Матрос с Гибралтара - Дюрас Маргерит (книги бесплатно без регистрации полные txt) 📗
– Выходит, ты тоже здесь ни хрена не делаешь, так, что ли?
– Я подумываю, не привести ли в порядок библиотеку, – ответил я. – Но это так, благие намерения, не больше того.
– По-моему, на этой яхте всем глубоко наплевать, в порядке эта библиотека или нет…
– Поди знай, – возразил я, – а вдруг она на следующей стоянке подберет какого-нибудь философа…
Мы оба дружно рассмеялись.
– А вот мне совсем нечем заняться, – продолжил Эпаминондас, – для меня тут не осталось никакой работы. Хотя, по правде говоря, я никогда особенно не любил этого занятия, гнуть спину…
– Я тоже. Правда, кто знает, может, наступит день…
– Ты-то хоть чем-то занимаешься, – пошутил он. – Скоро будет Гибралтар, – заметил я.
– Завтра утром, на заре. Знаешь, я тоже, когда проходил здесь в первый раз; чувствовал себя не в своей тарелке.
– А что ты вообще об этом думаешь?
– О чем? О Гибралтаре, что ли?
– Да нет. Как ты думаешь, есть у нее хоть маленький шанс?
– А какого же, по-твоему, хрена мы здесь делаем, если у нее нет никакого шанса?! – возмутился он.
– Само собой. Мне просто хотелось узнать твое мнение, вот и все.
– Ну и вопросики же у тебя…
– Знаешь, я хотел сказать тебе одну штуку. Нельсон Нельсон – что-то уж очень странное имя.
– Опять-таки повторяю, какого хрена мы здесь околачиваемся, если…
– Да пусть бы даже на его месте оказался кто-нибудь другой, – возразил я, – какая разница, все равно мы были бы здесь.
– Да, что правда, то правда, – согласился Эпаминондас, – король шариков или король придурков, главное, что он его убил, а остальное нам без разницы.
– Знаешь, иногда мне кажется, будто существует целый десяток разных историй об этом Гибралтарском матросе.
– Может быть, но матрос-то только один, вот в чем штука. И это крепкий орешек.
Он замолк и как-то подозрительно уставился на меня.
– Что-то ты задаешь чересчур много вопросов, – предупредил он, – ни к чему это все.
– А почему бы нам об этом не поговорить? Что здесь плохого?
Потом добавил:
– А вообще-то мне это даже и неинтересно. Просто дама все время только об этом и твердит. А я-то что, надо же о чем-то разговаривать.
– Да нет, может, эта дама и не всегда знает, чего хочет, но уж, во всяком случае, она не из болтливых, это точно.
– Какая разница, все равно же мы туда плывем, к этим эве.
– У нее нет выбора, если бы он у нее был…
– Да, что правда, то правда. Выбора у нее нет.
– Вляпалась в такую скверную историю, как же ей теперь пойти на попятный… Вот такие дела.
– Тебе очень хочется его отыскать?
– Да ведь только я один в это и верю.
– Это или что другое, какая ей разница?
– Да нет, – возразил он, – не совсем.
– Пожалуй, ты прав, – согласился я.
Я испытывал к нему огромную симпатию. Думаю, и он платил мне тем же, правда, как-то нехотя, словно против воли.
– Тебе бы чуток отдохнуть, – предложил он, – а то вид у тебя какой-то дохлый.
– Я не могу спать. А что, она, правда, не из болтушек?
– Да вроде бы за ней никогда такого не водилось. – Потом добавил, будто считал своим долгом сказать мне это: – Даже вот я почти все, что мне известно про эту историю, узнал от других, по слухам. Хотя, бывает, и сам не заметишь, как разболтаешься, а потом уже не можешь остановиться.
– Это уж точно, – рассмеялся я. Он снова уставился на меня.
– А чем ты на суше-то занимался?
– Трудился в Министерстве колоний, Отдел актов гражданского состояния.
– И что это за работа такая?
– Делал копии свидетельств о рождении и смерти французов, которые родились в колониях. Целых восемь лет.
– Черт побери, – с каким-то уважением выругался Эпаминондас. – Это совсем другое дело.
И вот от него я этого не скрыл.
– Знаешь, я счастлив, – признался я.
Он ничего не ответил. Вынул пачку сигарет. Мы закурили.
– И ты все бросил?
– Все.
– Это еще не конец, – как-то дружелюбно проговорил он.
Вот уже давно я все пытался разглядеть, что за имя вытатуировано у него на груди. Внезапно он потянулся, и я наконец-то увидел. Это была Афина. Я от души порадовался за него.
– Вижу, ты себе Афину вытатуировал, – в свою очередь, приветливо заметил я.
– А ты что подумал? Честно говоря, у меня была такая мысль, но потом подумал, а вдруг придет такой день, когда я буду выглядеть полным придурком, ну, и решил…
Мы дружно рассмеялись, отлично поняв друг друга. Потом он вернулся в бар, а я к себе в каюту. Ее я встретил в люке, когда спускался вниз. Она остановила меня и едва слышно – как-то быстро-быстро, словно прячась, – сообщила, что завтра утром, примерно в половине седьмого, мы будем проходить через Гибралтарский пролив.
Остаток дня и часть ночи я провел в ожидании. Но ее я не видел даже за ужином.
В Гибралтарский пролив мы прибыли чуть раньше того часа, который назвала мне она, еще не было и шести.
Я поднялся и вышел на палубу. Она уже была там. Вся яхта спала, даже Эпаминондас. Она была не причесана, в халатике. Было заметно, что и она тоже поспала немного, должно быть, не больше меня. Мы не обменялись ни единым словом. Нам больше нечего было сказать друг другу, или, вернее, мы уже не могли ничего сказать друг другу, даже поздороваться.
Бок о бок мы прошли на носовую часть яхты и, облокотившись о поручни, совсем рядом, наблюдали, как приближался пролив.
Мы проплывали мимо скалистого утеса. Над ним, сверкая на солнце, летали два самолета, они кружили, описывая все сужавшиеся и сужавшиеся круги, точно стервятники над добычей. В своих стоящих на динамите аккуратных беленьких виллах, прижавшихся друг к другу, в удушающей, но в высшей степени патриотической тесноте спала на обагренной кровью земле Испании всегда верная себе Англия.
Скала оставалась позади, а с нею и головокружительно тревожная действительность современного мира. Приближался пролив со своей не менее тревожной и не менее головокружительной несовременностью, оторванностью от этого мира. Незаметно, мало-помалу менялся и цвет воды. Поднимался африканский берег, иссохший и голый, точно соляное плоскогорье. Его суровые очертания прерывала Сеута. Прямо напротив нее тянулся испанский берег, он был темнее и надежнее защищен от ветров. На нем росли последние сосновые рощи латинского мира.
Мы входили в пролив. Появилась Тарифа, крошечная, испепеленная солнцем, увенчанная дымом. У невинных ног ее происходила самая поразительная смена вод на этой земле. Поднялся ветер. Впереди показалась Атлантика. Наконец она обернулась и посмотрела на меня.
– А что, если я все это придумала? – проговорила она.
– Все-все?
– Да, все.
Что-то между нами становилось неизбежным как рок. У меня было такое ощущение, будто она сказала мне именно это.
– Что ж, это бы мало что изменило, – ответил я.
Яхта сделала поворот. Вода стала зеленой и пенистой. Пролив расширился. Полностью изменился цвет воды, цвет неба и цвет ее глаз. Она по-прежнему ждала, наклонившись вперед.
– Вот мы и здесь, – проговорил я.
– Да, – отозвалась она, – вот мы и здесь. Я приблизился к ней, обнял и увлек за собой. Мы уже час были в Танжере, когда она заснула.
Мы так и не сказали друг другу ни слова.
Я оставил ее в каюте, пошел в столовую, выпил кофе и спустился вниз. Думаю, с палубы я даже ни разу не успел взглянуть на город. Быстро спустился на берег и пошел. Было, наверное, часов одиннадцать, становилось уже жарко. Правда, город овевал морской ветер, так что, в общем, было вполне терпимо. Я двинулся по первой попавшейся улице, что уходила от набережной, и через четверть часа, сам того не желая, оказался в центре города, на шумном бульваре, усаженном низкорослыми пальмами. Я очень мало спал, и не только этой ночью, а все время с тех пор, как покинул Рокку, и был на последнем издыхании. Бульвар оказался очень длинным. Наверное, это была главная торговая улица города. Одним концом он выходил к порту, а другим на какую-то площадь, которую невозможно было как следует разглядеть. В одну сторону по нему спускались огромные тяжелые грузовики с углем. В другую с трудом поднимались автомобили, груженные какими-то ящиками, машинами или просто железными опилками. С той высоты, где я находился, бульвар просматривался целиком, от порта до самой площади. Он был почти сплошь забит длинными вереницами автомобилей, в основном, грузовых, которые шли непрерывным потоком, через равные промежутки времени останавливаясь у светофоров, где бульвар пересекали пешеходные дорожки. Было видно, как они двигались на одной и той же скорости, дружно останавливаясь и снова трогаясь в путь с плавностью неспешных длинных волн. Бульвар показался мне необъятным, почти бескрайним в своем непрерывном движении и искрящимся, словно море. Мне пришлось присесть на лавку, чтобы переварить это зрелище. Прямо мимо меня, с фанфарами во главе, строем проследовал отряд международной полиции, гордо чеканя шаг под насмешливыми взорами шоферов грузовиков. Когда он прошагал, я поднялся с лавки и побрел к площади. Судя по всему, там росли какие-то другие деревья, не только эти карликовые пальмы, от которых не было никакой тени, а главное, там виднелись террасы кафе. Шел я очень медленно. Пожалуй, я был таким же усталым, как и во Флоренции, когда искал того шофера грузовичка. Правда, на сей раз город не сжимал меня со всех сторон, а, напротив, словно расширялся, расширялся до бесконечности, так что мне уже казалось, будто я так никогда и не дойду до конца, а если и доберусь до какого-нибудь кафе на площади, то уже останусь там до конца жизни. Я чувствовал себя безнадежно счастливым. Присаживался почти на каждую лавочку и слушал. Весь город с каким-то остервенением трудился. Если как следует прислушаться, а для этого надо сконцентрировать все внимание, то сквозь доносившийся с бульвара невообразимый грохот грузовиков можно различить далекий, неясный шум порта. Я поднялся и снова двинулся в путь. Должно быть, мне потребовалось около часа, прежде чем добрался наконец до площади. Террасы кафе, только что политые водой, укрывались в тени платанов. Я зашел в первое же, что попалось мне на пути. Вот там-то, должно быть, из-за усталости я окончательно перестал понимать, что за история со мной приключилась, и мне вдруг показалось, будто у меня ни за что не хватит сил жить дальше. Правда, длилось это недолго. Стоило мне закрыть глаза, а потом снова открыть их, как все сразу прошло. Официант, весь в белом, с салфеткой через руку, спросил, что бы я желал выпить. Я ответил: кофе. Нет, я не умер от любви к Женщине Гибралтарского матроса.
