Университетские будни - Емец Дмитрий (читать книги полностью без сокращений бесплатно TXT, FB2) 📗
– Слушайте! Ну это же провокаторство чистейшей воды! – возмущался Воздвиженский.
– Да нет! Это просто Маргарита Михайловна! – говорил Щукин.
Профессор Щукин сказал:
– Я много читаю последнее время по своей основной специальности – история русской литературы 19 века. Заметил, что сознание у русских писателей 19 века религиозно. Причем, самое интересное, что оно религиозно даже у самых больших атеистов – Белинского, Добролюбова, Чернышевского, Писарева и т. д.
– Ну да. Атеизм – это же тоже системная религия! – весело сказал Воздвиженский.
– Это да. Можно еще вспомнить, что все демократы 19 века – через один бунтующие семинаристы. Но тут не в этом даже дело. Что такое религиозность сознания? Это не вера как таковая. Это четкие ориентиры, куда бы они не вели. Это внятность, определенность, ясность. У Раскольникова, например, религиозное сознание. У первых революционеров-народников – религиозное, то есть четкое. Слово всегда равно своему значению, ни отвязано от него, как у любого современного гуманитария. Сказал «люблю» – значит любишь, увидел женщину – надо жениться или на худой конец просто чего-то добиваться, женился – сразу рожай детей, есть деньги – купил лошадь, есть немного больше денег – купил дом и так далее. Очень внятное, простое, структорное сознание. Почти ветхозаветное. Патриархи-то иудейские очень здравые пастухи были, мыслили очень практично: стада, источники, кого куда перегнать, какой скот забить, какой продать и т. д. Никакого парения сознания. Невозможно представить, чтобы кто-то из патриархов мог бы выдумать Бога. У них вообще не существовало воображения как такового – воображение это совсем иная грань сознания, не факт, что созидательная и нужная.
Сознание писателей перестает быть религиозным где-то в районе Чехова. Чехов – уже переломный, уже на грани. Можно, конечно, вспомнить «Святую ночью» или «Архиерея», но у Чехова уже это набегами, эхом. Все кто дальше – уже не религиозны. Порой мистичны, но мистика – это уже ни о чем, это пустой выхлоп, болтовня. Шмелев – да, но сколько ему по голове пришлось получать, чтобы все это проснулось. А так уже нет… Потом только в Шукшине начинает брезжить…
– А сейчас кто религиозен? Ну по сознанию, а не по вере, – спросил Воздвиженский.
– Будешь смеяться. Технари. Верят они или нет, их, конечно, дело, но сознание у них религиозно. Причем чем более точные технари, тем у них мысль больше связана с поступком. И тем яснее у них мысль.
Профессор Щукин сказал:
– Культура – очень большая условность. Если представить себе весь народ как яблоко, то культура это как шкурка яблока. Очень-очень тонкий слой. Поэтому выгоднее работать не со шкуркой, а с мякотью.
Глава 6
Профессор Щукин и доцент Воздвиженский гуляли по Москве и разглядывали людей. Им было интересно угадывать их профессии.
– Я вот что заметил, – сказал Щукин. – Офисные работники всех народов и стран похожи. Ну как похожи все люди, которые занимаются одним видом спорта. Один тип фигуры, мускулатура, телосложение и т. д.
И офисные служащие примерно одинаково мыслят, имеют примерно одинаковые ценности, взгляды и т. д. Я много раз замечал, что наши офисники ничем глобально не отличаются от английских, американских, норвежских, любых. Могут быть разные убеждения, но не очень значительные. Ну как один штангист может любить розы, а другой не любить роз. Но это мало что меняет. И еще в офисной среде очень быстро распространяются разные духовные вирусы.
Это связано с тем, что офисный человек мгновенно подстраивается под среду. Это у него в крови. И еще офисники очень весомая сила, потому что у них деньги. И еще потому, что они быстро соображают в своей игровой горизонтали. И мало во что верят, потому что великие практики.
Я называю офисных работников «человек эффективный».
Мне кажется, в ближайшие сто лет все народы мира могут слипнуться в единую офисную кашу. И это будет глобальная жесть, потому что во всем мире тогда появится примерно одинаковое правительство. А то и вообще одно правительство во всех странах, потому что офисная среда постоянно структурируется и монополизируется. А глобальная монополизация – это мировое правительство и есть… И этот офисный вирус придет из больших городов, что много этих очагов инфекции.
Профессор Щукин сказал:
– Я заметил, что когда сталкиваюсь с дебилом, я всегда начинаю выдавать провоцирующее поведение и начинаю его дразнить. А это неконструктивно, потому что дебил – это устойчивая конструкция. Его не передебилишь. Например, есть условный музей Градусникова. В музее один-единственный экспонат – первый в мире ртутный термометр, изобретенный человеком по имени Градусников. Этот музей Градусникова хочет, допустим, организовать встречу с детьми, которая совершенно тебе не нужна, потому что далеко ехать и детей там будет пять человек. Ты сдуру соглашаешься. Музей начинает с требовать от тебя сто сканов паспорта, фото его не устраивают, сто тысяч других справок, прививок и бумажек. Потом начинает требовать полный переречь всех мыслей, которые ты скажешь детям. Начинает требовать генеральную репетицию выступления на пять человек. А тебе ужасно хочется сказать, что директор музея – дебил. Но сказать этого нельзя. И в другой раз ты отказываешь сотне нормальных организаций из опасения, что там тоже будет такой дебил.
Мне кажется, культура и образование вообще загнутся, если не уменьшить количество начальства раз в пять.
– Глупость говоришь! – сказал Воздвиженский. – Сам представь. Ты директор музея. У тебя хороший оклад и один рабочий день в году. Ты боишься за свое место и стараешься вообще не принимать никаких решений. Любое решение – и ты слетишь. А тут кто-то из твоих подчинененных проявляет инициативу. Ты пугаешься и начинаешь всех кошмарить. Вот и весь механизм. Тут надо или воспринимать это как кузницу терпения, или вообще в это не играть изначально. Лучше, наверное, воспринимать как кузницу терпения, потому что творческие люди очень капризны. Им кажется, что все в мире должно происходить в их интересах, а это заведомо опасный подход. Надо любую радость воспринимать как чудо и думать о директоре Градусникове, что он посылается для того, чтобы отколупывать от твоей души самодовольство.
Профессор Щукин и доцент Воздвиженский писали работы по филологии. Слушала их только студентка Картузикова. Она была единственной из студентов-филологов последнего набора, кто хоть немного соображал. Щукин и Воздвиженский сажали ее на стул и, перебивая вдруг друга, вслух читали ей свои статьи.
– Зачем мы пишем? Для кого? – страдал Воздвиженский. – Для одной Картузиковой? Но она через три года выйдет замуж за француза, уедет из России, а через десять лет вернется и заявит, что французы на самом деле грубияны и жмоты и что Дюма ее обманул. Я все знаю наперед! Зачем нам вкладываться в Картузикову? Уходи отсюда, Картузикова!
Картузикова встала со стула и, рыдая, ушла.
– Тогда давай читать Маргарите Михайловне! – предложил Щукин.
– Еще чего! – заорала Маргарита Михайловна. – Из меня муж-вампир все соки выпил! Только вашего чтения мне не хватает!
Связываться с истощенной Маргаритой Михайловной было опасно. Она могла и зашибить.
– Тогда давай читать народу! – предложил Щукин.
Они некоторое время поискали в университете народ, но народа не нашли. Шлялась одна только загнивающая интеллигенция. Щукин и Воздвиженский поймали старенькую уборщицу, посадили ее на стул и стали читать ей свои статьи. Уборщица сидела на стуле и умилялась.
– Я бы послушала, но мне работать надо! – сказала она.
– Не надо вам работать! Воздвиженский за вас полы помоет! – предложил Щукин.
