Призрак улыбки - Боэм Дебора Боливер (книги онлайн бесплатно серия txt) 📗
При мысли о такой нелепости Ребекка рассмеялась, а Микио застыл от ужаса с ножом для разрезания лимона в руках.
— О нет! — выдохнул он.
— В чем дело? — посерьезнела Ребекка.
— Это просто предположение. Но подумайте! Помните, я говорил, что они могут принимать любое обличье. — Ребекка кивнула. — Так вот, предположим, что ваш ночной визитер — один из них, может быть, даже метрдотель с газетой под мышкой, о котором я вам рассказывал, принявший облик вашего, кхм, друга. — Ребекка сочувственно улыбнулась, понимая, почему Микио так трудно произнести в этом контексте слово «бойфренд».
— Ну и?..
— И мне пришло в голову, а вдруг это и впрямь — как его? — Филипп. То есть я хочу сказать, если теперь он один из них, он вполне мог прилететь к вам из Роппонги в обличье летучей мыши или еще чего-нибудь, а потом так же по воздуху вернуться и успеть ответить на телефонный звонок.
Смертельно побледнев, Ребекка в ужасе уставилась на Микио.
— Как? — выговорила она. — Неужели вы думаете, что я могла быть связана с… вампиром?
— Мы не знаем, но это один из вариантов. Кроме того, даже если он стал вампиром сейчас, может, он не был им во времена, когда вы, кхм, бывали вместе. Вам приходилось встречаться с ним днем?
— Не очень часто, — сказала Ребекка. — Он был брокером на бирже товаров — в те периоды, когда у него вообще возникало желание работать, — а этот рынок открыт только по ночам, так что утром он спал допоздна.
— Но хоть когда-нибудь вы обедали вместе днем?
— Примерно раз в месяц, в каком-нибудь дорогом ресторане при отеле: в «Окура» или в «Империале». И почему-то в конце концов по счету платила я, а потом мы шли к нему…
О том, что происходило во время этих дневных сиест, Микио не желал слушать.
— О'кей, — перебил он торопливо, — значит, во всяком случае, нам известно, что он не был вампиром во времена вашей связи. Послушайте, у меня появилась идея: а не выяснить ли вам, осторожно расспрашивая в округе, видит ли его кто-нибудь в дневные часы? Загримируйтесь как-нибудь — и вас никто не узнает.
— Вот это здорово! — по-детски хлопая в ладоши, вскричала Ребекка. — У меня есть черный лохматый парик и старое черное платье, а еще я надену темные очки и плотную марлевую маску, какие носят при гриппе.
— Звучит впечатляюще, — сказал Микио, — но помните, все это — отнюдь не веселая шутка. Может быть, речь идет о жизни и смерти. — И о леденящем душу пространстве, что лежит между ними, подумал он, но это мелодраматическое суждение предпочел не высказывать вслух, а оставить при себе.
— Поняла, — сказала Ребекка.
Она уже направлялась к двери, когда в кафе, задыхаясь от возбуждения, влетел Дитер Хаймлихт, немецкий студент, живший на этой же улице и ежеутренне заглядывающий выпить чашечку cafe Peroquet(арабский мокко с ложечкой нежно-зеленого фисташкового мороженого).
— Угадайте-ка, что случилось! — закричал он. — Ресторан рядом с вами накрылся. Все вывезено: и мебель, и хрустальные люстры, и весь прочий скарб. Я знал, что с этими наглыми ценами долго они не продержатся!
Микио и Ребекка испуганно переглянулись и вместе выскочили за дверь. Все правильно: в соседнем здании зияла пустота. Исчезли полосатые обои, и бархатные стулья, и украшенные резьбой столы черного дерева. Единственное, что указывало на недавнее существование ресторана, — меню, по-прежнему выставленное в окне. Ребекка, приблизившись, прочитала его.
— О боже, — вдруг вырвалось у нее.
— В чем дело? — поинтересовался Микио.
— Удивляюсь, что вы не заметили этого, Господин Главный сыщик.
— Не заметил чего?
— Того, что в разделе «Напитки» перечислены вино, пиво, минеральная вода, чай, кофе.
— Ну и что?
— То, что не упомянут ни томатный сок, ни «Кровавая Мэри».
Посмотрев друг на друга, они, вдруг фыркнув, невесело рассмеялись. Это был смех, вызванный неуверенностью и тревогой.
После этого Ребекка с энтузиазмом отправилась шпионить за Филиппом (на которого, как она уверяла, ей было теперь наплевать, так как, «пусть даже он и не сосет человеческую кровь, подлецом высшей марки и низким грязным обманщиком он все равно остается»), а Микио углубился в обслуживание разноязыкой толпы посетителей и продумывание плана дальнейших действий. Постепенно, словно турецкий кофе, просачивающийся через кусок сахара, контуры его начали проясняться. И в результате часов в шесть, то есть примерно за час с четвертью до наступления темноты, Микио вывесил на дверь кафе табличку «Закрыто» и приступил к действиям.
К 18:30 необходимые приготовления были завершены. Нежный, пронизываемый ветерком, но не холодный воздух сентябрьского вечера пропитан был запахом сжигаемых листьев вперемешку с запахом куриц на гриле и варящегося в горшочке риса. Прохожие шли в летних платьях и рубашках с короткими рукавами, и Микио, вышедший из кафе «Делоне» в джинсах и двух надетых друг на друга свитерах (под которыми было еще теплое белье), длинном, до колен доходящем пальто и теплых шерстяных перчатках, чувствовал, что резко выделяется из толпы. Инструменты он нес в большой продуктовой сумке, украшенной шелкографическим изображением героев мультфильма «Том и Джерри», но это как раз никому не бросалось в глаза. Япония — страна, где ходят с самыми невероятными пакетами и сумками, так что даже картинка с надписью «Я ЛЮБЛЮ ДЬЯВОЛА» сможет привлечь внимание токийцев, только если ее обладатель начнет вдруг изрыгать огонь и серу.
Подходя к черному входу в ресторан, Микио подумал, что правильно было, наверно, оставить записку. Но скорое приближение темноты не позволяло уже вернуться и быстро нацарапать объяснения. Да и что бы он мог написать? «Пошел в соседний дом кое с чем разобраться. Кому надо — поймет, Микио»?
Задняя дверь ресторана был заперта, но на удивление легко открылась лезвием перочинного ножа. Войдя, Микио нашел выключатель, зажег свет и огляделся. Он стоял в тесном помещении, из которого в разные стороны вели четыре двери. Та, что за ним, — вела на улицу, та, что впереди, судя по всему, — в зал. Снабженная окошечком дверь слева — как он увидел, глянув через стекло, — соединяла холл с пустой темной кухней. Все это значило, что дверь справа, тяжелая, металлическая, с массивной ручкой, наверняка ведет в помещение, где сначала хранили при низкой температуре цветы, а потом, во время хозяйничанья злосчастного мясника, — говяжьи и свиные туши.
Коснувшись своего серебряного креста как амулета на счастье, Микио взялся за ручку двери. Сильнейшее искушение подмывало его сбежать, вернуться в свой теплый, разумно организованный маленький мир, но он вспомнил, зачем пришел сюда: вспомнил о необходимости не только защитить свое право на нормальную жизнь и нормальную смерть, но и обеспечить человеческие и экзистенциальные права Санаэ, Ребекки, своих соседей и завсегдатаев кафе, сотен — а может, и тысяч — невинных.
Сделав глубокий вдох, Микио отворил дверь. Против ожидания, кладовая мясника оказалась совсем не такой холодной и очень большой. Не найдя выключателя, он сунул руку в свою сумку «Том и Джерри» и нашарил в ней большой пластмассовый фонарь. Когда золотистый свет залил комнату, он увидел именно то, что опасался увидеть: ряды деревянных ящиков, по длине и ширине соответствующих человеческому (или нечеловеческому) телу, аккуратно расставленные по обеим сторонам помещения. Считать их не было времени, но на глаз здесь было около тридцати таких зловещих ящиков. Дрожа скорее от страха, чем от холода, Микио двинулся на поиски термостата.
Составленный у него в уме план действий состоял из пяти пунктов:
1. Войти в кладовку
2. Переключить термостат на максимальный холод.
3. Убить спящих вампиров.
4. Как можно быстрее добежать до дому.
5. Выпить много-много кофе по-ирландски.
Термостат располагался высоко на стене в правом от входа углу кладовой, и, чтобы дотянуться до него, Микио пришлось встать на один из похожих на гроб ящиков. Как ни странно, он сделал это без всякого замешательства. Перспектива обнаружения того, что он, вероятно, найдет в этих ящиках, и перспектива событий, которые произойдут, если он не сумеет закончить свою отвратительную работу до наступления темноты, была так несказанно ужасна, что он оказался уже по другую сторону обыкновенной брезгливости. Сердце билось ускоренно, но ровно, сознание было ясным, решимость — твердой.
