Виноградник Ярраби - Иден Дороти (книга жизни txt) 📗
Он уже достаточно времени уделил женщинам и их проблемам. Пока хватит. Гилберт вышел, насвистывая, пересек двор возле кухни и даже головы не повернул.
Оставшись одна, Юджиния больно закусила губы. Чего она, собственно, ожидала? Сцена примирения прошла прекрасно, не так ли? Гилберт был великодушен, хотя и нечрезмерно, и, кажется, простил. Пойти дальше было бы фальшью, не мог этого допустить мужчина с его гордостью. Да и со стороны такой женщины, как она, было бы фальшью признаться, что после того, как вчера она заперла свою дверь, ей вдруг по непонятной причине захотелось, чтобы он все-таки ворвался к ней.
Сжавшись, она изнутри прислонилась к двери, ощущая во всем теле какую-то странную боязливо-восторженную дрожь. Он был просто великолепен в своей ярости. Когда Гилберт начал пинать ногой ее стол, она почувствовала сильнейшие рези в животе, а когда перестал дубасить кулаками в дверь, просидела несколько часов в темноте, говоря себе, какая ужасная вещь — насилие. Подобная сцена никогда не должна повториться.
Однако при всем том в Юджинии совершилась какая-то странная метаморфоза. Она неотступно думала о том, каково это испытать, как тугой узел гнева в его теле распускается, а место его заполняет нежность — нежность, которую, в этом она была уверена, она могла бы пробудить к жизни. Только бы Гилберт предоставил ей такую возможность. Однако пока что, по всей видимости, он не собирался освобождаться от своего праведного гнева. Придется ей проявить терпение.
Ну что ж, это ей по силам, и времени более чем достаточно — вся жизнь, как ее собственная, так и его.
Конечно, особого уважения к самой себе Юджиния не испытывала. Письмо, которое она должна написать Колму, краткое и жесткое, как ни смотри, — чистейшее предательство.
Выводя строки этого письма, она плакала от стыда и горя.
«Я убедилась, что в конечном итоге не способна на раздвоенное существование. Простите меня, дорогой Колм. Сможете ли вы когда-либо меня простить? Случилось нечто такое, что заставило меня осознать: мне необходимо попытаться стать цельной и чистой сердцем. Это мой долг по отношению к моему мужу и моему ребенку. Наша затянувшаяся связь не может получить никакого реального завершения. Мы позволяем самим себе превращаться в плод нашего воображения, мечту...»
— Мне не нравится эта комната, — заявила независимым тоном Рози. — Почему мою кровать поставили здесь, мама?
— Потому что ты теперь большая девочка, — спокойно ответила Молли. — Ты будешь рядом с Фиби. Тебе ведь нравится Фиби, верно?
— Мне всегда придется спать здесь?
Молли взглянула на удивительно смышленое лицо дочки. Недостаток миловидности природа компенсировала в этом ребенке сообразительностью. Молли всегда огорчало, что Рози так похожа на беднягу Харри: ведь она девочка — и хорошо бы ей быть покрасивее. Но сейчас она начинала думать, что умная головка, быть может, полезнее красоты. Иначе Рози и впрямь, возможно, придется всю жизнь проспать в узкой комнатенке в помещении для прислуги. Австралия — великая страна с неоглядными горизонтами. Тот, кто сейчас ниже всех в обществе, может подняться надо всеми.
— Нет, тебе не всегда придется спать здесь, родная.
— Кит не будет знать, где я нахожусь.
— Так возьми и скажи ему.
Девочка плотно сжала губы — этой гримасой она пользовалась, когда хотела удержаться от слез. Она редко плакала, но замыкалась в каком-то собственном мирке, где не было нужды в слезах. Молли считала ее странным, непонятным, слишком взрослым для ее возраста человечком. Она горячо любила своего ребенка и была преисполнена решимости сделать все, чтобы возместить дочери несправедливость судьбы — столь неудачный «выбор» родителей. Сейчас девочка обиделась на то, что ее удалили из комнаты матери, но это все равно должно было в скором времени произойти. Сегодня Молли трудно было целиком сосредоточиться на необходимости щадить чувства Рози. Ее саму обуревали слишком сильные чувства.
Тем не менее, глядя на свою дочку в аккуратном хлопчатобумажном платьице и переднике, она мысленно спрашивала себя, какие качества Харри Джарвиса, о которых она не подозревала, быть может, передались его дочери?
В конце концов слезы пришлось утирать Молли. Она расчувствовалась, перенося в другую комнату несколько растрепанных книжонок, которые великодушно преподнес Рози Кит, а также прибывшую с посылкой из Англии деревянную куклу с приклеенными мочальными волосами.
Но произошло это только потому, что Молли была сегодня в необычном для себя, крайне взбудораженном состоянии. Минувшей ночью она испытала несказанное счастье и сейчас здравым умом сознавала, что минут такого экстаза ей уже больше никогда не суждено испытать. Прежде всего с приходом дня в душе зашевелилось чувство вины и заговорила совесть. Какую страшную вещь она совершила по отношению к своей хозяйке, которая не просто нравилась ей, но вызывала восхищение! Как она может оставаться в Ярраби и так предательски себя вести? Молли намеревалась, пока воля ее не надломилась, сейчас же заявить о своем уходе.
Именно потому она и вошла в столовую с кофейником, рассчитывая застать мистера Мэссинхэма одного.
Однако за столом оказалась и хозяйка, выглядевшая совершенно восхитительно в муслиновом платье с оборками и целиком приковывавшая к себе внимание мужа.
Молли сама была поражена остротой ревности, которую она ощутила. Когда мистер Мэссинхэм хмуро взглянул на нее и сказал что-то резким тоном, она от возмущения чуть не швырнула поднос на пол. Она слышала собственный голос, отвечающий на вопросы, судя по всему, именно теми словами, какие требовались, но мысленно все это время она ласкала великолепную рыжеволосую голову, покоившуюся на ее груди. Она вся дрожала. Ее тянуло к хозяину с непреодолимой силой — до ломоты в руках.
Она поняла, что жизнь ее подошла к той черте, когда все дорогой ценой обретенное самообладание перестало что-либо значить. Молли просто не могла уехать из Ярраби. Даже если придется ночь за ночью лежать в одиночестве, она должна оставаться тут и ждать. Потому что наступит день, когда он снова придет. Она была уверена в этом так же твердо, как и в том, что придет новый сбор винограда, а за ним еще и еще.
Она попала в рабство, и для такого человека, как она, выхода из этого положения не было. Только ждать и жадно хватать выпадающие на ее долю крохи.
Итак, она переселила Рози в маленькую узенькую комнату, предназначенную для служанки самого низшего ранга, и поняла, какой крохи она уже сейчас может попросить для себя. А может, и потребовать.
Письменный стол уже не казался Юджинии заманчивой гаванью, где можно укрыться от бурь. Она почти не в силах была прочесть странную нечленораздельную записку, пришедшую от Колма, — глаза ее застилали слезы.
Записка была написана размашистым неровным почерком.
«Долг, долг, долг! Неужели вы не можете думать ни о чем другом, аланна? Я возвращаюсь в Сидней, где у меня имеется жалкая хижина в Дабл-бэй. Но не пачкайте свои ножки в здешней пыли.
И все-таки вы могли бы сделать из меня человека. Увы».
Юджиния порвала письмо, хотя это был довольно бессмысленный жест: жалящие, обвиняющие слова навсегда врезались в ее память.
Однако больше таких писем не будет. И жизнь уже будет не совсем такой, как прежде, ибо Гилберт решил, что им удобнее продолжать жить в разных комнатах. С его стороны было необдуманно тревожить ее ранним вставанием и поздним отходом ко сну. К тому же в жаркие ночи спать по отдельности удобнее, а дом, слава богу, достаточно велик для этого.
Он не глядел на Юджинию, произнося эти бесспорно здравые слова. Если бы Гилберт бросил на нее хоть один взгляд, она, возможно, кинулась бы в его объятия и призналась, что на самом деле ей вовсе не хочется спать одной, что бы он ни вообразил себе на этот счет.
