Ельцин - Минаев Борис Дорианович (читать книги бесплатно полные версии TXT) 📗
Но самое главное — сам Ельцин в этой стихии чувствовал себя как рыба в воде, легко и уверенно. Это был первый и практически единственный на всем пространстве СССР политик, абсолютно готовый к публичности.
В более чем десяти регионах России, где его выдвигали в депутаты, на собраниях выступали его «доверенные лица». Ельцин рассылал вместе с ними свои письма, в которых он благодарил за поддержку. Но ни в одном письме не было даже намека, где же именно он будет баллотироваться. Он не желал раскрывать карты.
Это была лихо закрученная предвыборная интрига, которая приносила свои плоды. Но вскоре стало ясно, что Ельцин будет баллотироваться в столице. Причем почти во всех ее районах. «Москвичи не приняли тебя, Борис», — сказал когда-то ему Горбачев.
Не приняли? Вот сейчас и посмотрим.
В Кунцеве, возле кинотеатра, на холодном октябрьском ветру его ждали, причем ждали не один час, около сотни сторонников с плакатами: «Борис Ельцин — выбор народа», «Если не Ельцин, то кто?». Это были не выборщики окружного собрания, а простые активисты, которые не принимали участия в самом голосовании. Но когда собрание началось, они не ушли домой. Собрание продолжалось девять часов. Ельцин оказался в списке кандидатов.
А вот как проходило его выдвижение в Черемушках, по описанию британского журналиста:
«Битком набитый зал в районном Доме культуры и разочарованная толпа, стоящая под снегом в надежде хотя бы мельком увидеть его, крикнуть ему пару слов, прикоснуться к кумиру. Когда Ельцин заговорил, люди достали блокноты и авторучки — одни по привычке, другие из подозрения, что пресса не дает правдивого отчета ни о чем, что говорит или делает Ельцин. Им повезло оказаться в зале, и они считали своим долгом сообщить правду тем, кого там не было».
Им повезло оказаться в зале…
И действительно, в те январские и февральские дни 1989 года в стране не было событий, которые вызывали бы больший ажиотаж, чем эти предвыборные собрания. Люди буквально ломились в зал, их отпугивали, отпихивали, оттаскивали от дверей милиционеры и дружинники, требуя «приглашений», которые выдавали райкомы партии. Возникала давка. В зале было душно. Собрания продолжались по девять, иногда по двенадцать часов. Ведь каждый кандидат поднимался на сцену, чтобы ответить (подробно ответить!) на вопросы избирателей. Ельцину задавали сотни вопросов, он выбирал из них самые злые и неприятные и отвечал в своей излюбленной, ироничной и жесткой манере. Делать это он умел еще со свердловских времен: не зря часами держал внимание целых стадионов…»
Ничего подобного страна не видела и не слышала десятки лет. Ощущение того, что с трибуны говорят незаученные тексты и что можно задавать любые вопросы, было ни с чем несравнимо. Оно опьяняло.
Так что же говорил кандидат Ельцин?
В речи, которую Ельцин произнес в тех самых Черемушках (Гагаринский избирательный округ), он «призвал к контролю народа над партией, к социальной справедливости», к «возрождению духа сочувствия».
Надо отдать 4-е управление Минздрава (так называемую «кремлевку») пенсионерам, сиротам и афганским ветеранам. Спецраспределители должны быть закрыты. Выборы на всех уровнях должны быть тайными и конкурсными, с несколькими кандидатами…
Власть должна перейти к выборным органам (съезду). Партия должна перестать играть руководящую роль, а подчиняться решениям съезда (так же, как и правительство, и все политические и общественные организации, — «без исключения», подчеркивал Ельцин, выдерживая свою знаменитую долгую паузу). Политика, экономика и культура должны быть децентрализованы. Средства массовой информации также должны быть подотчетны «обществу в целом, а не группе людей». В новом советском парламенте народные депутаты должны иметь возможность требовать общенародного референдума — «по наиболее важным политическим вопросам».
Однако краеугольным камнем всех его предвыборных речей по-прежнему оставалось требование социальной справедливости: «расширить снабжение продуктами, потребительскими товарами, услугами и жильем», «сократить оборонные и космические программы для проведения сильной социальной политики», «ликвидировать продовольственные пайки и специальные распределители».
Ельцин употреблял все те же слова из горбачевского лексикона — плюрализм, перестройка, но его речь была совсем не похожа на «Обращение Центрального комитета к партии, ко всему советскому народу», опубликованное в «Правде» 13 января, «навстречу выборам».
Эффективность Ельцина-политика в предвыборной гонке была выше эффективности его оппонентов ровно настолько, насколько его предвыборная программа отличалась от этого невнятного документа.
Чутко чувствуя настроение аудитории, он шел на несколько шагов впереди своих оппонентов. Он говорил — пусть осторожно и с оговорками — то, что они еще боялись сказать. Он ставил цели, которые еще сияли для большинства где-то вдалеке.
Например, право на «индивидуальное» владение землей. Словосочетание «частная собственность» было еще запретным даже для него, борца за социальную справедливость и ниспровергателя основ. «Я бы не стал употреблять этот термин. Нужно учитывать народную психологию», — сказал Ельцин, комментируя земельную реформу в Эстонии, где уже (!) вернули наследникам права на земельные участки.
«А вообще называйте как угодно. Главное — вернуть человеку и его детям чувство хозяина земли», — добавляет он.
Вот это умение Ельцина остаться в рамках общепринятой социальной морали и вместе с тем — сдвинуть ее вперед, расширить рамки дозволенного — тоже из арсенала его публичной политики, которым тогда, повторяю, никто еще не владел.
Московские политические обозреватели, Андраник Мигранян и Виталий Третьяков, сразу обратили внимание на это отличие. Мигранян назвал ельцинские постулаты «опасными». Они, мол, упрощают реальные проблемы. Третьяков поставил вопрос иначе: для чего Ельцин идет в политику, отказываясь ради депутатского мандата от министерского кресла? Чтобы завоевать власть? Получается, он борется за власть? Разве так можно?
Поведение Ельцина и анализ его программы действительно приводили к таким выводам: этот политик хотел прийти к власти — через выборы, через народное мнение, через публичные методы борьбы! Это было настолько невероятно для нашей политической традиции, настолько странно и необычно, что вызывало у элиты (в том числе и у самых умных обозревателей) естественное отторжение. В стране, где власть доставалась только в рамках жесткой кулуарной схватки, где ее нужно было заслужить в кабинетах вышестоящего начальства, проходя всю иерархию, ступенька за ступенькой, это казалось дерзким вызовом. Это казалось даже аморальным.
Ельцин опережал их всех на целый круг! На это нельзя было не ответить.
«Популизм» Ельцина, то есть лозунги его политической программы, которые тогда казались несбыточными и невыполнимыми, — надолго приклеится к нему как политический ярлык. Но вот что интересно: пройдет два-три года и то, что он тогда декларировал, станет реальностью: рынок, частная собственность, в том числе и на землю, многопартийность, приватизация предприятий. А вот популярными эти лозунги сразу быть перестали. Но Ельцин упрямо продолжал следовать своей программе, уверенный, что только на этом пути общество ждет социальная справедливость.
Январский пленум ЦК КПСС 1989 года, где выбирались 100 делегатов от КПСС на будущий съезд народных депутатов, стал еще одной публичной «поркой» для Ельцина.
Впрочем, теперь гневные речи партийных товарищей в адрес Б. Н. воспринимались уже совсем иначе. Если в 1987 году люди лишь робко прислушивались к Ельцину (и подпитывали свой интерес в основном слухами), то через два года он был уже безусловным лидером общественного мнения. Поэтому «порка» и возымела обратный эффект.
Новую кампанию начал член ЦК, «знатный московский рабочий» Тихомиров. В своем выступлении на пленуме и в своей пространной статье, опубликованной затем в газете «Московская правда», Тихомиров задавал такие риторические вопросы: почему член ЦК КПСС товарищ Ельцин говорит в своих выступлениях о многопартийной системе? Кто давал ему такие полномочия? Зачем Ельцин призывает создать в новом законодательном органе «оппозицию в 20–30 процентов»? Откуда он знает, сколько процентов оппозиции нужно советскому народу? И зачем она вообще нужна? И наконец, почему Ельцин, когда он, простой рабочий Тихомиров, привел в Госстрой своего друга, изобретателя и рационализатора, заставил их ждать в приемной четыре часа?
