Дом на городской окраине - Полачек Карел (читать книги регистрация txt) 📗

Бухгалтер принялся его утешать, но известный доктор не желал слушать. Нащупал свой пульс и, тараща глаза, зашевелил губами.

Снова очутившись на улице, Михелуп приободрился: глаза его прояснились, настроение поднялось.

Улыбаясь, он говорил себе: «Ну что, пан Кафка? Что вы на это скажете, пан Кафка? Так, значит, ваш сын получил грамоту? Хорошо! Мой сын не получил грамоты. Тоже хорошо! Вы полагаете, я опечален, огорчен? Вовсе нет, пан Кафка… Зря вы ухмыляетесь, пан Кафка. Знаю я вашу ухмылочку, но меня с толку не собьешь! Я не рвусь к этой грамоте, запомните, пан Кафка! А вы слышали, что известный доктор никогда не получал никаких грамот? Что вы на это скажете, пан Кафка? Известный доктор сказал, что из гимназистов, которые приносят домой грамоты, редко получается что-нибудь путное, Ну, пан Кафка! Теперь я даю слово вам, пан Кафка! Балаболка вы, пан Кафка, вместе со своей грамотой. А я и без грамоты обойдусь, пан Кафка!»

Он сиял, разговаривал с самим собой и размахивал руками. Своего мальчика он ругать не будет. Это хороший ребенок и наверняка доставит папочке радость. А если мальчик захочет обучаться медицине, он пошлет его на медицинский. Не пожалеет расходов. Всему миру будет ясно, на что способен сын Михелупа…

На следующий день бухгалтер принес табели своих детей в канцелярию. Раздумывал, не стоит ли похвастать и перед серебристыми барышнями. Но отказался от этой затеи. Барышни не верят в силу образования, не поклоняются наукам да и вообще знания их не интересуют. Их забота — лакированные ногти и фарфоровая кожа. Они непрерывно сражаются с бегом времени, с подкрадывающейся немощью старения.

Войдя в канцелярию, бухгалтер поморщился, точно напился какой-то гадости. Он увидел Турля в жокейских брюках и высоких начищенных сапогах. Молодой человек постегивал стеком по голенищу сапог, покачивал боками и в профиль позировал перед серебристыми барышнями. От него веяло самодовольством и беспечностью. Турль был небольшого роста, со впалой грудью, но сам себя считал спортсменом и был убежден, что он по крайней мере на две головы выше, чем в самом деле. Его жокейские брюки словно бы кричали: «Я изящен. Я фешенебелен. Я dernier cri. [14]» — «Мы спортсмены! Мы представители высшего света!» — кричал его высокие сапоги.

Турль рассказывал серебристым барышням какой-то анекдот, после смешной развязки он, по примеру комиков из кабаре, сделал глупое лицо и отбежал в сторону. Барышни хохотали, а на пухлых губах молодого повесы играла самодовольная улыбка.

Завидев бухгалтера, он закричал:

— Эй! Пан Михелуп! Как делишки, Михелуп? Что новенького, Михелуп? Все в порядке, Михелуп?

— Я уже несколько раз просил вас, пан Ган, — недовольным тоном отвечал бухгалтер, — чтобы вы на меня не кричали. Кричите на своих друзей. Я вам не коллега по развлечениям…

Но Турль его не слушал: он отвернулся и щегольски натянул жокейскую кепчонку. Потом обнял одну из серебристых барышень, смачно ее поцеловал и удалился танцующим шагом, как бы дающим понять, что молодой человек знает свет и его радости и, как говорится, умеет пить из чаши наслаждений полными глотками.

— Ах, какой противный! — воскликнула серебристая барышня и старательно припудрила место, к которому прикоснулись плотоядные мясистые губы.

— Никчемный, пустой человек! — шептал возмущенный бухгалтер.

Пишущие машинки стрекотали, Михелуп, склонившись над бухгалтерской книгой, вписывал в нее столбцы цифр, временами отодвигаясь от работы, чтобы полюбоваться своим красивым почерком.

Затем он отложил ручку и придушенным голосом спросил у одной из барышень, свободен ли господин директор. Та кивнула. Бухгалтер поправил галстук, подтянул жилет, сгорбился и постучал.

Директор Паздерник, сидя за столом, писал. Услышав шаги, он снял очки и взглянул на входящего.

— А, — тихо произнес он, — пан Михелуп… н-да… что вы мне принесли, пан Михелуп?

Еще при старом Гане директор работал на предприятии простым рабочим. Однако он был интеллигентен, настойчив и плебейски честолюбив. За узким лбом прочно сидела упрямая неуступчивость, страстное желание подняться как можно выше. После работы он еще посещал вечерние курсы, сидел за партой как послушный ученик и жадно впитывал знания. Старый шеф, сам начинавший типографским рабочим, внимательно за ним наблюдал и питал к нему слабость, а позднее доверил руководство фирмой. И до сих пор еще к директору ходили преподаватели иностранных языков.

— Н-да… — повторил директор, выжидательно глядя на бухгалтера.

Михелуп полез в карман и положил перед Паздерником оба табеля.

— Табели моих детей… — забормотал он. — Позвольте показать…

— Н-да… табели… благодарю за внимание…

Директор надел очки и стал читать. Михелуп не отводил взгляда от его лица, где над всем царил приплюснутый нос, а под узким лбом искрились маленькие серые глазки. С той поры, как директор стал подниматься по лестнице успехов, его нижняя челюсть отяжелела и стала четырехугольной. Это случилось оттого, что директор привык стискивать зубы, чтобы не проронить лишнего слова. Он перестал быть рабочим и отказался от многоречивости маленького человека, который щедро сыплет словами — единственным своим достоянием.

Наконец директор сложил табели, снял очки и с приветливой улыбкой обратился к Михелупу:

— Н-да… — как всегда неторопливо начал он, — прекрасные табели… н-да… поздравляю… рад видеть хорошие успехи… что ж, вы меня порадовали… н-да, благодарю вас, мой друг.

Он встал и подал бухгалтеру руку.

— Семейство пребывает в добром здравии?

— Спасибо, господин директор, — зарделся Михелуп, — все в порядке…

— Рад слышать… н-да… — Директор замолчал, не зная, что бы еще сказать, не мастер он был на светские беседы.

Но Михелуп не собирался уходить. Откашлявшись, он заговорил:

— У меня есть жалоба, пан директор…

— Н-да?

— Хочу вам пожаловаться и прошу о заступничестве.

— Говорите, мой друг, я охотно вам помогу… н-да… жалоба… и какая?

— Пан Ган невежливо со мной разговаривает, — плаксиво начал бухгалтер, — покрикивает на меня, я уже несколько раз его просил не делать этого. Похоже, он меня высмеивает, а это, простите, не положено, я уже солидный человек, он против меня щенок, если позволите такое грубое выражение…

Лицо директора потемнело.

— Н-да… — проскрипел он, — молодой пан Ган… н-да… избрал для себя комическую роль… н-да… никчемный человечишка… танцор… whisky and soda [15]… знаем-знаем… allround [16] спортсмен, но к делу непригоден… н-да… — Он подошел к бухгалтеру ближе и продолжал: — Его отец был прекрасный человек, трудолюбивый, экономный… а у сыночка ветер в голове… так нельзя… я не потерплю… н-да… я его сокрушу, уничтожу… дурной пример для остальных… вырву с корнем и разотру в порошок…

Он положил руку на плечо бухгалтера и стал подталкивать его к двери.

— Идите и будьте спокойны… н-да… не волнуйтесь… отцовская доля с его помощью поуменьшилась… скоро ничего не останется… я выставлю, выставлю его за дверь… вы-став-лю… никто о нем и не вспомнит…

«Он выставит Турля за дверь, — повторял Михелуп. — Выкинет, выставит, как вам это понравится, пан Турль? Не будете больше покрикивать на меня, пан Турль. Он вас выставит, да, сокрушит, да, уничтожит, да, директор — настоящий мужчина! директор — молодчина, дай ему бог здоровья!»

Пани Михелупова и девушка с Кашперских гор скатали ковры, сняли со стен картины. Выстирали белье и разложили его по шкафам. Мебель покрыли старыми газетами. Квартира утратила весь свой блеск и стала похожа на склад вещей. Семья готовилась к переезду на дачу.

Явился коммивояжер Кафка с сообщением, что нашел дачу для себя и для своих друзей. Это небольшой климатический курорт в северной Чехии. Кафка во всю расхваливал это место. Там есть леса, купанье и покой. Бухгалтер прервал его урчащую речь. Он хотел знать, безопасно ли на этом курорте. Не бродят ли там дурные люди. Не могут ли дети получить какое-нибудь увечье.