Валентина. Мой брат Наполеон - Кеньон Фрэнк (читаем книги .TXT) 📗
— Нет, — ответила я дрожащим голосом.
Теперь я понимаю, в тот момент Наполеон совершенно помешался, его состояние было серьезнее и опаснее, чем Мюрата. Но тогда меня заворожило гипнотическое влияние его слов или, вернее, гипнотическое влияние его голоса.
Я верила в него, как истинный христианин верит в Бога. Он вверг меня в своего рода религиозный экстаз.
— А после покорения России и Англии, — спросила я задыхаясь, — Америка, Индия, Китай?
— Пожалуй, Индия, — размышлял он вслух, — но не Китай. Это спящий дракон. Пускай он спит и дальше, иначе у мира будут все основания сожалеть о его пробуждении.
Наступил роковой тысяча восемьсот двенадцатый год. Наполеон вызвал в Париж моего мужа. Мюрат приехал неохотно, почти уверенный, что его лишат трона. С угрюмым видом он сопровождал меня на ужин к Наполеону уже в день своего прибытия. Сперва Наполеон говорил только об обыденных вещах, время от времени уделяя внимание, хотя и экономно, своему любимому блюду: куриному фрикасе, которое он назвал «а ля Маренго» в честь одной из своих знаменитых побед.
Подавали также неизменный и противный шамбертен, который Мюрат отказался даже пригубить — в начале трапезы, потом он пил его залпами, словно нектар богов.
Наконец, взглянув Мюрату прямо в глаза, Наполеон произнес единственное, полное глубокого смысла слово:
— Россия!
— Россия, Ваше Величество?
— Благодарю тебя, Каролина, за то, что сохранила тайну, — проговорил Наполеон, обращаясь ко мне.
Затем он обрисовал в общих чертах свои планы русской кампании, и лицо Мюрата из мрачного сделалось задумчивым. Между Варшавой и Москвой, заметил он, великолепная местность для кавалерии. Наполеон согласился и предложил ему командование очень важным Двенадцатым корпусом. Именно тогда Мюрат схватил бокал с вином и залпом осушил его, затем наполнил и снова осушил. В мгновение ока он изменился, стал другим человеком. Король Неаполитанский? Конечно. Но в первую очередь и прежде всего — отважный кавалерийский офицер, опять рвущийся в атаку.
— Я вновь вернул уважение, доверие и любовь императора, — заявил Мюрат позднее. — Теперь, когда мне, самому преданному из всех друзей, вновь позволено присоединиться к моему старому командиру на поле битвы, я буду счастлив до конца жизни.
Но вот его настроение переменилось.
— А может быть, я хотел сказать, — проговорил он тихо, — что император вернул мое уважение, доверие и любовь? (Мюрат размышлял над этим некоторое время.) Да! Именно это я имел в виду. Иначе ничто не заставило бы меня передать свои обязанности в Неаполе моей жене.
Наполеон уже приказал ему сделать это, и я не стала возражать.
— Итак, я назначаю вас королевой-регентшей, — объявил Мюрат величественно. — Должны править так, как позволяют ваши способности, а не просто властвовать.
— Обещаю выполнять свои обязанности в меру своих сил и способностей, — пробормотала я торжественно.
Глава пятнадцатая
Не вижу смысла слишком долго задерживаться на катастрофических последствиях вторжения Наполеона в Россию, но мне не дает покоя та роль, которую сыграл мой муж в своей последней военной кампании под непосредственным командованием Наполеона.
Как только Наполеон перешел из Польши в Россию, Мюрат был в авангарде. Он красовался в чрезвычайно пышной форме — одной из многих — и размахивал не саблей, а золотым жезлом. Казаки, сами очень смелые и решительные, восхищались им и считали его легендарной фигурой, веселым и отважным воином, будто прибывшим с какой-то далекой планеты или сошедшим со страниц чудесной сказки. Мюрат часто мне писал, но лишь после Смоленска я начала улавливать между строк сомнения и даже недовольство. Тем временем великая армия Наполеона, вбив мощный клин, разъединила вражеские силы. Однако чем глубже она проникала в глубь России, тем труднее становилось снабжать войска продовольствием, и путь французских отрядов устилали бесчисленные трупы лошадей, объевшихся реквизированной несозревшей рожью.
Были и глупости, совершенные Жеромом. Мюрат горько жаловался на поведение моего самого младшего брата, короля Вестфальского и командующего небольшой армией в шесть тысяч человек. На одном из этапов кампании Жером должен был отрезать от главных сил русского генерала, однако более недели проболтался в Гродно, устраивая маленькие оргии с проститутками. То, что Наполеон освободил Жерома от должности командующего, явилось для всех слабым утешением.
Задолго до того, как всем стало ясно, Мюрат писал мне, что русская кампания проиграна. К тому времени Смоленск пал, но это был город дымящихся развалин, скорее тяжелое бремя, чем полезная добыча. Планомерный, организованный отход русских тревожил Мюрата. Каждый город и каждая деревня, занятая французами, были объяты пламенем. Никогда еще Мюрату не приходилось видеть войны, которая велась бы с подобной жестокостью; русские действовали так, будто находились не у себя дома, а на вражеской территории. Цель их беспощадной борьбы состояла в том, чтобы не только лишить Наполеона возможности реквизировать продовольствие, но и устроиться на зимние квартиры, а ранняя русская зима была не за горами. Наполеон оставался невозмутим.
— Мы должны перезимовать в Москве, — заявил он Мюрату.
Наполеон не сомневался: русские никогда не разрушат Москву.
Между тем поступили печальные известия из Испании. В битве при Саламанке английский командующий, генерал Веллингтон, взял в плен шесть тысяч французских солдат. И опять Наполеон казался невозмутимым. Дескать, будет нетрудно позднее расколоть армию Веллингтона и вновь оттеснить ее к побережью. Мюрат в это не верил, как, впрочем, и я, ибо к тому времени, очнувшись от гипноза, стала смотреть на вещи реалистичнее. Твердо убежденная в том, что империя Наполеона разваливается, я написала Мюрату условными фразами, призывая его бросить Наполеона и как можно скорее возвращаться в Неаполь; здесь я правила достаточно успешно и не сомневалась, что, если мы с Мюратом будем действовать сообща, сумеем удержать Неаполитанское королевство для себя, независимо от дальнейшей судьбы Наполеона.
Пока Мюрат колебался, Наполеон продвигался по направлению к Москве и сошелся с русской армией возле деревни Бородино, в пятидесяти милях от столицы. Тут он заболел и, теряя драгоценное время, пролежал в постели два дня. Что-то случилось с мочевым пузырем. Живот и ноги у него распухли, кожа сделалась необыкновенно сухой, а связанное с болезнью нервное напряжение стало причиной приступов сильного кашля. Свой недуг Наполеон приписывал сырости многих походных стоянок и, как он сказал армейскому хирургу, его жизнь зависела от собственной кожи. Наполеон имел в виду — об этом писал мне Мюрат, — или он начнет обильно потеть, или же задержка с мочеиспусканием будет продолжаться до бесконечности. Хирург и его помощник обернули Наполеона толстыми одеялами и заставили пропотеть. Болезнь прошла, но Наполеон еще не мог даже сидеть на коне. В довершение всего он потерял голос.
Главнокомандующий, всегда сам руководящий действиями великой армии, попал в крайне затруднительное положение. Верный камердинер Констант столкнулся с задачей посерьезнее, чем поиски для Наполеона очередной постельной партнерши. Быстренько он раздобыл принадлежности для письма, и Наполеон, сидя в постели, дирижировал наступлением с помощью письменных приказов и распоряжений. Еще больной и слабый, он появился ненадолго под конец Бородинского сражения, но практически не принял в нем участия. Победа под Бородино стоила Наполеону убитыми тридцать тысяч французских солдат и сорок генералов. После сражения он удалился на отдых в ближайшую деревню, а Мюрат вступил в безмолвную и пустынную Москву. Пожары уже начались, а все, чем можно было их затушить, было увезено. Сильный ветер продолжал раздувать пламя, когда Наполеон въехал в Москву и обосновался в Кремле.
Устраивать зимние квартиры в полуразрушенной Москве? Мюрат понимал, что это невозможно; кроме того, с каждым днем уменьшались запасы продовольствия. Мюрат советовал Наполеону вывести войска, видя в этом единственный разумный выход из создавшегося положения, однако тот отказался прислушаться, а лишь бушевал, называя русских сумасшедшими и фанатиками. Наполеон предложил царю, как он считал, чрезвычайно выгодные условия мира, но царь даже не удосужился ответить, и Мюрат вновь заговорил об отходе. К несчастью, Мюрат имел неосторожность употребить слово «отступление», чем привел Наполеона в ярость. Задержки с мочеиспусканием прошли, но Наполеон жаловался на постоянное ощущение жжения, и это обстоятельство только усиливало его раздражение против всех и вся.
