Колосья под серпом твоим - Короткевич Владимир Семенович (читать книги полностью .TXT) 📗
Помолчал.
— Может, когда-нибудь и родится несколько человек с таким зрением, что сумеют увидеть на звездах людей.
— Слушай, — сказала она, — давай сделаем… знаешь что?
— Знаю, — сказал он, каким-то шестым чувством угадав, что она думает. — Надо назвать эти две звезды возле Волчьего Ока. Их ведь никто не видит. Так мы дадим одной твое имя, а второй — мое. И это будет наша тайна. И наши имена будут вечны, как те звезды. Всегда.
— Всегда-всегда, — согласилась она. — Даже когда нас не будет… через тысячу лет… Звезда Майка и звезда Алесь.
…Святки продолжались — в танцах, переодеваниях, гаданиях, в полете санок, окутанных радужной снежной пылью. А возле Волчьего Ока жили и светились никому не известные звезда Майка и звезда Алесь. Им было хорошо и весело вместе со всеми, но еще лучше одним.
Они говорили и говорили. Алесь рассказывал ей о встрече на лугу с Черным Войной. Она даже похолодела, услышав, как он похож на ее Лазника. Но ничего не сказала ему об этом.
…Однажды — это было на четвертый день рождества — они удрали от всех и пошли в дальние, нежилые комнаты дома «искать интересного». Интересное было всюду. То это была «шкатулочка Пандоры», которую они нашли на столике в угловой комнате. Они долго не могли открыть ее, а потом случайно нажали на блестящую пластинку, и из шкатулки вслед за откинутой крышкой выросли кавалер и дама из «бисквита». [83] Они медленно поворачивались в каком-то неизвестном танце, а вокруг них шустро кружился черт.
Интересны были старые портреты, потому что они не могли прочесть на них надписей, выполненных вязью и по-латыни. Интересен был калейдоскоп, который они нашли в пустой комнатке. Калейдоскоп лежал в коробке вместе с разноцветными стеклышками. Дети сели на кушетку и начали через эти стеклышки смотреть в окно на деревья и облака.
Они посмотрели через синее стеклышко — и мир за окном стал синим и неживым.
— Я не хочу такой земли, — сказала она.
— Я тоже. Нa тебе желтое стекло.
Желтое было веселым и радостным. Мир теперь лежал перед Майкой светлый, и она смеялась.
А потом попалось красное стеклышко. Устрашающе багровое небо, тяжелые кровавые облака, такие неумолимые, медленные, ужасные.
— Страшно, — сказала она. — Возьми скорее.
Они сидели молча, ошеломленные страшным зрелищем. Майка была такая угнетенная… Алесь сам не знал, как это у него получилось. Но он обнял ее невесомыми руками и неумело поцеловал в неподвижный ротик.
На мгновение она было рассердилась, но потом поднялась с кушетки и пересела в маленькое креслице у стены. Сидела молчаливая и такая тонюсенькая в своем сиреневом платьице, что ему стало жаль ее.
Но он не знал, как вымолить прощение. Он просто смотрел на нее большими умоляющими глазами. А Майка даже глаз на него не подняла.
Тогда он перевел взгляд на стену и увидел удивительное. Заходящее солнце лежало на стене комнаты. И там же, на стене, Алесь увидел чернолицую Майку с фиолетовыми волосами и в платье оранжево-багрового цвета. Черную-черную Майку с фиолетовыми сияющими волосами.
— Майка! — крикнул он таким голосом, что испугал ее. — Майка, смотри на меня. Долго-долго смотри.
Недоумевающая, она все же подчинилась.
Закат лежал на стене комнаты. Она смотрела на мальчика, на его зеленую куртку, видела его умоляющие и испуганные глаза и понимала, что напрасно обиделась на него.
— А теперь смотри на стену.
Она отвела глаза и увидела черную тень Алеся, одетую в пурпур.
— Ты, — сказала она, — ты… совсем черный, ты сливаешься с тенью, тебя не видно. Лишь одежда багровая… плавает.
— А ты в оранжево-багровой… Твои волосы лиловые.
Они повторяли и повторяли опыт, перепуганные до глубины души.
…Черный мальчик в пурпуре. Майка недаром читала романы.
— Словно… голову тебе отрубили, — сказала она. — Словно… призрак багрового человечка.
Он пристально взглянул на нее. И тогда она спохватилась:
— Ой, я что-то не то сказала. Прости меня, Алесь.
Поднявшись с кресла, она быстро подошла к кушетке, склонилась над ним и, обняв его за шею, сама нежно и целомудренно поцеловала.
XXII
Алесь читал, сидя на застекленной террасе. Стекла были очень старые и потому приобрели легкий фиолетовый оттенок. За садом плыло солнце, светило Алесю прямо в лицо, и буквы в книге казались красными.
Он нашел в библиотеке деда Яна Борщевского. Книга называлась «Шляхтич Завальня, или Беларусь в фантастических рассказах». Сейчас он осиливал уже четвертый том. Это было первым подтверждением, что не один он открыл Море, и потому он мог многое простить автору.
Было хорошо. Перед ним возникал симпатичный человек, который каждую весну, как перелетная птица, не мог усидеть в Петербурге и пешком, с посохом в руках, шел на родину, в Белоруссию. Он шел и слушал пение жаворонков в жарком небе. А в душе его рождались строки… Возникал человек, который в метель ставил на окно свечу, чтобы путники шли к нему. Он кормил и поил людей, только бы они рассказывали ему истории и предания.
Было жаль, что он пишет по-польски, вставляя в книгу белорусские диалоги. На своем языке он мог бы стать великим. На чужом — лишь выше среднего.
Борщевский, способный и добрый человек, во многом близкий Гоголю, называл себя белорусом, а родину — Беларусью, возможно, даже слишком настойчиво. Он нежно любил край, его предания, его людей.
«Ну, а я?» — подумал Алесь.
…И как раз в этот момент пришли в Загорщину к нему Кондрат и Андрей. Кирдун привел их на террасу, и вот они сидели перед ним. Такие похожие, что даже смеяться хотелось, и одновременно такие разные. Кто умел так шутить, как Кондрат, и кто пел такие песни, как Андрей? Дороже всего были их улыбки — хитроватая Кондрата и ласковая, почти женская у Андрея. Правильно сделал отец, что отпустил их и отдал Павлюка с Юрасем в школу. И Алесь без сожаления отложил книгу человека, который открыл Море на шесть лет раньше его, Алеся, даже успел написать об этом, но не понимал волн, из которых это Море состояло.
— Слушай, Алесь, — сказал наконец Кондрат, — у нас к тебе дело.
— Ну? — сказал Алесь.
— Но прежде ты дашь нам слово, что об этом никто не узнает, даже родители…
— Мы тут думали, аж головы трещат, — сказал Андрей. — Но теперь масленица. Все ездят. В гости. А Кроер… твой дальний родственник…
— Стойте, ребята, — прервал их Алесь. — Ничего не понимаю. Да мы и не ездим туда никогда. Мои не любят Кроера.
— Тем лучше, — вздохнул Кондрат облегченно. — А мы думали… Значит, все хорошо.
И засмеялся:
— Юрасю отец два подзатыльника влепил. Пришел хлопец из церкви, а в кармане у него четыре гривенника. Отец спрашивает: «Откуда»? А тот говорит: «А там, где все брали, там и я взял. С блюда». Мы чуть не подохли со смеху.
Андрей смотрел в сторону. Да и смех Кондрата был неискренний. Алесь с болью видел это, видел, что ребята чуть было не рассказали ему о чем-то тайном и вот теперь переводят разговор на другое.
— Как хотите, хлопцы, — сухо сказал он, — но я думал, что вы мне верите, что я для вас остался братом. Даже теперь. Что ж, пусть так…
— Да мы ничего, — замялся Кондрат. — Мы только хотели просить, чтоб не ездил к Кроеру… Не любят его…
— Сам знаю, — сухо сказал Алесь.
Молчали. Алесь знал: дружбе и откровенности конец. А тут еще Кондрат неожиданно, только б не молчать, начал рассказывать очередную побасенку:
— У Лопаты гости были. Положили их, подвыпивших, в чистой половине. А дети взяли да придвинули к двери стол. Ночью встает человек, ищет выхода… Но сколько ни щупает, нет двери… Аж зубами скрежетали.
Андрей даже крякнул с досады за брата. Строго поднял глаза.
— Несешь вздор, оболтус, — прервал он. — А ну, давай выкладывай все. Алесь наш, мужик. Не скажешь — всему конец. Где нет веры, какая там может быть дружба?
— Что вы, — сказал Алесь. — Чему конец? Да я и не хочу.
