Билет в одну сторону - Костина Наталья (серии книг читать бесплатно txt) 📗
– Не думаю… не знаю. Он не открывает глаза. Но… я ЗНАЮ.
Я знала, какие у него глаза, пальцы на ногах и руках, форма ногтей… Я знала, что у него на лбу, под самыми волосами, шрам – может быть, в детстве упал, катаясь на велосипеде? Еще у него родинка на левом плече, а у локтя их целое созвездие – совсем как Большая Медведица. И что у него очень густые, жесткие и непослушные волосы. Они уже изрядно отросли, но мягче так и не стали. Но я уверена, что его волосы – прямая противоположность его характеру. Достаточно только взглянуть на его губы. И брови с детскими кисточками у основания. Он – мягкий, впечатлительный, очень добрый и одновременно очень смелый и мужественный… Конечно, я ни с кем не делилась своими, скажем так, предположениями или фантазиями – это уж как кому угодно. Я предпочитала не говорить об этом даже с Олегом, который и так догадывался слишком о многом. Я не смогла бы говорить об этом ни с Максом, ни даже с самым близким мне человеком – отцом. Тем более сейчас я не собиралась поверять все это случайному собеседнику, тому, которого совершенно не знала.
– Можете взять его за руку, – непослушными отчего-то губами сказала я. – С больными в коме нужно очень много разговаривать. Просто разговаривать. Я… я говорю с ним постоянно. Обо всем: что случилось за день, какие новости… я думаю, это ему интересно.
– Вы так считаете? – Жук изумленно воззрился на меня. – ЕМУ это интересно? То, что творится у НАС?
У него был такой странный вид, что я растерялась. Только и смогла сказать:
– Мне нужно к другим больным. У нас очень много тяжелых. Я зайду. Через час?
– Хорошо. – Он вздохнул. – Через час так через час.
Егор
– Ты хоть знаешь, что такое настоящая шахтерская уважуха? Респект?
– Это как? Когда туалет на улице, потолки в хрущевке два метра и кухня – четыре квадрата? Когда у тебя легкие такие же черные, как и белье на веревке? Вот это уважуха! Настоящий респект для вас – это когда настоящие хозяева жизни покупают тебя с потрохами за сто грамм водки и бутерброд с гнилой колбасой! Получается, ваша уважуха стоит всего-навсего поляну и поллитру!
– Да мы работали! Вкалывали! Как черти в аду! Мы хотели жить по-человечески!
– Ага, будете теперь жить по-человечески. Как хотели. Когда этот сраный Донецк расхерачат наконец до основания, а по соседству будет такая же прогрессивная Новая Луганда. Берег черной кости! А Донецк переименуют в Нью-Васюки! В твою честь и в честь таких, как ты! Шахтерских чертей! – продолжал наседать на Василия Псих, которому сегодня неизвестно какая вожжа попала под хвост. – Будут вам тогда и уважуха, и респект! А мы будем сюда на сафари ездить! Отстреливать тех, кто остался! Хи-ихи-ихи!..
Смеялся он, противно привизгивая. Я не успел даже глазом моргнуть, как всегда молчаливый Василий развернулся и врезал тщедушному Психу под дых. Тот, выпучив глаза и безнадежно хватая ртом воздух, упал на заплеванный пол.
– Ты чего, дядя? – Веник выпятил хилую грудь и попер на пятидесятилетнего, матерого ополченца. Весу в Василии было ровно в два раза больше, но Венику было пофиг – он был под свежим кайфом и желал прогнуть мир под себя. – Жить надоело, к …беням, да? На тот свет, млять, раньше времени захотел?
– Да все надоело! Особенно рожи ваши поганые! Иди проспись! – Ополченец легко отпихнул Веника ладонью.
– Да я т-тебя, с-сука! – Дар речи наконец вернулся к тому, кого не зря называли Психом: сейчас он поистине был страшен. Так, наверное, выглядели берсерки, которые, хлебнув настоя из мухоморов, в одних льняных рубахах шли на закованного в латы противника.
– Эй, эй… – начал было сунувшийся к нам на шум один из инструкторов, но было уже поздно. Псих выхватил из кобуры пистолет и, придвинувшись к Василию почти вплотную, разрядил в него всю обойму.
– Ты, придурок… – ошарашено протянул вмиг протрезвевший Веник, шарахнувшийся к стене. – Не, ну в натуре… у мужика ж жена, млять… дети…
– Он агент! – верещал Псих, бешено сверкая глазами. – Я понял! Давно понял! Он киевский агент!
– Вы чего, …банулись все? – почему-то шепотом спросил Толян. – Какой агент? Да он и в Киеве никогда не был!
– Молчи, сука, и тебя на хер убью! – заорал, разворачиваясь уже к нему, Псих.
Ворвавшийся на звуки выстрелов еще один инструктор молча сзади подскочил к Психу и заломил ему руку с пистолетом за спину, на удивление легко отобрав оружие. Впрочем, стрелять оно уже не могло: патроны кончились, затвор заклинило.
Веник стоял у стены белый, как меловая краска на ней. Челюсть у него тряслась. В воздухе висел кислый запах пороха. Вокруг тела Василия уже расплылось темное кровяное пятно. Насквозь пропиталась кровью рубаха на груди… Почему-то я запомнил, что кровь вначале била из ран пульсирующими фонтанчиками, а затем просто начала мерно изливаться… Оказывается, в человеке так много крови! И она все текла и текла по неровному полу, а потом начала просачиваться и капать куда-то вниз, в щель между досками. Я стоял, тупо смотрел и слушал эту страшную капель: кап-кап-кап… Я даже не наклонился, чтобы попробовать зажать раны или, как учили все в том же Ростове, сделать Василию искусственное дыхание. Я был ничуть не лучше того же Веника – ни солдат, ни боец, а так… тряпка. Я просто стоял и ничего не делал.
– Понаприсылают всякой х…еты! – зло выдохнул здоровенный мужик в камуфляже, без знаков различия, но даже и без этого было видно, что он никак не меньше чем майор. И что за плечами у него и Южная Осетия, и Абхазия, и Чечня, и видал он кое-что похлеще, чем остывающий труп какого-то шахтера на пенсии.
Профессиональным жестом он приложил два пальца к шее убитого, скривился и покачал головой. Для Василия эта война уже закончилась. Он уже никогда не увидит Донецка – ни старого, ни нового, – ни Киева, к агентуре которого совершенно облыжно причислил его Псих, ни своей расплывшейся, выглядевшей на все шестьдесят жены, которая приносила ему прямо на пост тормозок с горячей картошкой и домашними котлетами, нестерпимо вкусно пахнувшими чесноком и перцем.
– Этого под замок! – кивнул на Психа нескольким подоспевшим бойцам главный. – До выяснения обстоятельств. А этого… что случилось – то случилось. Отвезете на блокпост, положите недалечко, а утром будем посмотреть…
– А с утреца найдут и скажут, что правосеки сняли! – с идиотской ухмылкой, появившейся на его лице от осознания того, что остальным, похоже, никакой выволочки не будет, выпалил Веник. – И похороним, как героя, а вдове пенсию дадут!
– А вам – повышенный паек! Идиоты, мля, – устало сказал майор, оглядывая всех нас по очереди: меня, Толяна, Веника, Психа, все еще нервно подергивающего ртом и пальцами, которые словно до сих пор искали спусковую скобу и не могли ее найти. – Вот, мля, война… Кругом то придурки, то, разъ…бись, реконструкторы хреновы! Кизяки ряженые, наркоты и актеры погорелого театра! Ненавижу самодеятельность… – презрительно бросил он. – Партизаны! Делайте, как сказал… и чтобы тихо! И заверните его хоть в брезент, что ли, а то ума хватит тащить просто так…
Дневник женщины, оставшейся неизвестной
Когда мы с Женькой и свекровью, по-старушечьи сгибавшейся под тяжестью чемодана и сумки, завернули за угол, то поняли, что нашего дома больше нет. Несмотря на то что это даже отсюда было более чем очевидно, я все равно побежала, не размыкая рук и волоча Женьку за собой. Пыль уже улеглась, и все, что могло сгореть, – сгорело.
Дом соседки Любы по-прежнему был цел и невредим, как и те два дома, между которыми когда-то стоял наш. Впрочем, он рухнул не весь: две стены еще держались, и конструкция крыши, почти неповрежденная, просто съехала вниз. По обломкам того, что когда-то было уютными комнатами, кухней и верандой, деловито расхаживал Полканыч, высматривая неизвестно что.
– Потеряли чего? – спросила я отрывисто, сглатывая слюну, комом стоящую в горле.
– Вот не дала ты орех спилить, – ни к селу ни к городу изрек сосед, – а оно вишь как… получилось!
