Темные ангелы нашей природы. Опровержение пинкерской теории истории и насилия - Dwyer Philip
Устав [ООН] предполагал, что после последней войны будет создан некий международный механизм для определения и защиты прав человека - четырех свобод, по классическому выражению президента Рузвельта. В свете опыта фашизма и нацизма считалось, что существует тесная связь между признанием прав человека и сохранением мира во всем мире.
Свои опасения Флетчер подкрепил неизменной фразой: !Я должен считать насмешкой и фикцией благочестивую декларацию, которая не будет иметь обязательной силы». В итоге именно так и произошло, по крайней мере, в ближайшей перспективе. Колониальное ведомство было настроено по отношению к такому повороту событий весьма оптимистично, а его секретарь Артур Крич Джонс писал: "Заключение пакта и предложения по его реализации ... могут затянуться на некоторое время". С колониальной точки зрения такая возможность не представляется особенно невыгодной".
Потребовалось еще три десятилетия, чтобы Пакты были выработаны и вступили в силу, но и тогда они оказались почти такими же целеустремленными, как и сама Декларация. Тем не менее, статьи 13, 21 и 25 Декларации - свобода передвижения, участие в демократическом управлении и социальное обеспечение - "могут быть крайне трудно совместимы" в империи, по словам представителей Колониального ведомства. По этому поводу Крич Джонс высказался прямо: ВДПЧ потенциально является "источником смущения" для империи. Как бы то ни было, отсутствие юридически обязывающих механизмов действия Декларации лишало ее морального смысла для тех, кто ставил под сомнение саму предпосылку универсальных прав, и превращало ее в лучшем случае в статью веры для верующих. Через год после того, как торжества по случаю принятия ВДПЧ отгремели, Херш Лаутерпахт, профессор международного права Уэвелла в Кембридже и первый автор англоязычной книги, отстаивающей международную защиту прав человека, высказал свое сожаление по этому поводу:
В момент принятия Декларации не было чувства неловкости по поводу несоответствия между восторженным признанием фундаментального характера провозглашенных в Декларации прав человека и отказом признать их в качестве источника юридического обязательства, обязательного в сфере поведения, что само по себе поднимает кардинальный вопрос международной морали.
Если Лаутерпахт был разочарован необязательным характером Декларации, то защита, предоставляемая Женевскими конвенциями 1949 г., была более обнадеживающей для него и других скептиков ВДПЧ, по крайней мере, для западного мира. Переговоры по Декларации шли параллельно с переговорами по Женевским конвенциям, и их разработка была предпринята с целью укрепления принципов гуманности на войне. Момент прав человека, сформировавшийся в ВДПЧ, первоначально пересекся с гуманитарным правом, создав "юридически-моральную модификацию", которая перешла от защиты прав солдат к защите прав гражданского населения в военное время. Это "изменение", по мнению Бойда ван Дейка, "отчасти явилось результатом заявлений союзников в военное время, осуждавших колониальный стиль борьбы с повстанцами для "цивилизованных" европейцев, что впоследствии бумерангом вернулось к ним". Более ранние Гаагские конвенции 1899 и 1907 годов, не запрещавшие строго репрессий, захвата заложников и коллективных наказаний и не отказывавшиеся от использования концентрационных лагерей, в основном защищали солдат от гражданского населения, а не наоборот. Более того, колониальное население, по мнению юристов-международников и европейских политиков, считалось нецивилизованным и, следовательно, не подпадало под действие международных законов и мер защиты в военное время. В межвоенные годы Международный комитет Красного Креста собирался в Монако и Токио, где его делегаты разработали гораздо более емкий свод принципов гуманизации войны, включая ограничения на воздушные бомбардировки, хотя европейские державы признали оба проекта мертвыми по прибытии.
То, что Токийский проект был реанимирован после Второй мировой войны, отразило изменение глобальных настроений в отношении правил ведения войны и гражданских лиц, подобных тем, которые стали жертвами политики нацистской Германии, ранее предназначавшейся для колонизированного населения. Это был уникальный момент времени, и рузвельтовские идеи свободы получили распространение в сферах, выходящих за рамки переговоров по ВДПЧ. Этот побочный эффект проявился в самых первых проектах пересмотренных и расширенных Женевских конвенций, где норвежский юрист Фреде Кастберг, в числе прочих, стремился применить гуманитарное право военного времени не только к межгосударственным конфликтам, но и к гражданским и колониальным войнам. Такой шаг был серьезным отступлением, признающим универсальные требования к правам - требования, сформулированные в современном дискурсе прав человека, - и накладывающим ограничения на суверенитет европейских колонизаторов в их империях.
Однако, в конечном счете, подстрекательство Великобритании, Франции и США - первых двух стран, стремящихся защитить свои колониальные привилегии и строгие правила суверенитета, а вторых, поглощенных проблемами холодной войны, - навсегда поставило крест на любых значимых формулировках о правах человека или защите колониальных прав в заключительных документах Женевских конвенций. Такие люди, как Лаутерпахт, могли превозносить обязательные конвенции как "инструменты, устанавливающие юридические обязательства в области прав, в отличие от простого провозглашения моральных принципов и идеальных норм поведения". Однако вопрос о том, изменят ли эти обязательства и принципы каким-либо существенным образом противоповстанческие действия в колонизированном мире, оставался открытым. Исключив все ссылки на универсальные права человека и заменив в предыдущем проекте формулировку "колониальные войны" на "немеждународные вооруженные конфликты", подписавшие Конвенцию стороны также приняли Общую статью 3, которая, помимо прочего, давала определение некомбатантам и тем, кто сдается в плен. Статья также устанавливала меры защиты, которые включали запрет "в любое время и в любом месте" "насилия над жизнью и личностью, в частности, убийств всех видов, нанесения увечий, жестокого обращения и пыток", а также "посягательств на достоинство, в частности, унижающего достоинство обращения".
В соответствии с Общей статьей 3 договаривающиеся стороны были обязаны соблюдать условия конвенций только в империи и, соответственно, внутри страны, когда возникали "немеждународные вооруженные конфликты". На практике это означало, что колонизаторы, такие как Великобритания, могли по своему усмотрению определять применимость Общей статьи 3 к чрезвычайному положению или любым другим гражданским беспорядкам. Уайтхолл имел большую свободу действий при определении того, соответствует ли та или иная война конца империи неопределенному стандарту "немеждународного вооруженного конфликта", который зависел от произвольных показателей "интенсивности". Не существовало международного наблюдательного совета, который определял бы наличие или отсутствие "вооруженного конфликта". Именно неоднозначность определения "интенсивности" насилия в "вооруженном конфликте" позволяла Великобритании и другим странам обходить Общую статью 3 в своих империях и в других местах, если они того пожелают.
Хотя Женевские конвенции 1949 г. существенно отличались от Гаагских конвенций, предоставляя многочисленные гарантии как военнопленным, так и гражданскому населению, смысл их окончательного оформления мало чем отличался от расовой иерархии и защиты суверенитета, лежавших в основе интерпретаций более ранних гуманитарных законов. Однако разница в историческом контексте между началом века и 1949 г. была очевидна не только в отказе от прямых формулировок о "цивилизованном" и "нецивилизованном" населении, но и в самом существовании статьи 3, свидетельствующей об одном из первых посягательств на колониальный суверенитет, каким бы анемичным он ни был. В то же время отказ от каких-либо универсальных требований в отношении прав, даже гражданских лиц во время конфликта, стал еще одним свидетельством непреходящего совокупного веса колониальных интересов и иерархических представлений о цивилизации и гражданстве, которые лежали в их основе, а также узаконенного беззакония, от которого зависело их сохранение. Либеральный империализм, прошедший испытание кратковременным расцветом норм в области прав человека, в послевоенную эпоху международного гуманитарного права и его исключений проявился живым и здоровым.
