Цыганские сказания (СИ) - Мазикина Лилит Михайловна (книги хорошем качестве бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Держите, приятного аппетита. Цыгане, строго говоря, не наводят чар. Они управляют удачей. Только в своих интересах, только понемногу, и очень, очень тонко. Оттого не каждый знает о том, что магией обладают не только вампиры и, э...
— Я знаю о посвящённых. А как же еврейская магия?
Шипение от джезвы разрастается до бурления, и книжник аккуратно снимает крышечку с кофейника. Его пальцы смущают сочетанием нервической тонкости и почти обезьяньей волосатости.
— Боюсь, что мы каким-то образом утратили её. Всё, что нам удаётся теперь — управлять чужой магией, изучив её лучше носителей. Самые тонкие рычажки, самые чувствительные точки...
— И цыганской тоже?
— Цыганская магия плохо даётся чужакам. Часто даже вступает в конфликт, и оттого многие предметы, помогающие цыганам, вредят, приносят беду другим людям. Так что даже не пытайтесь предлагать мне серьги. Найдите в мешочке что-то, что с магией не связано.
Не могу же я отдать обручальное кольцо?
А почему я должна расплачиваться сейчас? Мы же считай, что в сказке, да? Как насчёт принципа «ты мне помоги, а я тебе потом пригожусь»?
— А можно вы мне дадите вещи и атлас... и хлеб, а я потом расплачусь наличными? В залог я могу оставить кольцо. Оно платиновое и очень хорошей работы. Моё обручальное... Подождите... Вот.
Прежде, чем поглядеть на потеплевших в свете углей кобр, книжник аккуратно наполняет кофейник из джезвы; кухня вся заполняется одуряющим запахом. Джезва быстро ополаскивается в раковине и возвращается на стену, к сковородкам и поварёшкам. Точно, с Системой в голове. Такие никогда не могут дождаться конца ужина — только и делают, что бегают с посудой.
Наконец, хозяин изволит ответить.
— Да. Такое предложение, пожалуй, выглядит разумно.
Подав мне чашку кофе и пододвинув сахарницу, он осторожно берёт с моей ладони кольцо и исчезает в глубине дома. Я кидаю в густой напиток сразу четыре куска сахара и не спеша, с наслаждением, запиваю остатки бутерброда. Кажется, мой язык приобрёл способность чувствовать килокалории и теперь блаженствует от их обилия.
Когда я потихоньку допиваю вторую чашку кофе, книжник возвращается, держа в охапке вещи. Он сваливает их прямо на пол; впрочем, тут очень чисто.
— Юбка. Почтенного, правда, возраста и немного побита молью, вот тут и тут, но, как видите, очень пышная, а складки отлично сохраняют тепло. Эта хитрость была хорошо известна вашим бродячим предкам. Да встаньте же, приложим. Отлично, и в длину, и в ширину. Гм, давайте снимем ваше одеяние. Где вы его откопали? Понял, я у вас не первый старьёвщик в этом городе. Надевайте пока юбку. Отличный тёплый платок, замотайте поверх косынки... Да я и не прошу прямо сейчас, барышня. Я вас наставляю, как и положено мудрецу в рыцарской истории. А вот сапожки примерьте. Они славные, с мехом внутри...
Атлас тоже оказывается что надо. Сытая и приодетая, я чувствую себя повеселей.
— Не знаю, как вас благодарить! Сколько мне надо будет вернуть?
— Предположим, тысячу двести злотых.
— Сколько?! Это барахло ещё при премьере д'Эсте из моды вышло!
— Милая барышня, вы торгуетесь от широты выбора, я полагаю? А атлас новый, я покупал его только в том году. В книжных лавках до сих пор именно такие и продаются.
— Ну ладно, тысячу двести злотых и ночлег. Согласна спать прямо на кухне на полу.
— Вы злоупотребляете моим человеколюбием. Я не готов так запросто пустить ночевать цыганку. Даже если вы сейчас предложите голой мне в кровать лечь. Я не имею предрассудков, но, право слово, с самим рассудком у меня всё в порядке, — книжник разводит руками, и этот жест не выглядит робким оправданием. Он больше похож на решительный отказ. — Слушайте, раз вам нужен атлас, значит, вам куда-то надо идти? Вот и идите, там передохнёте. Тем более, я слышал, цыганки очень поздно ложатся, а сейчас, кажется, и десяти вечера нет.
— Вообще да, но я бы лучше до утра не выходила. Понимаете, там, на улице, какой-то очень странный монах. И я боюсь, что у него есть повод выяснять со мной отношения. А я безоружна. И беременна!
Губы тайнокнижника уже знакомо складываются скобкой.
— Монах? С чёрной маской на глазах?
— Да. Зловещий, как смерть трубочиста. Ай! Вы что! Куда вы меня? А моё пальто?
— Вот вам пальто, вот ваш мешок, вот атлас, вот хлеб. Покиньте мой дом немедленно. Не представляю, кем надо быть, чтобы Cantus Lanii заимел на тебя зуб, но, во имя неокликаемого, о чём вы думали, приведя их к дому безоружного еврея?!
— Не надо! А вдруг они там! Ой, не надо! Ой! Пустите меня обратно, пустите!
— Барышня, я человеколюбив, конечно, но ещё более жизнелюбив. Ни за что не поверю, что вы не знаете, как от них отбиться, иначе бы от вас давно отрывали кусочки. Прощайте! Доброй ночи!
Книжнику удаётся пересилить меня и захлопнуть дверь, и я остаюсь на пороге, с салопом в одной руке и мешком в другой. Так и хочется крикнуть что-нибудь этакое: «Мерзавец» там или «Каналья». Только на ночной улице кричать — себе дороже. Вздыхая, я залезаю в пальто, а потом повязываю как следует нахлобученный на меня второпях книжником платок. Стоять под дверью глупо, а мудрец из благоразумия ещё и водой облить может... Приходится мне посреди ночи идти куда глаза глядят. Вот уж действительно — сказка.
Интересно, что в Республике, кажется, никто не предполагал Орден Сорокопута исчезнувшим.
Утро застаёт меня сонной, на скамейке в давно уже лысом парке. Есть хочется, и ещё сильнее — пить. Но попроситься, как вчера, в туалет в каком-нибудь кафе в таком виде я не решаюсь. Даже малую нужду я справляла перед рассветом, боязливо оглядываясь, в каком-то палисаднике — фу! Хорошее дело — свобода, но без денег какое-то неблагодарное. Эх, мне бы только до Никты добраться. Пить, есть и спать.
Я разворачиваю атлас, пытаясь прикинуть, где меня перехватил Твардовкий. Ехали мы тогда с Люцией, покойницей, от Пшемысля, плутать плутали, но оказалась я в итоге в таком месте, откуда почти прямо на север была Олита. Я разглядываю карту почти бездумно, пока мой взгляд не цепляется за Бялу-Подляску.
Случайно или нет перекликается с Бялымлясом?
Вот и лес обозначен. Большой лесной массив на северо-восток.
— Ваши документы, барышня.
Я и не сразу соображаю, что обращаются ко мне — пока полицейский не встряхивает меня за плечо. Должно быть, лицо у меня очень глупое, потому что он резко меняет тон:
— Ну, что смотришь, документы доставай, дура.
— Господин офицер, да они дома лежат, — заискивающе лепечу я.
— Тогда протокол составляем.
— Ой, господин полицейский, не надо протокола!
— Тогда документы давай. Или договоримся.
Я соображаю, что он хочет денег.
Боже, да пропади оно пропадом. В участке я хоть отосплюсь, как следует. И попью. И в туалет схожу! А потом сбегу, как из дворца. Спать хочу, не могу.
— Нету документов, — виновато говорю я.
— Иисус и Мария, понаезжает вас, дур, — морщится офицер. Лицо у него некрасивое, круглое, в каких-то ямках. Я вдруг понимаю, что он не старше моего мужа, просто усатый и прокуренный. — Вставай, чего расселась. Идём, что ли.
Я покорно семеню подле него: он даже не пытается взять меня за руку или за воротник. На мгновение мелькает мысль дёрнуть — «волчицу» даже в салопе и с мешком будет трудно догнать. Но спать хочется больше, чем куда-то убегать.
В участке от дыма смутно. За соседним столом оформляют пьяного парня в порванной одежде; полицейский отечески укоряет его за разбитые витрины и погнутый фонарный столб. Меня опрашивает офицер, до удивительного похожий на вчерашнего старьёвщика. Того, который лысый. Только у этого усы, как у кота, и морда красная, распаренная.
— Можно мне чаю? Я беременная...
— Все вы, дуры, беременные, — флегматично замечает «мой» офицер, но чаю мне наливает, благо, аппарат у него прямо за спиной. Сговорились они, что ли — «дура» да «дура»! Я дую на бледную, совсем чуть-чуть желтоватую жидкость, не в силах глотать кипяток.
