ТАСС уполномочен заявить - Семенов Юлиан (прочитать книгу .txt, .fb2) 📗
– Ты пролистал рецензии мэтров на его рукопись?
– Прочитал. Ну и что? Эти меценаты потом, глядишь, и в газетах выступят, а книгу отправят на макулатуру, но и это полбеды; главная беда в том, что может появиться некая девальвация литературной правды, а сие – тревожно. Мне так, во всяком случае, кажется.
– Про такое заключение мне бы сказали: «разнос», Костя.
– Правильно. Зачем же литературу превращать в парламент: «Ты – мне; я – тебе, наша коалиция сильней». Не надо так, это же самопожирание литературного процесса.
– У меня появится много врагов, если выступлю так резко.
– Что ж, свою позицию надо уметь отстаивать. Я бы на компромисс не шел. Еще вопросы есть? – он улыбнулся. – Спасибо, я поехал проигрывать Славину.
…Славин опоздал на пять минут; Константинов, тренируясь у стенки, заметил:
– Точность – вежливость королей, Виталий Всеволодович.
– Так я ж не король, Константин Иванович, я всего лишь полковник, мне и опоздать можно… Затор был на Кутузовском.
Когда они менялись местами на корте, Славин задумчиво сказал:
– Знаете, на какие мысли навел меня этот затор?
– Вы хотите меня заговорить, чтобы обыграть всухую?
– Конечно. Но думал я действительно о том, как скорость века меняет психологию. Раньше-то наш ОРУД незамедлительно реагировал на минимальное превышение скорости, как матадор реагировал, а сейчас гонят шоферов: «Проезжай!», на осевую пускают, только б не затор, то есть потеря времени. Мне это очень нравится. А вам?
– В часы пик гонят, а попробуйте-ка превысить скорость днем – матадорская хватка осталась прежней. До изменений психологии семь верст до небес и все лесом. Подавайте!
– Итак, подытоживаю. – Константинов спрятал очки в карман и, откинувшись на спинку кресла, оглядел контрразведчиков, вызванных им на совещание, – Славина, Гмырю, Трухина, Проскурина, Коновалова. – Работу по выявлению агента будем вести по следующим направлениям. Первое – отдел Проскурина устанавливает все те организации, которые связаны с поставками в Нагонию сельскохозяйственной техники, лекарств, оборудования для электростанций. Второе: подразделение Коновалова наблюдает за выявленными разведчиками ЦРУ в посольстве – все их контакты, маршруты поездок должны быть проанализированы с учетом данных, которые мы получим, реализовав первую позицию. Третье: Виталий Всеволодович передает руководство своим отделом Гмыре и вылетает в Луисбург. Товарищу Славину предстоит выяснить ситуацию на границах с Нагонией, в какой мере силен Огано, и установить, кто автор письма. После этого…
– Если получится, – заметил Славин.
– После этого, – словно бы не слыша его, продолжал Константинов, – в случае, если Славин будет убежден, что имеет дело не с подставой, а с искренним человеком, – знакомит нашего неизвестного корреспондента с фотографиями членов советской колонии.
– Номер в «Хилтоне» стоит сорок долларов, – сказал Славин, – а жить надо там, обязательно там, потому что мне сдается, наш корреспондент, если только это не игры, в «Хилтоне» работает, скорее всего, в кафе или ресторане.
– Довольно умозрительно, – заметил Константинов.
– Значит, лаборатория страдает умозрительностью, – сказал Славин. – Они мне заключение по письму прислали: есть следы масла и сохранился запах дешевого сыра…
– А если письмо сочиняли за завтраком? – поинтересовался Константинов. – В номере?
– Тогда был бы запах клубничного джема, – победно улыбнулся Славин. – Сыр на завтрак дают редко, да и потом, если бы это дело варганили ребята из ЦРУ, они бы заказали «хэм энд эггс». Дешевый сыр дают в барах «Макдоналдс», они сейчас по всему миру разбросаны.
…В Шереметьево Константинов и Славин приехали ночью; пахло полынью; казалось, что вот-вот затрещат цикады.
– Выпьем кофе? – спросил Константинов.
– С удовольствием.
Они сели за столик; народа было немного; две молоденькие официантки говорили о том, что ехать на Рижское взморье рано еще, дождит, и море холодное, хотя песок за день прогревается, мягкий, нежный, и можно гулять по пляжу, вдыхая пряный сосновый запах, а загар лучше, чем на юге, дольше держится…
Константинов посмотрел на Славина, улыбнулся, подвинулся к нему, шепнул:
– Занятно, теперь нам с вами предстоит партия в теннис, причем – проигравшего не будет, победителями обязаны стать оба…
– Теннисом вы определяете предстоящие шифротелеграммы? – спросил Славин.
– Именно. И не сердитесь, как обычно, если я что-то стану вам настойчиво не рекомендовать.
– Запрещать, говоря прямо, – уточнил Славин. – Но обижаться все равно буду.
Официантка поставила перед ними кофе, спросила:
– Куда летим?
– В Болгарию, – ответил Славин. – Там море прогрелось.
– Зато песка мало, – сказала официантка, – а теплый песок важнее моря, прогрев дает на всю зиму, тепло хранит… Я в прошлом году в Румынии отдыхала, хорошо, конечно, но только вот с песком плохо, камни…
Константинов посмотрел ей вслед, покачал головой, сказал задумчиво:
– Все-таки время – категория совершенно поразительная, Виталий Всеволодович… Вы ощущаете мирность?
– Теплый песок пляжа и запах сосен, – повторил Славин. – Красиво, но при чем здесь категория времени? Не вижу связи.
– Видите. Впрочем, могу сформулировать, коли желаете.
– Извольте.
– Шестьдесят лет тому назад были невозможны две вещи… Впрочем, не шестьдесят даже… Тридцать лет назад такое тоже было невероятно: официантка, отправлявшаяся на курорт за границу, и ЧК – инструмент разрядки.
– Вы к тому, что тридцать лет назад надо было бандитов ловить и ощериваться на власовцев и бандеровцев?
– А говорили – «не вижу связи»… Именно это и имел в виду. А теперь едет Славин в Луисбург, ловить шпиона, который помогает заговору против тишины, там ведь, говорят, песок горячий, только сосен нет, пальмы… Я гордостность ощущаю постоянно, Виталий Всеволодович, начали-то с нуля, а ныне, защищая свою безопасность, помогаем маленькой Нагонии… Коли не начнут там стрелять – тишина останется первозданной, море и песок.
Голос диктора был сонным, чуть усталым.
– Пассажиров, следующих рейсом на Луисбург, просят пройти на посадку…
– Говорит блондинка двадцати семи лет, голубоглазая, с родинкой на щеке, – сказал Славин, поднимаясь.
– И в голосе ее заключена мирность, – заключил Константинов, – хотя родинка у нее на подбородке, а глаза наверняка зеленые.
Славин
Коллега Славина в Луисбурге был молод, лет тридцати пяти, звали его Игорем Васильевичем, фамилию свою он произносил округло, как-то по-кондитерски: «Ду-улов».
– Вообще-то пока еще никто не обращался ко мне за помощью, – певуче рассказывал Дулов, изредка поглядывая на острую макушку Славина; они шли по берегу океана; солнце было раскаленно-белым, жгло нещадно, слепило. – Один раз жена коменданта пришла, ей показалось, что за ней следят.
– Креститься надо, когда кажется.
– Мы проверили, тем не менее.
– Ну это понятно. Даллес за нею, надеюсь, не следил?
Дулов переспросил, нахмурившись:
– Даллес?
– Ну да, Аллен Даллес.
Дулов понял, рассмеялся – он смеялся заливисто, чуть откидывая голову налево, словно щегол перед песней. И глаза у него были щегольи, маленькие, пронзительно-черные, чуть навыкате.
– По поводу Парамонова все вскрылось уже после его отъезда домой, – продолжал Дулов. – Пришла повестка в суд, а его уж и след простыл.
– В суде были?
– Да. Те отфутболили в местную автоинспекцию. А там молчат, «ничего не знаем, никого не помним».
– Сам Парамонов ничего об этом не сказал?
– Никому ни слова.
– Чем он занимался?
– Механик гаража. Прекрасный, надо сказать, механик. Поставил на «Волгу» Зотова карбюратор «Фиата» – теперь летает, как спутник, шепотом дает полтораста километров.
– Как? – удивился Славин. – Почему шепотом?
– Тихо, без натуги.
