Полное собрание сочинений. Том 15. Чудеса лунной ночи - Песков Василий Михайлович (книги бесплатно без регистрации TXT) 📗
Война застала его под Минском. Уже 23 июня Михаил Девятаев участвовал в воздушном бою.
24 июня он сбил вражеский самолет. А еще через день сам попал под огонь «Мессершмитта» и выпрыгнул с парашютом из горящего «ишака» (истребителя И-16). Не прояви он находчивость, война и жизнь закончились бы для него в этом бою под Минском — «Мессершмитт» развернулся расстрелять летчика. Михаил стянул стропы и быстро «колбасой» понесся к земле. В ста метрах он дал парашюту раскрыться и спасся. Потом он еще не один раз покидал горящие самолеты. К лету 44-го года он сбил девять вражеских самолетов. Пять раз сбивали его. У него были прострелены рука и нога. Лежал в госпитале. Снова вернулся на самолет. Полтора года из-за ранений летал на «кукурузнике», но потом добился возвращения в истребительный полк. К 1944 году летчик Девятаев был награжден тремя боевыми орденами.
Тут нет возможности рассказать о множестве интереснейших боевых эпизодов, о том, как копился опыт войны, как постепенно немецкие летчики потеряли господство в небе, как стали бояться «Яков», как боевая взаимовыручка, дерзость, находчивость приносили победу. Но один случай рассказать надо. Он выявляет характер летчика Девятаева. Вы почувствуете: все, что случилось потом, в звездный час его жизни, было закономерным, было подготовлено всем течением его жизни.
Осенью 43-го года из-под Кривого Рога надо было вывезти тяжелораненого генерала — только в Москве могли сделать сложнейшую операцию.
Три самолета У-2, вылетая, не достигали цели — в тумане не находили село или терпели аварию, пытаясь садиться на раскисшую землю. Девятаев, полетевший четвертым, нашел село, благополучно сел, отыскал нужный дом и узнал: генерала четыре часа назад отправили в Москву поездом…
Конечно, можно было бы вернуться и доложить все, как было. Девятаев поступает иначе. Прикинув время и путь следования не частых в прифронтовом крае пассажирских вагонов, он полетел над железной дорогой и скоро увидел поезд.
Как заставить остановиться? «Я полетел низко, едва не касаясь колесами паровоза. Отворачивал в сторону, покачивал крыльями — нет, машинист не понимал, чего добивается «кукурузник». Тогда, выбрав место, я посадил самолет и выбежал на полотно, отчаянно размахивая шлемом. Поезд промчался мимо. Я взлетел еще раз, обогнал состав, сел и выбежал снова на полотно».
На этот раз поезд остановился. Посреди степи генерала перенесли в самолет. К вечеру он был уже в Москве. Он лежал на носилках белый, бескровный. Велел позвать летчика. Тот подошел, приложил ладонь к шлему. Генерал попросил достать из его кобуры пистолет. «Лейтенант, возьмите на память. Сколько буду жить, столько буду вас помнить».
Такой эпизод… В нем — весь человек: чувство долга, находчивость, смелость, стремленье достигнуть цель… Летом 1944 года Михаил Девятаев снова на истребителе, воюет в дивизии Александра Покрышкина.
День 13 июля был переломным в его военной судьбе. Накануне наступления подо Львовом он сопровождал бомбардировщиков, сделал за день три боевых вылета. Уже на заходе солнца поднялся в четвертый раз навстречу летевшим «Юнкерсам».
Он не заметил, как из-за облака вынырнул «Мессершмитт»… Машина словно споткнулась.
В кабине — дым, перед глазами — языки пламени… со стороны безнадежность его положения была, наверное, особенно ясной. «Мордвин, прыгай!»
«Мордвин» — позывной Девятаева. «Миша, приказываю!» — это был голос его командира… Бой шел за линией фронта. Прыгая из самолета, который вот-вот взорвется, Михаил ударился о хвостовой стабилизатор и приземленья на парашюте уже не помнил. Очнулся в землянке среди летчиков.
Но речь — чужая… Это был плен.
Сначала с ним обошлись почти по-джентльменски — перевязали рану, накормили, не тронули ордена. Даже как будто с уваженьем на них смотрели — такого, мол, ценим. Но, оказалось, все было психологической подготовкой склонить к измене. Когда Девятаев с возмущеньем и со свойственной ему прямотой сказал: «Среди летчиков предателей не найдете», — отношение изменилось. Стучали кулаком по столу, топали ногами, подносили к лицу пистолет.
Требовали не так уж много: название части, расположенье, имена командиров… «Ничего не сказал!»
В прифронтовом лагере военнопленных встретил таких же, как сам. Все в плену оказались после вынужденных посадок и прыжков из подбитых машин. Были раненые, с обожженными лицами и руками, в обгоревшей одежде. Но это были люди, уже видавшие Сталинград, Курскую дугу, освобождавшие Киев, это были летчики, знавшие вкус победы, вгонявшие в землю немецких асов. Сломить их было нельзя.
Их держали от остальных пленных отдельно. И на запад повезли не в поезде, а в транспортных самолетах.
Начался для летчиков лагерный плен. Их поместили в отдельный барак. Рядом валялись чьи-то одежда, обувь, детские рубашонки, ночные горшки… Решились спросить у охранника: что это значит? Эсэсовец, ухмыляясь, с видимым удовольствием объяснил: «В бараке жили еврейские семьи, вчера всех туда… — он показал на трубу крематория, — освободили место для вас».
Бежать! Бежать во что бы то ни стало… Попытка к побегу каралась немедленной смертью.
И все-таки несколько человек, тщательно присмотревшись друг к другу, решились. Надежда вырваться на свободу была у всех связана с самолетом. Врач, тоже пленный, рассказывал: аэродром — рядом. В воскресный день, когда немецкие летчики отдыхали и у машин оставалась только охрана, можно напасть, захватить самолет… Трудность главная — бегство из лагеря.
Вся территория с вышек простреливалась. Ров, колючая проволока с током высокого напряжения… Решили делать подкоп.
Краткость рассказа не позволяет подробно описать эту дерзость. Прямо из барака, стоявшего на сваях, решили прорыть тоннель под ограду.
«Рыли ложками, мисками. Землю выносили и ровным слоем рассыпали под полом барака. Работали ночью, наблюдая в щелку за часовым.
Из детских рубашек, подобранных у барака, нарвали ленты. Веревкой, привязанной к ноге «забойщика», подавали сигнал опасности. Чтобы землей не запачкать одежду и не выдать себя, в нору лазали нагишом. Сил хватало на пять-шесть минут».
Подкоп достигал уже линии огражденья, когда охране кто-то донес о близком побеге.
Изуверскими пытками началось выявленье зачинщиков. Среди них оказался Михаил Девятаев. Избиенье железными прутьями, истязание в карцере жаждой и жаром железной печки… Неизбежный расстрел казался уже желанным. Но агонию трех, уже еле державшихся на ногах узников изуверски решили продлить.
Сковав их цепью, отправили в Заксенхаузен, в самый страшный из лагерей. Все, что было до этого, представлялось теперь преддверием ада. Адом был Заксенхаузен. Уделом сюда прибывших была только смерть — от истощения, от побоев, от страшной скученности, которую по мере прибытия новых жертв разрежал крематорий. Пленники тут разделялись на «смертников» и «штрафников». Шансов выжить у тех и других практически не было. Но «смертники» к смерти стояли ближе.
«В бараке санобработки парикмахер, снимавший машинкой мою шевелюру, тихо спросил:
— За что попал?
— Подкоп.
— Это расстрел…
За минуту до этого разговора тут, в санитарном бараке, у всех на глазах охранник лопатой убил человека за то, что тот осмелился закурить.
Труп лежал у стены. Не знаю уж, чем я понравился старику-парикмахеру, такому же узнику, как и все, но он вдруг спросил:
— Бирку уже получил?.. Давай! Давай скорее!..
Мало что понимая, я отдал железку с продавленным номером. Оглянувшись, старик нагнулся к убитому и тут же сунул мне в руку новую бирку с номером 104533.
— Запомни, теперь ты другой человек, не «смертник» — «штрафник». Фамилия — на бумажке.
Так летчик Михаил Девятаев стал Григорием Степановичем Никитенко — учителем из Дарницы.
«Как выжил — не знаю. В бараке девятьсот человек — нары в три этажа. Каждый из узников в полной власти капо — надсмотрщика, эсэсовцев, коменданта. Могут избить, изувечить, убить… 200 граммов хлеба, кружка баланды и три картофелины — вся еда на день… Работа — изнурительно-тяжкая или одуряюще бессмысленная… Более тысячи скелетов, обтянутых кожей, в четыре утра выстраивали на ветреном плацу. Каждый стремился протиснуться в середину этого скопища — там теплее и один поддерживает другого, легче стоять. Кто-то упал. Ну, значит, отмучился. Ежедневно повозка, запряженная людьми, увозила трупы туда, где дымила труба. И каждый думал: завтра и моя очередь. Забираясь ночью на нары, я размышлял: друзья летают, бьют фашистов.
