Вилла в Италии - Эдмондсон Элизабет (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
Мария оставила ей записку в пишущей машинке:
«Ты держишь меня в клетке, ты зациклена только на своей работе, ты не желаешь принять, что у кого-то, кроме тебя, тоже есть артистическая душа. Я должна от тебя вырваться. Я должна жить той жизнью, которой действительно хочу жить».
Жизнь, которой она хотела жить. А что за жизнь она вела до того, как поселилась с Марджори? Актриса на эпизодические роли, редко занятая в фильмах, подвизающаяся в жалкой роли официантки. «Временно отдыхающая», как любят говорить актеры.
Это и было, как она поняла, главным козырем Макса. Тот был продюсером, и, конечно, карьера Марии внезапно расцвела. Ее тип красоты вошел в моду; она усиленно старалась создать себе имя. Свифт — ненавидя себя за то, что делает, — сходила на спектакль, в котором подруга была занята. Глупая, банальная салонная пьеса, где Мария играла горничную, субретку. Ей не было суждено подняться до чего-либо выше субретки — душа субретки не пускала. Марджори после антракта ушла домой, в квартиру, которую они тогда делили с Марией, где когда-то были так счастливы. Квартиру, стремительно лишившуюся хорошей мебели и красивых вещей, по мере того как деньги неумолимо таяли.
Значит, это не Ад, а всего лишь Чистилище? Просто неотъемлемая часть обычного житейского страдания, цена, которую платишь за то, что кого-то любишь. Эта реакция на уход Марии принадлежала Аду, о чем каким-то невообразимым образом узнала Беатриче Маласпина.
— А ваша фотография тут есть? — спросила Марджори у Джорджа.
Фотографий с изображением Джорджа было несколько. Школьник в мешковатых, доходящих до колен штанах. Серьезный темноволосый мальчик, похожий на сову, в очках с проволочной оправой, неуверенно глядящий в камеру. На заднем плане виднелись размытые фигуры в движении: другие мальчики, человек в черной сутане. Потом еще один, студийный портрет, выполненный в Париже, где Хельзингера запечатлели с серьезным выражением лица, в академическом головном уборе и мантии и со свитком пергамента в руке. Вот он в Кембридже, выезжает на велосипеде из ворот церкви Святой Троицы, также в совиных очках. Кажется, тогда шел дождь, и развевающаяся мантия свидетельствует о резком ветре, который дул в городок из степей. А вот снимок, сделанный в меблированной квартире на Ричмонд-Террас, обшарпанной маленькой комнатке с кроватью, письменным столом и маленьким окном.
— До чего же гнетущий вид! — импульсивно ужаснулась Марджори, прежде чем успела заткнуть себе рот. Ведь сама только что сетовала по поводу своего убогого, наводящего тоску жилища — так какое она имеет право бросать камни в других?
— Ужасный! — согласился Джордж. — И отвратительная пища. До чего я ненавижу английскую еду. Изгнанник — вот что говорит обо мне эта фотография. Погруженный в свою науку, лишенный всех радостей, кроме интеллектуальных. А когда они исчезают, — сказал он самому себе, — что остается у человека?
Уайлд смотрел на набор фотографий, где был запечатлен он сам. Вот выпускная фотография, их гарвардский выпуск, 50-го года. Вот он в норвежском свитере, опирающийся на костыли; это было в ту зиму, когда он упал на горнолыжном склоне. Вот он входит в двери облицованного мрамором здания банка, в темном пиджаке, неотличимый от остальных мужчин вокруг. Вот он в Белом доме, с родителями, в официальном костюме, на президентском приеме для щедрых меценатов и людей, собирающих деньги на благотворительные нужды. Его мать собаку съела на сборе благотворительных средств.
Чистилище? Хм. Просто жизнь. Эти фотографии не возбуждали в нем никаких эмоций. В отличие от фотографий в нижней комнате.
6
Делия была ослеплена!
Ключ от этого помещения Люциус молча взял в комнате второго этажа, где он висел на крючке, на нарисованной голубятне. Это был не тяжелый старый ключ, а современный, блестящий, медный, который гладко, без помех вошел в отполированный замок на верхней двери.
Не только Воэн, все были ослеплены, когда дверь отворилась. Свет — вот первое и всеподавляющее впечатление, когда они, друг за другом, вошли в верхнюю комнату башни. Солнечный свет лился сквозь окна, расположенные по всему периметру; они не были широкими, но пропускаемый свет отражался и рассыпался во все стороны от сверкающих стен. Снаружи славила божий мир какая-то птичка, а когда подруга на миг умолкла, другая подхватила ее песню.
Здесь не нашлось коллажей, не было накладывающихся друг на друга образов. Вместо этого неровная поверхность стен оказалась покрыта кусочками керамической плитки, образуя блестящую, переливающуюся мозаику из белого, черного, красного, оранжевого и золотого.
— Как у Климта, — нашел сходство Люциус.
— Просто дух захватывает, — охнула Делия.
— Каким образом Беатриче могла провести здесь хотя бы пять минут, не ослепнув? — спросила Марджори.
— Взаимодействие света и цвета поразительное, — удивился Джордж. Он подошел к одному из окон. — А вид! Это и в самом деле рай.
Воэн подошла к стоящему у другого окна Уайлду. Перед ними расстилался пейзаж на все времена: зеленый, полный весенних надежд, настоящий гобелен из кипарисов, полей, четких линий виноградников, оливковых рощ — каждый элемент со своим отличительным цветом и оттенком. Холмы выглядели так, будто их изгибы были произведением руки живописца, и за всем этим синело и сияло море.
— Этот пейзаж словно сошел с полотна Перуджино, — восхищенно присвистнул Люциус, у которого на миг даже перехватило дыхание.
— Как красиво. — В глазах у Свифт стояли слезы. — Красиво прямо до боли. Какой контраст: все те страдания и ужас, что на нижнем этаже, — и вот это. Как ей удалось создать такую комнату?
Ученый рассматривал стены.
— Все плитки разные, нет двух одинаковых. Не так, как в мозаике, где все кусочки представляют собой одинаковые керамические квадратики. Здесь она брала плитки покрупнее, которые делила на более мелкие части, а затем подбирала кусочки так, чтобы те подходили к каждой неровности на стене. Кропотливая работа, которая, вероятно, заняла много времени.
— Может, Маласпина выполняла ее в темных очках? — предположила писательница, которая все еще моргала, ослепленная блеском стен. — Или в зимнее время, а может, работала в сумерках.
— Она определенно приходила сюда ночью, — предположил Джордж. — Вот превосходный и очень точный телескоп. Эта женщина была также и астрономом.
— По крайней мере, здесь нет картинок, относящихся к кому-либо из нас, — облегченно выдохнула Делия. Это облегчение переполняло ее, после того как она, не зная, чего именно ожидать, собиралась с духом для встречи с новыми неприятными и тяжелыми разоблачениями.
Однако кажется, Воэн поторопилась с выводами: Марджори уже открывала переплетенную в кожу книгу, лежавшую на столе, в центре комнаты. А открыв, слабо вскрикнула.
— Вы так думаете? Взгляните на этот фотоальбом! Не знаю, что это за снимки, но поскольку здесь изображена я, надо думать, есть и те, что относятся к вам. Зачем они? Что Беатриче хочет ими сказать?
Люциус уже торопливо листал страницы альбома, на лице его играла кривая усмешка.
— Марджори права, как всегда. Вот фотография, на которой изображен я, ребенком.
Делия встала за его плечом и увидела мальчика лет восьми-девяти. Он сидел на берегу реки, в шортах и обвисающей мягкой шляпе. На его сдвинутых коленях лежал блокнот, а в руке был карандаш. Мальчик был целиком погружен в свое занятие.
— Он совершенно счастлив, — негромко проговорила Воэн.
— Здесь собраны картины нашего счастья, — догадалась Марджори.
— Пожалуй, — отозвался Уайлд и перевернул страницу. — Мне кажется, это вы, Делия.
Певица не верила своим глазам. Это было фото маленькой девочки, лет пяти, в купальном костюме, которая держала в одной руке сачок для ловли креветок, а в другой — ведерко.
Рядом стоял высокий мужчина в старомодном купальном костюме. Он смотрел на девочку с нежной улыбкой, от которой у Делии подкатил ком к горлу.
