной, что лишь в 1930–х годах британцы обнаружили касту, о существовании которой не подозревали на протяжении трехсот лет своего правления. Эти жалкие существа, стиравшие одежду неприкасаемых, одним своим видом могли осквернить представителей высших каст, а потому они выходили на улицы только ночью и ни с кем за пределами своего клана не общались.
Недавно «Нью–Йорк Таймс» опубликовала статистику преступлений в современной Японии и задала вопрос: почему в США на каждые 100 000 жителей приходится 519 заключенных, а в Японии — всего 37? В поисках ответа репортер побеседовал с японцем, отсидевшим в тюрьме за убийство. За пятнадцатилетний срок его никто ни разу не навестил. Когда он вышел на волю, жена и сын встретились с ним, но лишь затем, чтобы запретить ему возвращение домой. Три дочери, давно вышедшие замуж, также не желают видеться с отцом. «Кажется, у меня уже четыре внука», — печально говорит этот человек. Ему не показали даже фотографии малышей. Японское общество умеет использовать отлучение от благодати в своих интересах. Эта культура, для которой так важно «сохранить лицо», не принимает тех, кто навлекает на близких позор.
И даже в семье, членом которой становятся по праву рождения, а не по заслугам, ощущается зловонное дыхание безблагодатности. Взять хотя бы рассказ Эрнеста Хемингуэя: отец–испанец решил примириться с сыном, бежавшим из дома в Мадрид. Сожалея о ссоре, он опубликовал в газете «Эль Либерал» объявление: «Пако, жди меня у гостиницы «Монтана» во вторник в двенадцать часов. Все прощено. Папа». В Испании Пакосамое распространенное имя. Так что, явившись на площадь, добрый отец увидел восемь сотен юношей, надеявшихся на отцовское прощение.
Хемингуэй знал, что такое отсутствие доброты в семейной жизни. Его набожные родители были возмущены распутной жизнью сына. С определенного момента мать вообще отказалась видеться с ним. Как–то раз на день рождения она прислала сыну пирог и пистолет, из которого застрелился отец. На другой год она написала ему, сравнивая роль матери с банком: «Каждый ребенок, которого мать производит на свет, получает большой, как ему кажется, неисчерпаемый вклад в преуспевающем банке». Пока ребенок растет, он как бы снимает деньги со счета, не пополняя его. Но став взрослым, он обязан вернуть вложенные в него средства. И далее мать Хемингуэя тщательно перечислила различные способы, с помощью которых Эрнест мог бы «внести деньги и привести свой счет в порядок»: посылать матери цветы, фрукты и сладости; потихоньку оплачивать ее расходы; а главное — он должен принять решение и прекратить «пренебрегать своим долгом перед Господом и Спасителем Иисусом Христом». Хемингуэй так и не преодолел в себе ненависть к матери и ее Спасителю.
