Стеклянная мадонна - Куксон Кэтрин (читаемые книги читать онлайн бесплатно TXT) 📗
Мануэль, заметив, как она старается, подумал: «Она способная ученица». Он некоторое время не спускал глаз с ее юбок и стройного стана, а потом уставился на огонь, языки которого тянулись к дымоходу. Ему снова вспомнилась Марджи. Разве она не предрекала, что ему суждено попасть к богатым людям? Почему он вспомнил сейчас о ней? Потому, наверное, что она умела разглядеть в огне разные причудливые картины. Сыграет ли этот дом важную роль в его жизни? Глядя на Агнес Фэрбейрн, покидающую комнату с грудой посуды, он подумал, что на сей раз хозяйская дочь не сделает его богатым. Ведь у нее уже есть жених, а значит, эта часть сказки закончилась, не начавшись. Но почему его именно сейчас потянуло на воспоминания о Марджи? Уж не встретит ли он здесь кого-то еще? Женщину? Зачем задавать себе дурацкие вопросы? Он знал, что не желает встречи с женщиной. В глубине души он чувствовал, чего ему хочется на самом деле, хотя ни на минуту не сомневался, что это невозможно… Довольно шальных мыслей! Пока все устраивается как нельзя лучше. Они оказались в прекрасной семье; он понимал, что, как ни трудна окажется работа, его отношение к этим людям не станет хуже и он, если у него останется возможность решать, пробудет здесь так же долго, как его предшественники.
А как же Испания? Он увидел в языках пламени лицо Марджи, услышал ее голос, заглушивший смех и разговоры вокруг очага, и мысленно ответил ей: «К черту Испанию! Меня прибило в уютную гавань, и я не выйду из нее по своей воле, поэтому не тревожься больше из-за меня, Марджи, и меня не тревожь! Почивай себе с миром».
4
«Плоская ферма» была обязана названием своему расположению: она раскинулась на пустом месте, открытая всем ветрам, с какой бы стороны они ни налетали.
На ферме было полторы сотни голов крупного рогатого скота, сотня из которых – дойные коровы; овцы, свиньи, гуси и куры; обширные участки отводились под картофель и свеклу, а также различные овощи.
Фермерский дом и окружающие его пятьдесят акров угодий принадлежали семейству Фэрбейрнов вот уже восемь поколений, о чем говорилось в толстой книге, лежавшей на видном месте, хотя Фэрбейрн утверждал, что дом на этом месте стоял не одну сотню лет, задолго до того, как появилась собственно ферма, и в доме этом проживали исключительно Фэрбейрны.
Остальная земля, площадь которой доходила до трехсот акров, арендовалась у лорда Стоунбриджа, обитавшего в имении Фалкон в двух милях от фермы, у болота, откуда можно было быстро доскакать до города Станхоуп.
Мануэлю потребовалось три дня, чтобы начать ориентироваться на ферме. Он впрягся в каждодневную работу так, словно протрудился здесь не один год. Его расположенность ко всем без исключения членам семейства Фэрбейрнов росла с каждым днем. Троих сыновей он считал молодцами, их мать предпочитал именовать «матушкой», как прежде Эми. Ее дочь он считал прекрасной девушкой, а самого хозяина – настоящим мужчиной.
На его настроение самым благоприятным образом подействовало наличие на ферме шести лошадей. Они, конечно, уступали в породе скакунам, с какими он возился у Легренджа, однако это были лошади, у каждой из которых имелись собственные симпатии и антипатии. Четыре из них были крупными тяжеловозами с мохнатыми копытами, пятая – невзрачная с точки зрения опытного лошадника, зато темпераментная полуторагодовалая кобылка, шестая – молодая лошадь, почти не приученная к работе на ферме. Однако каждая по-своему доставляла Мануэлю радость; Майкл, приставленный к лошадям, хорошо отнесся к пристрастию Мануэля и был поражен и одновременно заинтригован тем, как быстро привязались к нему лошади, которых он покорил своим обращением, в особенности своим чудным горловым урчанием.
Понравился Мануэлю и предоставленный ему дом. На самом деле это был типичный батрацкий домик, но для Мануэля это был самый настоящий дом. Он вдвое превосходил размерами хибару, куда его поместили Скиллены; в нем было четыре полноценные комнаты – причем все, за исключением кухни, имели дощатые, а не каменные полы, – а также просторный чердак, где можно было бы поставить четыре кровати – вернее, детские кроватки…
По вечерам он зажигал на кухне огонь, и Аннабелла давала ему уроки грамоты. Вечером хозяева не требовали сытного ужина; это правило нарушалось только в ярмарочные дни. Обязательным был завтрак в половине восьмого утра, перекус на скорую руку в одиннадцать часов и обед в половине третьего, причем последняя трапеза всегда была так обильна, что отбивала желание снова браться за работу. По вечерам все ограничивались миской бульона, всегда подогревавшегося на очаге в котелке, откуда каждый черпаком наливал себе сам, и холодным мясом, сыром и свежеиспеченным хлебом, стоявшими на полке.
Рабочий день Мануэля заканчивался к шести часам вечера, в дополнение к этому он через день до десяти вечера должен был быть готов к экстренному выходу. Отработав, он умывался и переодевал рубаху, грязную сунув в таз с водой, чтобы позже самостоятельно простирнуть. Затем он направлялся в большую кухню, где наслаждался теплом семейного уюта. Однако уже во второй раз он понял, что просто курить трубку – значит попусту тратить время, и удивил хозяев, спросив:
– Хозяйка, можно Аннабелла будет вечерами тратить по часу на мое учение?
Все прервали свои занятия. Смех и болтовня стихли. Внимание оказалось приковано к нему и к Аннабелле, которая как раз шила себе новое рабочее платье, поскольку миссис Фэрбейрн заявила, что то тряпье, что на ней, постеснялось бы напялить даже пугало.
– Учение? – От удивления Фэрбейрн разинул рот.
– Я учу буквы, сэр, – поспешно объяснил Мануэль.
– Но ты сумел расписаться в контракте.
– Это только начало, сэр.
– Никогда бы не подумала! – удивленно воскликнула Агнес, глядя на Мануэля. Мать, продолжая орудовать иглой, призвала ее к порядку:
– Вам всем следовало бы проявлять такое же усердие. В гостиной валяется штук двадцать книжек, но к ним за много лет никто из вас не притронулся. Какие книжки ты читаешь, девочка?
Аннабелла неуверенно ответила:
– Мы… Книг у меня нет, только одна старая газета, а также сланцевая дощечка и карандаш.
– Если тебе пригодятся наши книжки, можешь их взять.
Взгляд хозяйки был по-прежнему прикован к игле. Аннабелла, вскочив, проговорила:
– Спасибо, хозяйка. Очень вам благодарна! Все проводили ее взглядами. Когда она исчезла в гостиной, Сеп пробормотал себе под нос:
– Она действует мне на нервы. Стоит ей открыть рот, как я начинаю ерзать. – Покосившись на Мануэля, он добавил: – Не хочу сказать ничего дурного, просто…
Мануэль улыбнулся и ободряюще молвил:
– Я понимаю. Иногда и я начинаю ерзать.
– Правда?
– Святая правда.
Они обменялись улыбками.
– Вообразить же такое: воспитываться в монастыре, чтобы потом…
– Займись делом, Агнес, а то в феврале побредешь через болото в чем мать родила.
Мужчины встретили это замечание хозяйки смехом. Агнес обиженно молвила:
– Нет, ты вообрази, мама!
Три брата со смехом передразнили ее:
– Вообрази!
Мануэль понял, что попал в семью, где принято непривычно свободное поведение, и еще раз поблагодарил милостивую судьбу.
Аннабелла вернулась с двумя книжками. Миссис Фэрбейрн, все так же не поднимая головы, осведомилась:
– Что ты выбрала, девочка?
– «Путешествие Гулливера» Свифта и сказки братьев Гримм.
Фэрбейрн, услышав это, вскричал:
– Братья Гримм? Отец купил мне эту книжицу как-то на Рождество и вручил так торжественно, словно это золотой самородок, хотя отдал за нее всего пенни-другой. Книга-то детская, но, доложу я вам, и вселила она в меня страху! Я выл ночи напролет, пока мать не пригрозила, что бросит книгу в огонь. А вот эти, – он обвел рукой свое семейство, – наверняка в нее не заглядывали. – Обращаясь к Аннабелле, он добавил: – Придется тебе побаловать нас на Рождество сказочкой. Когда лежит снежок, трещит огонь, а ты сыт до отвала, в самый раз послушать историю, как на старой картинке. Да, на Рождество мы так и поступим.
