Наваждение (СИ) - Мурашова Екатерина Вадимовна (читать книги бесплатно .TXT) 📗
– Вот уедет он и меня позабудет, – горько сказала Соня Маньке, которая мыла пол в гостиной. – Так же, как тебя твой Крошечка позабыл…
– Ноги подбери, – велела Манька, елозя тряпкой возле скамьи, на которой сидела Соня. – Крошечки-то, может, и в живых давно нет…
– Но Матюша-то жив покуда! – горячо сказала Соня.
– Так не пускай его!
– Как же я могу поперек его да мамы Веры желаний пойти?! Кто я такая?
– Приживалка, – безжалостно припечатала Манька, полоща тряпку в ведре. – Я на жалованье служу, а тебя из милости взяли. В память Матвеева отца.
– Мама Вера меня дочкой зовет… – попыталась возразить Соня. – И папа Лёка тоже меня любил…
– Про Алешу я ничего сказать не могу, – заметила Манька. – Только он уж нынче в могиле давно. А чтобы Вера Артемьевна кого любила… Это уж я не знаю, что случиться должно. Легче один кедр в тайге другого полюбит…
– Ты ничего про маму Веру не знаешь! – воскликнула Соня. – Она…
– Да что же – она? – подождав, Манька выпрямилась с отжатой тряпкой в руке, уперев в бок маленький кулачок. – Для нее не только ты, для нее и родной сын – вроде ее выученной собаки: беги туда, сюда, сидеть, подай, принеси… Все они такие, эксплуататоры… Порода такая…
– Кто?! – Соня вытаращила глаза и от изумления приоткрыла рот. – Это мама Вера – эксплуататор?
– Конечно, – кивнула Манька и, выпятив тощий зад, снова принялась драить полы, говоря в такт ритмичным движениям. – На приисках и прочем знаешь, как она дело ведет? Чихнул неугодным хозяйке образом – штраф. Опоздал в раскоп – штраф. Занедужил хоть на сколько-то – вычет такой, что лучше бы и помер сразу…
– Не очень-то я тебе и верю, – подумав, сказала Соня. – Откуда тебе знать, если ты в доме служишь и на приисках бываешь хорошо, если раз в год?
– А про братьев-сестер наших позабыла? Я ж, в отличие от тебя, вижусь с ними. Они мне про свою жизнь рассказывают, не таят ничего.
В семье Щукиных изначально было семеро детей. Мать их умерла при рождении Сони, а саму Соню, погибающую от истощения и неухоженности, спустя несколько месяцев взяла к себе Вера Михайлова. Оставшиеся шестеро детей жили, фактически предоставленные сами себе. Пьяница отец и до своей гибели не очень-то ими занимался. После смерти чахоточной тетки немудреное хозяйство вела Манька, старшая дочь. Прочие перебивались сезонными заработками на прииске и в поселке, подворовывали. Все без исключения Щукины ходили в обносках и никогда не ели досыта.
Когда Вера по просьбе Сони наняла Маньку приглядывать за новорожденной Стешей, с деньгами и особенно со жратвой стало полегче. После все как-то пристроились. Старшие братья Ленька и Ванька работали на вскрышке торфа сначала на Мариинском прииске, а потом и на «Счастливом Хорьке». Ленка вышла замуж за приискового рабочего. Карпуха нанялся в кабак подавальщиком. Слабоумный Егорка гонял в луга коров. Все Щукины, кроме Маньки и Егорки, были не дураки выпить. Даже Ленка, как Манька ее ни стыдила, пристрастилась к водке вместе с пьяницей мужем. Позапрошлой зимой Ванька пьяным насмерть замерз на тракте. Карпухе в трактирной драке выбили все зубы. Ленкин муж по пьянке же упал в полынью и поморозил легкие. Теперь каждую осень и зиму помаленьку выкашливал их наружу… Ленька единственный из всех обучился грамоте, связался со ссыльными рабочими-агитаторами и участвовал в стачке, подписывал какие-то требования и воззвания. После всего вылетел с прииска вверх тормашками и с горя тоже запил, пропивая все из дома и поколачивая жену…
Соня поселковых родных избегала, честно сознаваясь перед Матвеем в собственной трусости и нелюбви, и только оставшемуся в родительской развалюхе Егорке носила иногда тайком в узелке еду и что-то из платья.
А Манька, видать, общалась с ними и, по старой памяти, на правах старшей сестры, все пыталась как-то расспрашивать, наставлять, стыдить…
– Все равно! – Соня упрямо выпятила губу. – Не верю я. Мама Вера не такая…
– Ну и не верь, – Манька домывала порог. – Вот придет время, и всех эксплуататоров – на помойку! Тогда и увидишь. А те, кто спину гнул, будут в светлых хоромах жить…
– Ладно, – хитро прищурилась Соня. Будучи слабой и робкой по натуре, в строгой логике она всегда оставалась сильнее сестры и хорошо знала о том. – Эксплуататоры – на помойке. Те, кого эксплуатировали, – в хоромах. А кто ж в раскопе работать будет? И управлять всем?
– Вот те, кого угнетали, те и будут управлять, – не слишком уверенно сказала Манька.
– Вот ты. Ты умеешь? – спросила Соня. – Или Ленька? Или Карпуха?
– Надо будет, научатся, – подумав, твердо заявила Манька. – Когда светлая жизнь придет, народ всему научится. Главное, чтобы свобода была!
– И водку пить народ бросит? Вот Ленька с Карпухой и Ленкин муж? Придет свобода и все – больше ни капли в рот не возьмут? Сразу начнут подрядному или горному делу учиться?
– Да отстань ты от меня! – окрысилась Манька и подхватила на локоть ведро с грязной водой. – Пристала, как банный лист к заднице. Увидим все! Недолго ждать осталось!
– А почем ты знаешь, что недолго?
– Верные люди сказали, – прищурилась Манька. – Такие, которые и книжки читают, и разбирают всё не чета нам с тобой…
– Нет, ну ты подумай еще, чудак, выгода-то какая!
Рядом с высоким, широкоплечим, золотистокожим Матвеем тщедушный бледный Шурочка с темными кругами вокруг глаз казался каким-то довеском. Впрочем, довеском вполне энергичным, единственным выигрышным очком во внешности которого были глаза – синие, живые, лукавые, обрамленные пушистыми ресницами и буквально искрящиеся всякими планами и задумками. Серо-коричневые спокойные глаза Матвея на Шурочкином фоне смотрелись тускловато.
– Если ты насчет самоедов сомневаешься, – продолжал уламывать Шурочка. – Так ты за то не волнуйся – мы их облапошим в два счета, они и разобрать не сумеют… А прибыль-то получится сам-пять, не меньше! А если ее сразу в оборот пустить… – Шурочкины замечательные глаза мечтательно и остро блеснули.
– Шура, да отвяжись ты от меня наконец! – досадливо покачал головой Матвей. – Сколько тебе раз говорить: у меня и денег нет, чтобы в твои авантюры ввязываться…
– Как это нет? Как это нет? – засуетился Шурочка. – Ты ж, считай, взрослый парень. Что ж тебе, мать и денег своих, что ли, не дает?
– Дает, коли попрошу, – Матвей флегматично пожал плечами. – А только на что мне? Сыт, одет, покупных развлечений у нас в Мариинском поселке не густо… Разве что Соне книгу или ленту купить, да Стеше сладостей или игрушку… Так они и сами могут…
– А к делам-то? К делам-то она тебя подпускает?
– Да что я покамест могу? Разве подсчитать что, да баланс свести, да на прииск съездить с каким распоряжением. Это да, это – пожалуйста. Вот выучусь в Екатеринбурге на инженера, вернусь и сразу стану работать во всю силу, пусть тогда матушка от трудов отдохнет…
– Господь да будет милостив к тебе, Матюша! – с насквозь лицемерной скорбью вздохнул Шурочка. – Вот ведь как выходит… Ты своего родного отца и в глаза не видал, а уродился, если по слухам судить, весь в него – такой же блаженный и не от мира сего…
– Ты про отца… того… – с неуверенной угрозой в голосе пробормотал Матюша.
При нечастом общении с Шурочкой ему то и дело хотелось хорошенько потрясти паршивца или уж стукнуть как следует по затылку, но он никогда еще не выполнил своего намерения, так как по природе был незлобив. Да и велика ли честь крепышу Матвею бить заморыша, который к тому же с детства ни с того ни с сего мог начать задыхаться и хватать ртом воздух, словно вытащенная из воды рыба… Охота связываться!
– Да я ничего плохого про Матвея Александровича и сказать не хотел, – тут же пошел на попятную Шурочка. – Разные люди бывают-то, и все под Богом ходят. Просто Вера-то Артемьевна, мать твоя, вовсе из другого теста слеплена. И дела у нее железными удилами взнузданы, и по краешку ради удачи готова пройти, и рисковать ни в чем не боится. Да и приемный твой отец, Алеша, таким же был… Незадача-то какая! – белокурый юноша ударил невеликим кулаком по ладошке. – Нет бы наоборот обернулось…
