Ленинградские повести - Кочетов Всеволод Анисимович (лучшие книги онлайн .txt) 📗
— Экий болтун! — буркнул капитан, но Курочкин уже прикрывал за собой двери и этого отзыва о себе не услышал.
Чувствуя, что капитану хочется заговорить с ним, Цымбал, у которого от боли во всем израненном мелкими осколками теле не превращались ни на минуту, поспешил притвориться спящим.
За окном угасал летний день, по тихой реке проплыли какие-то корабли, в глухом углу, где лежал капитан, густел лиловый сумрак, и удивительно громко тикали часы, подвешенные на ремешке к железной спинке кровати. В их шепелявой спешке Цымбалу слышалось: «Секунда, вторая, еще и еще… Шестьдесят их — минута, шестьдесят минут — час, двадцать четыре часа сутки, тридцать суток — месяц… Наше дело производить первое действие арифметики — сложение, вести счет времени. Ваше дело — пользоваться этим временем, жить».
Цымбал едва не повторил вслух это слово. Но легко сказать — жить! А попробуй тут поживи, когда ты, как лист подорожника в гербарии, уложен между двумя простынями. Разве он живет! Живет Катя, которая сейчас тоже, может быть, слушает где-то стук часов, ведет счет времени и тоже ждет встречи. Где она и что с ней?
Санитарка завесила окна палаты черными маскировочными шторами и внесла коптилку-ночник. По стенам поднялись косые тени от решетчатых кроватей. Цымбал подсунул руку под подушку, где лежал его бумажник с единственной памятью о далекой жене. Но в сенях послышался разговор.
— Я к Цымбалу, — говорил женский голос санитарке. — Почему нельзя? Спит? Только на минутку, поставлю цветочки и уйду.
Дверь отворилась, и в палату вошла женщина. Кто — при слабом свете коптилки Цымбал разобрать не мог. В руках неожиданная посетительница держала цветы. Выставив их перед собой, она на цыпочках, стараясь не нарушать тишину, двинулась между коек.
Цымбал узнал ее, лишь когда она подошла к столу вплотную и огонек ночника позолотил завитки светлых волос.
— Варя! — шепотом окликнул он.
— Я думала, вы спите, — так же шепотом ответила девушка. — Принесла цветочки, а поставить некуда.
— Идите сюда. Нет, нет, на табуретку лучше цветы положите, она скрипучая, а сами на постель садитесь, я подвинусь.
— Что вы, Виктор? У вас нога болит.
— Не говорите о ноге, садитесь. В боях бывал, и ничего. А как в тыл попадаю, непременно что-нибудь да случится. Глаз на самой мирной полевой работе потерял. И нога эта, как известно, не в бою…
— Но и не в тылу, Виктор. Какой у нас тыл!
— Перестанем об этом. Расскажите, как дела идут, как мои ребятишки себя чувствуют. И вообще, что это вы надумали на ночь глядя по госпиталям ходить?
— Я бы и днем зашла, да нельзя, работа. А вам что — неприятно?
— Нет, почему же? Женское общество облагораживает. Чехов говорит, что без такого общества мужчины глупеют.
— Вот странно! — воскликнула Варенька. — Мне один лейтенант уже говорил что-то похожее, только на Чехова не ссылался.
— Ушаков, конечно, — уверенно высказал догадку Цымбал. — Хороший, он парень, Варенька. Механик — и по призванию и по крови.
— Да, я это знаю. У него и дед был механиком, на броненосце каком-то погиб в Цусимском бою. И отец — тоже механик, он и сейчас на «Красном выборжце» работает.
— Ну, правильно! Вам лучше знать друга своего сердца. — Цымбал засмеялся. — А я-то, чудак, взялся его биографию рассказывать.
— Ошибаетесь, Виктор. У меня такого друга, о котором говорите, нет, — ответила Варенька и, вздохнув, вытащила из букета, лежавшего на табурете, крупный цветок ромашки. Из-под ее пальцев один за другим стали падать на пол и на одеяло широкие белые лепестки.
— Любит — не любит? — снова усмехнулся Цымбал.
— Это я так. — Варенька отбросила общипанный цветок и повторила раздельно: — Такого друга у меня нет. Вся моя семья — колхоз. Может быть, это громкие слова, вы не смейтесь, но это так. Папа и мама умерли давно, сестренка погибла в голод, брат воюет, известий от него никаких. — Она помолчала и, проведя рукой по его плечу, спросила: — А вам, Виктор, жена пишет? Она ведь где-то на Урале?
— Унылый разговор у нас получается, Варя. Перейдемте на другую тему. — Цымбал двинулся на постели и застонал.
— Ну вот, видите, — забеспокоилась Варенька, — я вам только неприятности причиняю. Может быть, мне уйти?
— Посидите. — Цымбал взял ее руку. Она не отняла и, желая утешить его, сказала:
— Не огорчайтесь, кончится война…
Но Цымбал не дал ей закончить фразу.
— Вы наблюдали когда-нибудь костер в поле? — Он приподнялся с подушки на локте. — Чем крепче ветер, тем сильнее огонь. А чиркните спичку погаснет. Так и чувство. Сильное, настоящее — только крепнет в трудную минуту, слабое — еще больше слабеет, а то и вовсе гаснет, как спичка.
— Верно, это очень верно! — воскликнула Варенька и задумалась. Она не могла решить, то ли Виктор пожаловался на забывшую его жену, то ли хотел сказать, что разлука лишь укрепила их дружбу, их чувства. Она еще раз погладила его плечо и тихонько ушла.
Цымбал шепотом сказал ей вслед:
— Привет Ушакову. Пусть зайдет как-нибудь.
3
— Нельзя этого делать! Вы с ума сошли!
Правление заседало на пасеке. Маргарита Николаевна и бригадиры расположились среди кустов смородины, увешанных гроздьями крупных ягод. В отдалении стоял дед Степаныч и, пропуская сквозь коричневые пальцы прядки седой бороденки, сочувственно смотрел на взволнованную Вареньку. Девушка то вскакивала на ноги, то вновь садилась, не замечая того, что платье ее от резких этих движений высоко взбивалось, открывая круглые розовые колени. Она доказывала и кричала:
— Только-только ожили, едва окрепли, а вы: «В работу!» Какая с них работа!.. Яков Филиппович! — обращалась Варенька к Долинину, который, лежа на траве, пытался на соседней ветке отыскать зрелую ягодку. — Скажите хоть вы слово! Варвара Ивановна, не молчите!..
— Да разве их, иродов, переговоришь! — возмущалась скотница Топоркова. — Кричи не кричи, Варварушка, по-своему сделают. Я уж эти повадки знаю: соберут, вроде — давайте обсудим, а у самих все давно обсуждено.
Продолжая вылавливать из-под лапчатых листьев полузрелые ягоды, Долинин молчал.
— Товарищ Зайцева! — тихо, но твердо сказала Маргарита Николаевна. — Кричать бесполезно. Иного выхода нет. Будем пахать на коровах. Чтобы ни случилось, мы обязаны посеять озимые. Прошу, товарищи, голосовать. Кто за это решение? — Она посчитала поднятые руки членов правления.
— Единогласно.
Все стали подниматься с земли, заспорили. Степаныч сначала почему-то перекрестился, потом плюнул, ушел в дощатый пасечный домик. Долинин приблизился к Вареньке, взял ее за локоть, но она зло взглянула ему в лицо, отдернула руку и почти бегом бросилась к реке.
Лейтенант Ушаков был крайне удивлен, полчаса спустя увидев ее в своей палатке, расстроенную, почти плачущую.
— В чем дело, Варвара Васильевна? — Уронив табурет, он вскочил из-за колченогого столика, на котором были раскрыты книга и ученические тетрадки: в свободные часы лейтенант изучал свою любимую физику.
Варенька расплакалась. Не зная, что в таких случаях надо делать, Ушаков предложил ей воды в жестяной кружке. Она оттолкнула кружку, вода плеснулась на тетради с записями, чернильные строки расплылись бледно-лиловыми кляксами. Лейтенант поднял табурет, предложил Вареньке сесть, но Варенька садиться не захотела.
— Вы — механик, — всхлипывала она. — Вы должны починить все!..
— Что починить, Варвара Васильевна? Что?
— Машины, тракторы! На коровах же будут пахать!
Наконец-то он понял, в чем причина ее волнений.
— Починим! — сказал Ушаков уверенно и бодро, лишь бы она перестала плакать. А сам не без страха представил себе груду машинного лома, которую он уже видел на колхозной усадьбе.
— Правда, почините? — Варенька смотрела на него с надеждой.
— А что же! Конечно, починим. Отремонтируем, я хочу сказать.
Работы в мастерской, к счастью, было мало. Поэтому, захватив с собой двух бойцов-слесарей, Ушаков, сопровождаемый Варенькой, в тот же день переправился через Неву. Долго осматривал он разбитые машины возле инвентарного сарая. Бойцы его уже копались в их моторах. Варенька перебегала от Ушакова к слесарям, от них к Ушакову.
