Искра жизни - Ремарк Эрих Мария (лучшие книги .TXT) 📗

Они проснулись утром от тихого чужого многоголосья. Было еще темно. Стенание прекратилось. Зато теперь кто-то царапался о барачные стены. Казалось, что сотни крыс пытаются прогрызть стены, чтобы пролезть вовнутрь. Поначалу незаметное и едва слышное царапание перешло в осторожное, постукивание по входной двери и по стенам, а потом в бормотание, почти льстивую мольбу, в какой-то монотонный причет, слагавшийся из надорванного, чужого разноголосья, в котором сквозило последнее отчаяние, — они просили впустить их в барак.

Они умоляли ковчег о спасении перед потопом. Голоса звучали тихо и покорно; люди уже не кричали, а только просили, поглаживая бревна барачных стен. Они лежали перед бараком, царапали пальцами и ногтями, и их угасавшие глухие голоса растворялись в предрассветных сумерках.

— Что они говорят? — спросил Бухер.

— Ради их матерей просят нас впустить их в барак, — Ради их матерей просят нас впустить их в барак, ради их… — осекся Агасфер и заплакал.

— Но мы ведь не можем, — проговорил Бергер.

— Да, я знаю…

Час спустя отдали приказ готовиться к маршу. Около барака гремели команды. В ответ раздавалось громкое стенание. Последовали другие команды, оглушительные и озлобленные.

— Ты что-нибудь улавливаешь, Бухер? — спросил Бергер.

Они сидели на корточках перед маленьким окошком на самых верхних нарах.

— Да. Они отказываются. Они не хотят.

— Встать! — раздался крик снаружи. — Стройся. Стройся для переклички!

Евреи встать отказались. Они продолжали лежать на земле. Со страхом в глазах они посматривали на охранников или прикрывали лица руками.

— Встать! — орал Хандке. — А ну, живо! Подымайтесь, сволочи вонючие! Мы что, еще должны вас будить? А ну, вон отсюда!

Попытка растолкать лежащих оказалась безуспешной. Пятьсот тварей, которыми другие нравы при coвершенении богослужения воспринимались как палачество, были низведены до того, что уже за гранью человеческого перестали реагировать на окрики, проклятия и избиения. Они продолжали лежать, пытались обнять землю, вцепившись в нее, — эта злосчастная, провонявшая земля концентрационного лагеря казалась им желанным раем, обещавшим спасение. Они знали, куда их собирались отправить. Пока эти люди находились в составе транспорта и в движении, они тупо следовали предписанному маршруту. Но теперь, остановившись для короткого отдыха, они столь же тупо отказывались продолжить движение.

Надзиравшие были в нерешительности. Им приказали в людей не стрелять, но это оказалось весьма проблематичным. У приказа не было иного основания, кроме привычного бюрократического: лагерь не фигурировал как пункт назначения для этого транспорта, поэтому он должен был по возможности в том же количестве покинуть лагерь.

Эсэсовцев стало больше. Из окна двадцатого барака Пятьсот девятый увидел, что появился Вебер в своих начищенных до блеска элегантных сапогах. Он остановился у входа в Малый лагерь и отдал приказ. Эсэсовцы прицелились и выстрелили вплотную над лежавшими. Вебер, положив руки на бедра и широко расставив ноги, стоял и думал, что после выстрелов евреи вскочат с земли.

Но этого не произошло. Они презирали всякую угрозу. Они не желали, чтобы их куда-то угоняли. Даже если бы в них стали стрелять, они, наверно, едва ли стронулись с места.

Лицо Вебера побледнело.

— Заставить их подняться! — кричал он. — Бейте их до тех пор, пока не поднимутся. По ногам, по пяткам!

Надзиратели кинулись в толпу. Они стали избивать дубинками и кулаками, пинать ногами в живот и пах; они хватали людей за волосы и бороды, стараясь поставить на ноги; но люди снова падали, словно у них не было костей.

Бухер выглянул из окна.

— Ты только посмотри, — прошептал Бергер. — А избивают не только эсэсовцы. И здесь не только зеленые. Не только уголовники. Тут и наш брат! Узники, как и мы, ставшие специальными дежурными и полицейскими. Они избивают на манер своих учителей. — Он тер свои воспаленные глаза, словно желая выдавить их из глазниц.

Вплотную к бараку стоял старик с седой бородой. Вытекавшая из его рта кровь медленно окрашивала бороду в красный цвет.

— Отойдите от окна, — сказал Агасфер. — Если они увидят, вас тоже заберут.

— Нас не увидят.

Окно было грязное и глухое, поэтому снаружи не было видно, что происходит в глубине помещения. А изнутри видно было достаточно много.

— Не надо за этим наблюдать, — сказал Агасфер. — Это — грех, если никто тебя к этому не побуждает.

— Это не грех, — ответил Бухер. — Мы этого никогда не забудем. Вот мы и смотрим.

— Разве вы не насмотрелись этого здесь в лагере? Бухер молчал. Он продолжал разглядывать происходящее из окна.

Постепенно ярость происходившего на плацу иссякла. Надзирателям пришлось бы оттаскивать каждого в отдельности. Им понадобилась бы для этого тысяча людей. Иногда они за раз оттаскивали на дорогу десять-двадцать евреев. Но не более. Если их оказывалось больше, они с трудом продирались сквозь ряды охранников и сразу же возвращались к огромной темной подергивавшейся груде тел.

— А вот и сам Нойбауэр, — заметил Бергер. Он приблизился к Веберу и заговорил с ним.

— Они не желают отсюда уходить, — сказал Вебер, чуть более взволнованный, чем обычно. — Их можно перестрелять. Они словно приросли к земле.

Нойбауэр выпустил густое облако дыма. Над плацем висел тяжелый смрад.

— Черт возьми! И зачем их только сюда прислали! Вместо того чтобы гонять их по всей стране в поисках крематория, можно было пустить их в расход там же, где они были. Хотелось бы знать, что тут за причина?

Вебер пожал плечами.

— Причина в том, что даже у самого вонючего еврея есть тело. Пятьсот трупов. Убить легко. Значительно сложнее ликвидировать трупы. А там их было две тысячи.

— Чепуха! Почти во всех лагерях, как и в нашем, есть крематории.

— Так-то оно так. Да вот по нашим временам крематории работают слишком медленно. Особенно когда лагерь приходится срочно ликвидировать.

Нойбауэр выплюнул табачный лист.

— И все же я не понимаю, чего ради их гнали в такую даль.

— Опять все дело в трупах. Нашим властям не нравится, когда наталкиваются на слишком много трупов. И только крематории до сих пор проворачивали это таким образом, чтобы число трупов впоследствии нельзя было проверить. К сожалению, при огромном спросе они работают все еще чересчур медленно. Нет действительно современного средства, чтобы быстро отделаться от большого количества трупов. Еще долго затем можно вскрывать массовые захоронения, чтобы выдумывать всякие там небылицы. Такое было в Польше и в России.

— А почему бы эту сволочь просто-напросто при отступлении… — Нойбауэр сразу поправился, — я имею в виду не оставить там, где она была, при стратегическом спрямлении линии обороны? Они ведь больше уже ни для чего не годятся. А может, лучше оставить эту сволочь американцам или русским, чтобы их осчастливить.

— Тут опять все упрется в трупы, — возразил терпеливо слушавший Вебер. — Дело в том, что при американской армии полно журналистов и фотографов. Фотографий понаделают да еще утверждать станут, что люди были измождены.

Нойбауэр вынул сигару изо рта и пристально посмотрел на Вебера. Он никак не мог понять, потешается над ним начальник лагеря или нет. Как Нойбауэр ни старался, ему никак не удавалось разгадать эту загадку; Вебер скорчил привычную гримасу.

— Как это изволите понимать? — спросил Нойбауэр. — Что вы имеете в виду? Ясное дело, что они измождены, а как же еще?

— Все это выдумки, измышления иностранной прессы. Министерство пропаганды ежедневно предупреждает об этом.

Нойбауэр все еще не сводил взгляд с Вебера. «Собственно говоря, я его совсем не знаю — подумалось ему. — Он всегда делал то, что я хотел, однако фактически я ничего о нем не знаю. И я не удивлюсь, если однажды он вдруг рассмеется мне прямо в лицо. Мне и, наверно, даже самому фюреру. Ландскнехт, лишенный настоящего мировоззрения! И партия в его глазах ничто. Она для него так, между прочим».